Яблоневое дерево - Кристиан Беркель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мопп, что будем делать?
Они посмотрели друг на друга.
– В смысле?
– Мы должны что-то сделать.
– Есть предложения?
– Я попрошу перевести меня в Лейпциг-Дёзен. Им точно нужны медсестры.
– Ты только учишься, Криста.
– И что? Студентки там тоже пригодятся. Чем меньше человек понимает, тем для них лучше, нет?
– Сала…
Сала изумленно посмотрела на Мопп. Откуда подруга знает ее настоящее имя?
– Я…
– Как думаешь, почему тебя поселили в моей комнате? Мария мне все рассказала. Я должна была взять тебя под крыло. Тому, кто хочет пережить эту дрянь, не пачкая ежедневно руки и не отводя взгляда, нужны союзники. Мария и Райнер были моими ближайшими друзьями.
Сала взяла ее за руку. Мопп опустила плечи.
– Я даже не знала его имени. – Сала сжала губы. – Сначала я подумала, ему что-то от меня нужно. Знаешь, они все думают об одном, а в войну стало еще хуже. – Она отвела взгляд. Сердце громко колотилось в груди от стыда и скорби. – Если бы не он, возможно, я бы уже умерла от голода или попала в гестапо.
Мопп покачала головой.
– Райнер был другим, – сказала она. – И Мария тоже. Самая прекрасная пара, что я знала. К тому же они были совсем разными. Думаю, в других обстоятельствах их отношения вряд ли бы продлились дольше полугода. Мария делала все. Ничего не откладывала на завтра. Большинство считало, что она задирает нос, но на самом деле она просто всегда была на шаг впереди. А Райнер… Он был идеалистом, полным задумок, но слишком мечтательным, чтобы воплотить их в одиночку. Но его глаза заглядывали прямо в душу.
Сала молча погладила Мопп по руке. Ее подруга, которая, казалось, смеялась даже во сне, с таким угрюмым видом уставилась на лежащие на полу папки, что Сале стало страшно.
– Мой отец был бригадиром на стройке и смотался еще до моего рождения. Нацистская свинья, как говорила мама. Но все равно по нему плакала. И однажды не выдержала. Вернувшись домой, я обнаружила, что она повесилась на оконной раме. А мой отец, грязный ублюдок, не придумал ничего лучше, кроме как влюбиться в мою тетку. Ее муж как раз годом ранее погиб на войне. Тут уж мне стало не до смеха. Тогда все и началось. Я начала делать глупости. Не возвращалась по ночам домой, путалась со всеми подряд. М-да. И однажды ночью я столкнулась с той проклятой бандой нацистов. Пьяных. Они с гордостью продемонстрировали свои повязки со свастиками. Хотели кое-что получить. Двенадцать человек. Один за другим. Некоторые по два, три раза. И при этом становились все злее. А разгневанные мужчины могут чаще. Это я узнала той ночью. Я просто лежала, не двигаясь и не открывая глаз. Возможно, в этом моя ошибка. Возможно, нужно было плеваться. Кричать. Отбиваться. Не знаю. Но мне было страшно. Так страшно. Страшнее, чем при воздушных атаках. Иногда я думаю, это даже можно назвать плюсом. Теперь я уже давно не испытываю страха. Его попросту не осталось. Я свое отбоялась. А потом нужно решать – корчить ли из себя страдалицу или смеяться. Когда смеешься, не чувствуешь боли.
Мопп показала на сердце. Сала вытерла с лица слезы. Она продолжала гладить руку подруги.
– Знаешь, почему меня зовут Мопп?[39]
Сала покачала головой. Мопп схватилась за волосы. И медленно стянула парик с головы. Ни волоска. Она была абсолютно лысой.
– Когда они со мной закончили, я потеряла все волосы. Вообще. А когда я впервые пришла в парике домой, тетя посмотрела на меня, словно я явилась прямиком из ада. А потом рассмеялась и заявила: выглядишь прямо как швабра, хоть бери и полы мой!
В комнате стало тихо. Сала слышала лишь ровное дыхание Мопп. Впервые в ее взгляде блеснуло нечто, похожее на гнев. И ненависть. Но потом она вдруг просияла.
– Но я подумала: врешь, не возьмешь. Ну уж нет. И сказала всем друзьям, чтобы теперь звали меня Мопп. Так я испортила тете все удовольствие. А потом познакомилась с Райнером. Странно. Но я сразу почувствовала: он другой. А когда увидела Марию, поняла: они – мое спасение.
– Почему они не рассказали тебе о своих подозрениях насчет детей?
Мопп задумчиво посмотрела в окно. Сале показалось, что прошла целая вечность, прежде чем подруга повернулась к ней вновь.
– Мария не хотела подвергать никого опасности. Она знала: я без вопросов сделаю для нее что угодно. Возможно, думала – с меня хватит. Но в таком случае, она ошибалась.
На ее лицо вновь вернулась улыбка. От лысой головы отражался свет. Потом они бросились друг другу в объятия. Крепкие. Бесконечно крепкие.
– Тебе туда нельзя. Они сильнее нас, – сказала Мопп.
– Но что мы можем сделать?
– Не знаю.
Сала посмотрела на подругу.
– Если мы не поможем, мы ничем не лучше их.
– Наша гибель никому пользы не принесет.
Умершие дети преследовали Салу даже во снах. По ночам она просыпалась от ужаса и пялилась до утренних сумерек в потолок, напрягшись всем телом. После этого каждое движение приносило боль. Дни пролетали, как в тумане. Сала будто наблюдала за собственной тусклой жизнью со стороны, пока наконец не замерла, словно пораженная молнией.
Она побежала к Мопп.
– Я знаю человека, который может нам помочь, – это журналист, я познакомилась с ним в Париже.
– Что ты задумала?
– Я отдам ему папки, он знает нужных людей. Он поймет, что с ними делать.
– Ты уверена? Эта война меняет людей, и порой самым неожиданным образом.
– Уверена. Я ему напишу.
– Ты знаешь, где он живет?
Сала удивленно посмотрела на Мопп. Об этом она не подумала.
Посреди ночи Сала набросала на бумаге несколько строк, прочла написанное, порвала листок и начала сначала. Слова не приходили. Тон получался слишком чопорным. Продолжая попытки, Сала поняла, что за последние месяцы внутренне отвергла Ханнеса.
Она попыталась вспомнить, как он выглядит. Рука следовала за карандашом. Через несколько штрихов она посмотрела на набросок его лица, вспомнила совместную ночь, темные круги у него под глазами, отчаяние и одиночество, когда они стали друг другу чужими. На наброске Ханнес склонил голову влево с насмешливой улыбкой на губах – он всегда так делал, прежде чем потянуться и
