Сын скотьего Бога - Елена Жаринова

Ночью ударил мороз. Зима отыграла потери, которые нанесло ей напористое весеннее солнце. Талый снег превратился в лед, На кромках крыш повисли опасные сосульки, деревья забелели инеем.

Сайми, оглядываясь, быстрым шагом шла впереди. Волх следовал за ней. Его сапоги все время скользили по дороге, превратившейся в сплошной каток. Мешок с книгами мешал удерживать равновесие. Несколько раз Волх едва не упал, ругаясь яростным шепотом. Тогда Сайми поворачивала к нему испуганное, бледное в темноте лицо.

Внезапно вместо ругани Волх рассмеялся.

— Ха! Просто не верится, что я этим занимаюсь.

— Чем? — не поняла Сайми.

— Что я крадусь, как вор, леший знает куда, с мешком, набитым старыми кожами, да еще…

Он хотел сказать — да еще с тобой, но прикусил язык. Как ни смешна Сайми в своей преданности, она таких обид не заслужила.

— Это не просто кожи, — возразила Сайми. — Мне кажется, ты и сам это почувствовал.

— Тем хуже для меня, — мрачно заметил Волх.

— Почему?!

— Как тебе объяснить… Я привык жить в том мире, который существует здесь и сейчас. В мире вещей. И пусть в этом мире я видел немного радостей, но по крайней мере он не уходит из-под ног, как подтаявший лед. А теперь оказалось, что существует не только мир вещей, но и мир мыслей. И в этом мире даже то, что давно ушло, продолжает существовать. Оно затаилось здесь, — он потряс мешком с книгами, будто тащил там змеиный клубок. — Это мир обманов и напрасных надежд. И может быть, я предпочел бы никогда туда не попадать.

— Какая разница — вещи, мысли… — пожала плечами Сайми. — Мне хорошо в том мире, где я счастлива. И я не стану требовать от своего счастья доказательств, что оно существует на самом деле.

— Умная какая, — сердито фыркнул Волх. Ему вдруг страшно захотелось снова поругаться с Сайми. Но время для этого было неподходящее: они как раз подошли к избе Паруши.

Сайми тихонько поскреблась в окно. Сквозь щели в ставнях мелькнул свет. Стукнул засов. Дверь отворилась и впустила ночных гостей.

Пригибая голову, Волх спустился в темное нутро землянки. Запах дома для него всегда был запахом теплого дерева. Но здесь пахло такой сыростью, что даже кости заломило.

Волх поставил мешок с книгами перед хозяйкой.

— Сайми тебя предупредила? — спросил он.

— Да, Волх Словенич, — кивнула Паруша, сцепив руки на животе. — Спрячу, сберегу.

— Там краски такие яркие, они испортиться могут, — забеспокоилась Сайми. Присев на корточки, она перебирала содержимое мешка. Волх отметил, что с особой нежностью она погладила потрепанного Овидия. И стоило тащить эту ерунду. Лучше бы еще какую-нибудь толковую книжку взяли, — подумал он с внезапным раздражением.

— Я их в сухие тряпки заверну, — заверила Паруша.

Вдруг в углу послышался шорох. Волх резко обернулся на звук. Сайми встрепенулась, прикрывая руками свое богатство.

Маленькое существо метнулось к ним из угла и ткнулось головой в Саймины колени. Волху на миг показалось, что это какое-то животное. Но он быстро сообразил, что ошибся. Это был ребенок — черноволосая девочка, съежившаяся на полу, как звереныш.

— Туйя, деточка, — растроганно прошептала Сайми. Она погладила тоненькие косички. Девочка вздрогнула, но не отшатнулась, а напротив, прижалась еще крепче. Она не раздумывая узнала в Сайми спасительницу, явившуюся в тот миг, когда ее детская жизнь превратилась в сплошной ужас.

Забыв о книгах, Сайми обняла ребенка. Ее сердце переполнилось нежностью — и тоскливым сожалением. И у нее могла быть такая же дочка… или сын — выбери она в свое время другую судьбу.

Волх знал, что Паруша приютила у себя дочь Ялгавы. Ребенка, чей плач так злил его в Новгороде. Но сейчас его вдруг ужалила ревность. Это ведь и моя дочь! — подумал он с обидой. — Чего это она ластится к чужим?

Волх подошел и, оторвав от Сайми маленькую ладошку, потянул девочку к себе.

— Хватит тебе гнить в избе. Со мной пойдешь, будешь в высоком тереме жить, — сказал он — как будто посулил царский подарок. Однако Туйю эта участь не прельстила. Она некрасиво скривила губы и заныла. Волх с досадой отбросил ее ручонку.

— Вот дура! Сайми! Забирай ее.

