Синее пламя - Алексей Пехов

Шерон нравилась его обстоятельность и серьезное отношение к работе. Сейчас она, как и все находящиеся на площади, следила за его выступлением. Указывающая видела подобное уже не в первый раз, но все равно не могла пропустить пляску канатоходца.

Это было завораживающее зрелище. С одной стороны, невероятно прекрасное, с другой – щекочущее нервы.

Шерон знала, насколько талантлив ее друг. Видела его тренировки, то, как он крутит сальто, или жонглирует, или разыгрывает пантомиму, заставляя улыбаться даже Лавиани. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что Тэо творил на канате.

Он шагал по нему с такой уверенностью, легкостью, пластичностью и грацией, словно под его ногами был центральный тракт, а не опора шириной в половину стопы. Высота и риск его совершенно не смущали. Ловкость и баланс были главными помощниками Пружины, который во время выступлений не использовал шест.

Он легко мог остановиться на середине пути и сесть на канате, поглядывая вниз, а затем взлететь в воздух и приземлиться на него обеими ступнями. Завязать глаза, сделать обратное сальто под дружный вздох толпы. Жонглировать кольцами. Иногда он мог и «упасть». «Сорваться», успевая «в последний момент» ухватиться рукой за канат, повиснув между небом и землей, в нескольких секундах от той стороны.

Самые впечатлительные зрительницы падали в обморок. Толпа снова ахала, от ужаса. Шерон, увидев это представление в первый раз, едва не сошла с ума, переживая за Тэо. Но тот как ни в чем не бывало подтягивался, вставал и продолжал выступление.

Вот и сейчас девушка стояла за сценой, глядя, как акробат, точно водомерка, скользит по своей ненадежной дороге.

– Любуешься? – Мьи подошла неслышно, встала рядом.

– Скорее наслаждаюсь. – Она не отрывала взгляда от маленькой фигурки в черном на фоне ярко-голубого неба.

– Его талант достоин аплодисментов. Даже Канатный Плясун оценил бы Пружину.

– Канатный Плясун? – Девушка впервые слышала это имя.

– Тион, – пояснила Мьи. – Спасая Арилу и Нейси, он проявил чудеса ловкости. Могу я тебя попросить?

Шерон замешкалась на мгновение, склонила голову:

– Конечно.

– Если с ним что-нибудь случится… – Акробатка прервалась, тоже посмотрела на Тэо, и Шерон видела, что та волнуется. – Сможешь сообщить мне?

– Как?

– Скажи об этом в любом цирке, который когда-нибудь встретится тебе. Они передадут следующему, и рано или поздно новость меня найдет.

– Хорошо. Я это сделаю.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Мьи, намереваясь уходить, но указывающая задержала ее, опустив ладонь на предплечье.

– Почему ты не скажешь Пружине, что беспокоишься о нем?

Та грустно улыбнулась, покачав головой:

– Опасные слова для многих мужчин, Шерон. Я вижу его и понимаю, что сейчас он живет лишь целью. Не знаю какой. Наверное, той, к которой вы, все четверо, стремитесь. Я не скажу ему ничего, иначе это выбьет опору из-под его ног, свяжет и заставит сомневаться в правильности своего выбора. А быть может, сожалеть о том, что потерял, вне зависимости от того, какой выбор сделает. Я так не поступлю с ним. Не отберу его цель. Ты должна понять меня.

– Понимаю. Главное, чтобы ты не жалела о том, чего не сказала.

Мьи внимательно посмотрела на Шерон:

– Тебе пора. Сиор уже ждет.

Мильвио стоял неподалеку, чтобы провести ее через толпу к сцене. Сейчас там выступали Гит и Ливен, но совсем скоро ей предстояло встать к мишени.

– Ты готова? – спросил треттинец.

– Да.

– Пора.

Он пошел первым, разрезая людское море, точно китобойный баркас. Шерон держалась сразу за его спиной, надежной, как щит алагорской панцирной пехоты.

Мильвио нравился ей. Он был веселым, ироничным и внимательным. Когда надо – серьезным и забавным. Треттинец прекрасно знал историю, географию, старые легенды, и их разговоры, порой затягивающиеся до поздней ночи, радовали ее ничуть не меньше книг, которые она так любила и ценила.

Несколько раз Шерон ловила себя на мысли, что в беседах с ним забывает о том, что осталось на Летосе. О своем доме, своем долге, о смерти Димитра и похищенной Найли. Она не сразу поняла, что нравится ему. Не сразу осознала, почему Мильвио приходит на каждое выступление и смотрит, как в воздухе вращаются ножи.

