Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова - Вадим Гольцев

Денисов понял, что говорит то, что нужно суду, и, по мере изложения своих взглядов на революцию, его голос звучал все увереннее.

— Я не думал быть военным, — оправдывает он себя. — По окончании реального училища попал в военное училище случайно, где учился два года. За каждый год пребывания в училище мне нужно было прослужить по полтора года в армии. Ввиду этого я поплыл по течению. Ни к каким партиям, — продолжал он, — я не принадлежал, так как вся армия старого режима была аполитична. В то время когда я попал на территорию Колчака, я заблуждался и потому пошел с белыми. Тогда был период колебаний, и я, как офицер, не мог иметь двух политических убеждений!

У суда не было никаких данных о причастности Денисова к каким-либо противоправным действиям в отношении красных, местного населения или подчиненных, но зато было твердое указание осудить его по высшему разряду. Выполнение этой задачи осложнялось тем, что у Анненкова он прослужил всего ничего, а семиреченец Ярушин, в бригаде которого он служил начальником штаба, строил свои отношения с подчиненными патриархально и строго следил, чтобы к ним не допускалось никаких вольностей. Поэтому компрометирующие данные на Денисова надлежало добыть или сфальсифицировать в ходе самого процесса, и суд, как мы увидим далее, успешно с этим справился:

— Весь состав слушателей Академии ушел с белыми? — в неуловимо-замаскированной форме внезапно задает вопрос государственный обвинитель.

— Нет! — простодушно ловится на крючок Денисов. — Наша Академия после Февральской революции ушла из Петрограда в Екатеринбург. Человек тридцать после Октябрьской революции остались в Екатеринбурге у красных, остальные ушли в Казань, в том числе и я. Там мы были захвачены контрреволюционным переворотом и мобилизованы белыми.

Сообщение о переходе к белым при возможности остаться с красными явилось одним из первых тяжелых кирпичиков, из которых начал складываться приговор Денисову.

До Семиречья служба Денисова проходила в Барнауле и Семипалатинске, где он назначается в Ярушинскую бригаду и отправляется с ней на Семиреченский фронт.

Далее Денисов рассказывает:

— В конце ноября (1919. — В. Г.) мне объявили, чтобы я принял штаб в Андреевке; штаб партизанской дивизии, и заменил заболевшего начальника штаба полковника Алексеева. Я принял штаб и был в Андреевке до падения Семипалатинска.

Однажды вызывает меня Анненков по прямому проводу и просит меня выехать в Урджар. У него было много посетителей, которым он не мог уделять много времени, так как был занят оперативной работой. Я выехал. Анненков произвел меня в полковники…

Дальнейший жизненный путь Денисова нам известен и повторяться нет никакой необходимости.

Доставленный на Лубянку 8 июля 1926 года, Денисов скис, сник, обмяк и все валил на Анненкова. Все свои действия против советской власти он объяснял политической неграмотностью, заблуждениями, неспособностью понять величия и значения Октября и обманом его белыми и интервентами.

Бывший офицер царского флота Альфред Андреевич Бекман (1896–1992) в своих мемуарах «Исторический обзор одного из последних могикан» оставил такую запись: «Осенью 1926 года к нам (на Лубянку. — В. Г.) определили „начальника штаба“ из банды атамана Анненкова — Денисова. Это был бывший штабс-капитан белой армии, произведенный Анненковым в генерал-майоры. Стараясь всячески умалить свою роль головореза в банде Анненкова, он доходил до курьезов; притом был он сер и необразован. Без конца мучил он нас вопросом, будут ли считаться с его добровольным „возвращением“ в СССР. Рассказы его жизни в Китае после интернирования банд Анненкова в Синьцзянской провинции Китая были потрясающими по своей безнравственности свидетельствами о разложении, царившем в среде белых. Позже его вместе с Анненковым отправили в Семипалатинск, где состоялся суд над ними».

На суде этот храбрый, боевой офицер вел себя настолько робко и подобострастно, что вызвал неприязнь и судей, и присутствовавших. Всем своим видом он старался показать свою незначительность, скромность, убогость, робость, покорность судьбе и полную передачу ее в руки судей. Весь процесс он просидел, опустив голову, при обращении к нему отвечал, не поднимая головы, невнятным тихим голосом, его речь была путана, им часто допускались оговорки.