— Но княгиня Шелонь… — засомневалась Паруша. — Твоя мать считает, что девочке здесь безопасней…

— Она ошибается, — холодно ответил Волх. — В конце концов, я ей отец или кто?

Или кто, — сердито подумала Паруша. — Где ты раньше был, отец?

Еще она была очень обижена на Волха за «гнилую избу». Ну да, конечно, не княжьи хоромы. Зато тепло, чисто и… спокойно. Но вслух она, конечно, ничего не сказала. Во-первых, Паруша привыкла чтить Волха как князя. А во-вторых, в ее годы не пристало препираться с вздорным мальчишкой. Поэтому она молча собрала в узелок несколько Туйиных рубашонок и поцеловала на прощанье сиротку — как она привыкла девочку называть.

Сайми и Волху удалось спасти чуть больше десятка книг. Остальные сгорели в большом костре, который Хавр велел развести едва ли не под самыми окнами терема.

Книги книгами, но после убийства Спиридона Бельд был уверен, что подбивать людей выступить в поддержку Волха ему станет легче. Не тут-то было. Прав оказался Клянча, презрительно присвистнувший:

— Фю! Из-за какого-то грека своей головой рисковать? И не надейся.

Сначала людей взбудоражила эта история. Город бурлил, как прокисшая каша в кишках. Но двигало людьми не возмущение, а гаденькое любопытство. Публичное убийство человека оказалось захватывающим зрелищем. Последние мгновения жизни Спиридона обшептывались и обсасывались сотнями возбужденных ртов. И все попытки Бельда воззвать к совести и к достоинству горожан пропадали втуне. Более того. Однажды он услышал в свой адрес произнесенное сквозь зубы:

— А ты-то сам? Нашей ли веры?

После этого у Бельда совсем опустились руки.

А спустя пару недель смерть Спиридона камнем опустилась на дно человеческого болота. И только к маю, или месяцу травню, по городу поползли новые, совсем страшные слухи.

По всем приметам год предстоял тяжелый. Старики-ясновидцы пугали бесплодным летом, урожаем, сгнившим на корню, падежом скота и в итоге голодом.

Словене еще не забыли, что такое голод. Именно голод много лет назад погнал часть племени на север — в поисках земли, которая сможет всех прокормить. Но словене помнили, что старики были против исхода. Они предлагали другое решение. В глубинной, утробной памяти племени сохранился надежный способ умилостивить богов. Но всерьез об этом давно не говорилось, только рассказывалось в самых страшных сказках…

Особенно плотно сгущались эти слухи вокруг хором, которые выстроил себе жрец Перуна Хавр.

Молодой князь Волховец приходил сюда каждый день.

Однажды утром, в самом начале мая, Хавр и Волховец сидели у каменного очага. После прохладной ночи в нем еще тлели угли.

— Так, значит, эта маленькая чернавка, твоя племянница, все так же дичится? — спросил Хавр.

— Да! — закивал Волховец. — Она вообще странная какая-то. Ни слова не говорит, только глазами зыркает. Я все время боюсь, что она меня укусит. Честно говоря, она мало похожа на человека.

Волховец засмеялся. Но Хавр ответил ему совершенно серьезно:

— Ну, а с чего ей быть похожей на человека? Кто была ее мать? Чудь белоглазая. Зверь лесной.

— Мой отец чудян зверями не считал, — возразил Волховец.

— Твой отец в своем великодушии многого не замечал, — вздохнул Хавр. — Но ты же, князь, умен не по годам. Ты видишь, как чудь отличается от нас и от вас. Послушай их речь — разве это человеческий язык? Посмотри на их землянки — разве это не звериные норы? И разве они не носили звериных шкур, прежде чем словене не приучили их к человеческой одежде?

Волховец покосился на плащ из шкуры черного быка, брошенный на скамье рядом с русом, но ничего не сказал.

— Так тебе, значит, не слишком приятна новая родственница? — вкрадчиво продолжал Хавр.

— Я не хочу, чтобы с Туйей что-нибудь случилось, — быстро сказал Волховец. Не надо больше благодеяний, подумал он про себя. Не надо новых мук совести.

— Против воли Перуна с ней ничего не случится, — назидательно ответил Хавр. — Против воли Перуна ни один волос не упадет с человеческой головы.

— Это точно! Слушай, Хавр, можно с тобой поговорить?

На пороге нарисовался Мар.

Хавр с готовностью кивнул и велел Волховцу:

— Ступай, князь, пройдись. Нечего тебе в такой хороший день сидеть здесь со мной, стариком.

У Волховца от неожиданности затряслись губы. Хавр гонит его как мальчишку — его, князя! Он с ненавистью покосился на Мара — свидетеля его позора, но не сказал ни слова. Слишком крепка была привычка повиноваться Хавру и силен страх перед жрецом Перуна. Лишь в дверях Волховец позволил себе толкнуть Мара плечом.