В такие моменты в отличие от большинства зрителей он всегда сохранял невозмутимость. Лишь раз, когда внезапный бой башенных часов отвлек Лавиани и нож поранил Шерон ухо, маска спокойствия на мгновение исчезла с его лица. Указывающая сперва даже не поняла, почему его щека дрогнула.

В следующую секунду, поймав ее взгляд, Мильвио ободряюще улыбнулся, и только теперь девушка ощутила слабую тупую боль и как что-то капнуло ей на плечо.

Лишь сойка да треттинец знали, что случилось. Зрители ничего не замечали, хлопали и улыбались. Выступление пришлось чуть ускорить, и Шерон ушла за ширму прежде, чем кто-то успел разглядеть кровь. На ее счастье, пряди волос скрыли раненое ухо.

Позже она сидела на ступенях фургона, а кукольница Лин и Вьет хлопотали над ней. Лавиани выглядела виноватой, а потому ругалась сквозь зубы непонятно на кого. Мильвио стоял неподалеку, складывал из бумаги птицу и казался самым невозмутимым.

– Моя вина, девочка.

– Перестань, – сказала она, поморщившись, когда Лин нажала на ранку слишком сильно. – Это всего лишь царапина. Риск был оправдан. Где Ирвис? Пусть он нас поставит еще раз, в самом конце представления.

– Ты уверена? – осторожно спросила сойка.

– Вьет сказала мне, что я не должна бояться. И я не боюсь.

Она действительно не боялась, отдавая свою жизнь в руки Лавиани. И больше ошибок та не допускала. А Мильвио больше ни разу не выказывал своей тревоги. Улыбался, шутил, тренировался вместе с цирковыми по утрам, находя это полезным и немного забавным. У него никак не получалось колесо.

Вечерами он, как и все, слушал баллады Велины, пускал вместе с детьми бумажных пташек с крыши фургона, а иногда убивал вместе с Рико, Гитом и Ливеном пару бутылок вина.

Девушка тряхнула головой, прогоняя воспоминания, потому что Мильвио довел ее до сцены, встав, как всегда, возле ступенек, сложив руки на груди и сказав:

– Удачи, сиора.

Клоуны уже объявляли их номер, а затем скатились по лестнице, с огромным, сделанным из войлока молотком, все обсыпанные пудрой и мукой, едва не сбив Лавиани с ног.

Метательница ножей и ее ассистентка поднялись на маленькую, грубо сколоченную сцену. Представление, поклоны, демонстрация метательных орудий. Все было как всегда. Привычно и не ново.

Шерон встала к щиту, распахнув руки, отмечая про себя, что ее сердце бьется так же ровно, как и прежде. Она поймала взгляд Мильвио, оставшегося внизу, в первом ряду, и треттинец подмигнул ей. Девушка с трудом сдержала улыбку, оставаясь серьезной.

Ее взгляд пробежал по толпе, заполнившей главную городскую площадь. Целое море лиц. Одно ей показалось знакомым, но в этот момент врезавшийся в доску нож отвлек ее. И она забыла о том человеке.

Началось выступление.

Глава пятнадцатая

Крабы на песке

Говорят, один из командиров Вэйрэна завел ручную змейку. Асторэ всегда любили этих существ, приписывая им бесконечную мудрость и пользу. К тому же не боялись змеиного яда. Но в тот год многое изменилось. Шестеро сделали так, что змеи стали опасны не только для людей. Змея укусила Темного Наездника, и война едва не закончилась. С тех пор он взял себе за правило с осторожностью обращаться с этими созданиями. Думаю, всем надо последовать его примеру. Если перед тобой змея – не надо оставаться беспечным.

Бланка, приподняв голову, посмотрела на спящего. Осторожно села, подложив подушку под спину. Простыня сползла с ее груди, и женщина рассеянно убрала светло-рыжий локон, упавший ей на лицо.

Они спали довольно долго. Бледно-синие занавески пропускали свет солнца, которое никак нельзя было назвать утренним.

Шрев не просыпался, и женщина с интересом разглядывала татуировку на его левой лопатке. Не сказать, что большая, легко можно было накрыть обеими ее ладонями.

Интересный рисунок.

На желтом, крупном, зернистом песке (такой часто встречался на морском берегу Варена) ползли восемь ярко-алых крабов с лимонными клешнями. Они выглядели настоящими. Осязаемыми. Казалось, еще секунда – и созданные художником существа оживут, поспешат по своим делам.

Чем дольше Бланка на них смотрела, тем сильнее у нее крепло убеждение, что крабы шевелятся, слышен шум прибоя, а песок тревожит налетающий с моря ветер.

Она почувствовала внезапную тошноту, отвернулась, подставляя лицо вечернему солнцу, продолжавшему заглядывать в окно постоялого двора. Дурнота медленно отступала.