Отвечая на вопросы суда, Денисов все же старался не навредить Анненкову. Его оценка действий Анненкова, рассказы о порядках в его частях, о имевших место со стороны солдат и офицеров фактах безобразий и насилия в отношении местных жителей осторожны и уклончивы: не знаю… сам не видел… об этом не слышал…

— Странно, — недоумевает прокурор. — Вы были начальником штаба дивизии, корпуса, наконец, армии — и ничего не знаете!

Денисов пытается объяснить, что он все время был маленьким человеком, вел преимущественно канцелярскую работу, в оперативные дела почти не вмешивался. Он отрицает существование в его штабе контрразведки и наличие в дивизии отряда особого назначения. Последнее даже вызвало гнев у Анненкова:

— Была и контрразведка, и отряды особого назначения! — внезапно вскипел он и добавил: — С карательными функциями!

— Не можете ли вы, Анненков, дать характеристику Денисову как товарищу и бойцу? — спрашивает председатель.

— Денисов — хороший канцелярский работник. Боец, судя по империалистической войне и по Георгиевскому кресту, хороший. Как товарищ Денисов тоже хороший, как начальник штаба — он дельный, но в Гражданской войне участия почти не принимал.

— Значит, он разрабатывал оперативные планы, задания?

— Нет, это делал я сам!

— Значит, обязанность Денисова — размножать по частям, задерживать то, что нужно, опубликовывать и прочее?

— Да!

Далее в поведении Денисова пошла полоса самоуничижения, которым он, наивный, рассчитывал разжалобить суд и получить от него право на жизнь. Когда речь зашла о его Георгиевской награде, он вопреки истине, потупив очи долу, пролепетал:

— Наверное, случайно дали… — чем вызвал дружный смех зала и молчаливое осуждение Анненкова.

Даже председателю суда было неприятно такое отношение к награде:

— Ну все-таки, за что вам дали крест? — спрашивает он. — За боевые отличия, за борьбу, за царя, Отечество, за храбрость?..

— Нет, особой храбрости и отличия я не проявлял, — мямлит Денисов. — Я сам удивился, за что мне дали крест?!

Цирк самоуничижения продолжается.

— За что вас Анненков произвел в генералы? — спрашивает член суда.

— Я даже не говорил об этом в суде! — всплескивает руками Денисов. — Сам не знаю, за что он меня произвел! Это было несерьезное произведение, — оправдывается он, — потому что оно было за границей, задолго после войны, и я ему не придавал серьезного значения…

— Но за что-то атаман вас все-таки произвел? — допытывается член суда.

— Мы с Анненковым долго смеялись над этим производством, — продолжает унижать себя Денисов, — и дальше меня и атамана оно не пошло!..

Зал опять взрывается хохотом. Смеется и Денисов. Но Анненков серьезен и на вопрос суда, было ли производство несерьезно, чеканит:

— О производстве Денисова в генералы есть приказ! И отметка в его послужном списке!

— Это есть у вас? — обращается к Денисову председатель.

— Нет, нет, — открещивается тот. — Мне только дали прочитать приказ об этом!

— Но на руках не оставили?

— Нет…

— Придется самим проверить, кто из вас прав! — резюмирует председатель и обращается к Анненкову:

— За что Денисов был произведен в генерал-майоры?

— За его отличия в прошлом, — четко отвечает Анненков, — и за то, что он оставался с моим отрядом все время в течение трех лет в Ланьчжоу, в Китае, когда я сидел в тюрьме! Никогда, — подчеркивает он, — никогда несерьезно к своим производствам в чины я не относился! Я считал, что имею право это делать!

Вдруг, словно очнувшись и поняв, что его скоморошье поведение в суде может отрицательно отразиться на его судьбе, Денисов внезапно для всех начинает выдавать факты, серьезно компрометирующие Анненкова.

— Скажите, Денисов, — спрашивает председатель суда, — вы слышали что-нибудь о расстрелах?

— Да, слышал! — с готовностью отвечает Денисов. — В штабе эти разговоры всегда были…

— Когда части Анненкова отходили по Сергиопольскому тракту, например, Лейб-атаманский полк, — они не безобразничали? — вмешивается судья.

— По приказу атамана — все жгли! — неожиданно заявляет Денисов. — И если это не удавалось иногда проделать, то только благодаря спешности отступления!

Вопреки надеждам Денисова, его поведение вызвало отрицательное отношение к нему и суда, и аудитории. Более того, обвинители оценили его самоуничижение как тактическую уловку с целью скрыть свое контрреволюционное прошлое и как отягчающее обстоятельство.