Суворов и Кутузов (сборник) - Леонтий Раковский

Майор вышел.

Принц исходил много верст по своей палатке.

В первые минуты со зла лезли в голову самые нелепые мысли. Послать к туркам парламентеров о перемирии? Но что дальше? Почему все это, спросят.

Поехать лично к Сувара? Но что сказать ему? Человек ведь может устать, – он в сутки прошел пятьдесят верст. И вообще, что знает он об этом русском генерале? Все говорят о нем как о восходящей звезде русской армии, вроде князя Репнина. Говорят, что он глубокий старик и что он со странностями. Все это хорошо. Но еще лучше то, что до сих пор Сувара превосходно бил турок.

– Подождем!

И принц сел обедать. Потом лег отдохнуть, иронически думая:

«Вот теперь пусть же от ко мне приедет!»

Но принц великолепно выспался, его никто не тревожил. Русские уже заканчивали все три моста. Так незаметно пролетел весь день. Принц решил больше не напоминать о себе генералу Сувара, – сам отзовется!

И генерал Сувара отозвался.

Слуги накрывали в роскошной столовой палатке принца к ужину, когда прискакал русский офицер. Он передал принцу конверт.

Принц Кобургский, стоя у палатки, тут же вскрыл его. Кровь ударила ему в лицо – генерал Сувара на довольно хорошем французском языке писал:

«Войска достаточно отдохнули, и мы завтра в три часа утра выступим двумя колоннами: австрийцы в правой, русские в левой, пойдем прямо на неприятеля. Говорят, что неверных только пятьдесят тысяч, а другие пятьдесят дальше. Жаль, что они не вместе, – разом бы их разбили!»

Это была готовая диспозиция.

Генерал Сувара все обдумал без него, сам и предлагает принцу безоговорочно поступить так, как этого хочет Сувара.

Это задело принца. Он вошел с листком диспозиции в палатку, задумчиво прошел раз-другой мимо стола, задевая стулья и не видя слуг, дававших ему дорогу, а потом круто повернулся к выходу, где стоял в ожидании ответа русский офицер.

В этой диспозиции есть вызов, есть чуть ли не оскорбление, но зато в ней чувствуется настоящая убежденность, правота, сила.

Будь что будет!

– Передайте его высокопревосходительству: я согласен. Только я думаю, что надо до последнего момента скрыть от турок присутствие ваших войск. Так будет лучше! – сказал он русскому офицеру.

– Конечно, конечно, ваше высочество! – угодливо поддакнул тот.

Принц стоял, раздумывая: кого бы назначить командиром отряда? Генерала Сплени? Полковника Варко? Нет, пожалуй, лучше всего будет Карачай: он быстр, он подойдет к этому необычайному русскому генералу.

– Прикажите полковнику Карачаю, – обернулся принц к адъютанту, – взять батальон Кауница и батальон Колло, один дивизион[56] гусар Барко и дивизион драгун Левенера и тотчас же явиться в распоряжение генерал-аншефа Сувара!

…Суворов, прихрамывая, ходил возле палатки. Он нетерпеливо поглядывал в сторону австрийското расположения: что-то будет? Согласится с его диспозицией принц Кобургский или нет?

– Disposition zum Angriff![57] – повторил он.

Но вот прискакал адъютант, отвозивший принцу пакет.

– Согласен, ваше высокопревосходительство! – живо ответил адъютант.

– То-то!

Суворов был в восторге от принца:

– Ай да принц! Помилуй Бог! Молодец! Вот тебе и австрияк! Умница, ей-ей-умница!

Суворову понравилось все: и сговорчивость принца, и то, что принц не рассердился на него за отказ встретиться, и то, что Кобургский разумно предложил поставить впереди русских сил австрийский отряд.

– Как, говоришь, звать полковника? – переспросил Суворов.

– Карачай, ваше высокопревосходительство! – ответил адъютант.

– Карачай не Карачай, – весело приговаривал Суворов, идучи в палатку, – будет туркам карачун!

IV

Подпоручик Лосев никак еще не мог за два с половиною месяца привыкнуть к здешнему странному климату. У них, в Дорогобужском уезде, такое июльское, пусть росистое и туманное, утро все-таки не было бы настолько пронизывающе холодным. Здесь же, пока солнце не встало, не согреет никакой плащ, а чуть оно поднялось – пропадешь от жары.

Еще только рассветало.

Над рекой Путной, незнакомой, чужой, своенравной (вот навели мост – сорвало; это не дорогобужский Днепр), стлался туман. Ни реки, ни стоящих возле нее людей не было видно. Лишь иногда из тумана вдруг появлялись человек или лошадь.

Подпоручику Лосеву, который впервые шел в бой, все казалось, что это уже турки.

Вчера авангард союзников целый день отбивал атаки турецких наездников, и Лосев в первый раз увидал раненых.

Соединенные русско-австрийские силы уже два дня шли на сближение с неприятелем. Шли, как было указано в суворовской диспозиции: русские – слева, австрийцы – справа.

Кавалерийский авангард двигался впереди полков первой линии – гренадер и егерей.

Так подошли к реке Путне и теперь ждали, когда наведут мосты.

Наконец после томительного топтания на одном месте, у берега реки, пехота ступила на мост.

Голые, посиневшие от холода саперы одевались и сушились у костра.

– Вишь, закаленели, бедные!

– Еще бы! Вода теперь холодная: пророк Илья уже льдину бросил, – говорили проходившие пехотинцы.

Пехота тянулась по мосту бесконечной вереницей. Кавалерия нашла брод и переправлялась, минуя мост.

За Путной была все та же холмистая Молдавия, с кустарниками, оврагами и перелесками.

Когда перешли через мост, пехоте велели становиться в боевой порядок.

3-й дивизии боевой порядок был хорошо знаком, – генерал-аншеф Суворов каждое занятие в поле начинал именно с него, приучал быстро становиться в полковые каре.

Дивизия построилась в шесть каре. В первую линию поставили гренадер и егерей. Во вторую – полки Апшеронский, Смоленский и Ростовский. В третьей стала кавалерия. Пушки тарахтели между пехотными каре. В середине каре схоронились музыканты.

Пехота двигалась мимо кавалерии, которая раньше их перешла вброд Путну и теперь приводила себя в порядок.

– Довольно мы шли передом, ведите вы нас! – шутили карабинеры.

– Гляди, саквы свои замочил! – отшучивалась пехота.

Идти приходилось в гору. Впереди виднелись довольно большие холмы, занять которые и было приказано.

Лосев видел, как вперед проехал сам Суворов. Он обратил внимание на то, что у Суворова, кроме казачьей плети, ничего не было – ни шпаги, ни пистолета.

Рядом с Суворовым ехал коренастый смуглолицый полковник Карачай и пучеглазый Дерфельден, командовавший первой линией каре.

Лосев шел в первое свое дело. Он знал, что может не вернуться из него живым, но не имел представления обо всех опасностях и потому ждал боя скорее с любопытством, чем с тягостным томлением. Ему казалось, что он совершенно не боится. Лосев присматривался, искоса поглядывал, как ведут себя его соседи солдаты.