Флибустьеры - Густав Эмар

Орлиная Голова очутился, вовсе не предполагая и не ожидая этого, в самой середине бегущей толпы. В первый момент каждый был слишком занят собственным спасением, и никто не обратил на него внимания. Вождь воспользовался этим бросился в сторону и притаился за небольшим обрывом.

Но тут произошло нечто удивительное. Едва вождь почувствовал, что он укрыт от взоров бегущих, он присмотрелся к ним внимательнее, и неопределенная усмешка осветила его лицо. Он дал шпоры коню и бросился опять в середину бегущих, испустив дважды резкий, прерывистый, вибрирующий крик.

Услышав этот крик, индейцы остановились и со всех сторон бросились к тому, кто его издал. Быстро выстроились они вокруг Орлиной Головы, взирая на него со священным ужасом, готовые повиноваться, что бы он ни приказал им совершить.

Орлиная Голова гордым взглядом обвел собравшуюся толпу, над которой он возвышался на целую голову.

— О-о-а! — начал он наконец тоном горького упрека. — С каких пор команчи стали робкими антилопами и бегут от пуль бледнолицых, как псы апачи?

— Орлиная Голова! Орлиная Голова! — радостно закричали воины, но глаза их невольно опускались вниз под горящим взглядом вождя. Их мучил стыд.

— Зачем дети мои покинули без приказания сахема земли охоты по реке дель-Норте? Разве дети мои ищейки апачей?

Подавленный ропот пробежал по рядам при этом горьком упреке вождя.

— Сахем кончил, — продолжал Орлиная Голова. — Разве нет здесь никого, кто мог бы ему ответить? Разве у команчей озер нет более вождей, которые ведут их?

Из тесно сплотившихся рядов команчей вышел воин, приблизился к вождю и почтительно склонил голову до самой шеи коня.

— Насмешник вождь, — проговорил он мягким голосом.

Лицо Орлиной Головы прояснилось, с него сошло гневное выражение, он бросил на приблизившегося воина взгляд, полный любви, протянул к нему правую руку ладонью вверх и проговорил:

— О-о-а! Сердце сахема радуется при виде сына его Насмешника. Воины пусть отдохнут, пока сахемы будут держать совет.

И, сделав величественный жест, он отошел с Насмешником в сторону. Краснокожие проводили их взглядами и поспешили воспользоваться так кстати полученным дозволением отдохнуть.

Орлиная Голова и Насмешник отошли, чтобы их слова не могли быть услышаны остальными воинами.

— Сахем хочет держать совет с сахемом, — проговорил Орлиная Голова, садясь на кочку и знаком приглашая Насмешника сесть рядом.

Насмешник безмолвно повиновался.

Последовало продолжительное молчание. Оба вождя внимательно разглядывали друг друга, хотя на их лицах нельзя было прочесть ничего, кроме полнейшего бесстрастия.

Наконец Орлиная Голова начал речь — медленно, внушительно, временами возвышая голос и подчеркивая слова:

— Орлиная Голова — знаменитый воин своего народа, он первый сахем команчей озер. Его тотем покрывает тенью своей и защищает бесчисленных детей великой священной черепахи Чемиин-Анту, блестящий щит которой поддерживает мир с тех пор, как Ваконда низверг в пропасть первого человека и первую женщину после их греха. Слова, исходящие из груди Орлиной Головы, суть слова Сагамора, язык его не раздвоен, и ложь никогда не оскверняла его губ. Орлиная Голова заменил Насмешнику отца, он учил его укрощать и объезжать дикую лошадь, поражать быстрой стрелой легкую антилопу, душить руками ужасного медведя. Орлиная Голова любит Насмешника, он сын сестры его третьей жены. Орлиная Голова дал Насмешнику место у костра совета, он сделал его вождем, и когда Орлиная Голова уходит из селений своего народа, то говорит Насмешнику: «Сын мой будет предводительствовать воинами команчей, он будет вести их на охоту, на рыбную ловлю, на войну». Верны ли эти слова? Лжет ли Орлиная Голова?

— Слова отца моего истинны, мудрость говорит его устами, — отвечал Насмешник, почтительно склоняясь.

— Так зачем же сын мой вступил в союз с врагами моего племени, чтобы сражаться против друзей своего отца, сахема?

Вождь еще ниже склонил в смущении свою голову.

— Зачем, не посоветовавшись с тем, кто всегда давал ему советы, начал он несправедливую войну?

— Несправедливую войну? — с оживлением переспросил младший вождь.

— Да, потому что сын мой ведет ее в союзе с врагами своего племени.

— Но апачи — краснокожие.

— Апачи — псы трусливые и воры. Я вырву у них их лживые языки.

— Но бледнолицые враги краснокожих!

— Те, на кого напал сегодня ночью сын мой, не йори, а друзья Орлиной Головы.

— Пусть мой отец простит Насмешника. Он не знал.

— Действительно ли не знал этого Насмешник? Искренне ли хочет он искупить свою вину?

— Под тотемом Насмешника триста воинов. Орлиная Голова пришел, теперь они принадлежат ему.

— Хорошо. Я вижу, что Насмешник воистину мой возлюбленный сын. С каким вождем заключил он договор? Уж не с Черным ли Медведем, непримиримым врагом команчей? Четырех месяцев еще не прошло, как он сжег четыре селения нашего племени.

— Облако затмило ум Насмешника, ненависть к белым ослепила его, мудрость покинула его, и он заключил договор с Черным Медведем.

— О-о-а! Орлиной Голове надо скорее возвратиться в селения отцов своих. Будет ли повиноваться сын мой сахему?

— Что бы ни повелел он, Насмешник повинуется.

— Пусть будет так! Пусть последует за сахемом сын мой.

Оба вождя поднялись.

Орлиная Голова направился к перешейку, размахивая в знак мирных намерений своим бизоньим плащом. Насмешник следовал в нескольких шагах позади него.

Команчи с изумлением смотрели, как их сахемы отправились на переговоры с йори. Но, привыкнув во всем повиноваться своим вождям, не обсуждая полученных приказаний, они не выражали ни малейшего неудовольствия по этому поводу, хотя не могли понять цели подобного поступка.

Часовые, стоявшие на батарее, легко различили при свете луны бизоний плащ, и так как парламентеров было только двое, то они свободно дали им приблизиться ко рву.

— Сахем желает говорить с вождем бледнолицых, — прокричал оттуда Орлиная Голова.

— Хорошо, — отвечал по-испански голос с батареи, — подожди минуту, ему передадут твою просьбу.

Команчи поклонились и, скрестив руки на груди, стали ждать.

Граф Пребуа-Крансе и Весельчак имели в это время на асиенде продолжительный разговор с доном Сильвой и графом де Лорайлем, причем они объяснили, каким образом им удалось узнать, что индейцы хотят напасть на французов, открыли им имя человека, уговорившего их сделать это, и описали странное поведение этого человека, который, заставив их определенным образом вмешаться в весьма опасное дело, лично их вовсе не касающееся, вдруг безо всякой видимой причины покинул их под нелепым предлогом отъезда в Гуаймас, куда, как говорил он, его срочно отзывали важные обстоятельства.