Вдова Далила; Ужас - Морис Левель

— Ах! Отчего я не могу сказать того же про себя! — вздохнул Хорфди.

В эту минуту вся комната осветилась: по другую сторону улицы в большом торговом доме зажглась иллюминация. Послышались громкие возгласы толпы, крики и смех, звуки военной музыки…

Нет в мире ничего более заразительного, чем восторг. Хорфди, уже и без того распаленный предшествовавшим разговором, пребывал в нервном возбуждении, которое только усиливалось от музыки и криков с улицы.

Молодой человек уже давно собирался сделать Марии признание. Его неотступно преследовала одна мысль, отравляя самые радостные минуты. Он думал, что будет страдать меньше, если откроет кому-нибудь свою тайну и облегчит совесть. Хорфди надеялся, что, если Мария выслушает его и простит, ему станет спокойнее. Что, как не ее полные любви слова, могли утешить его, поддержать, помочь ему воспрянуть духом?

Молодой человек подошел к Марии и, схватив ее за руки, сказал:

— Могу ли я доверить вам тайну?

— Конечно, — ответила она, не задумываясь.

— Одно воспоминание не дает мне покоя. Оно грызет меня день и ночь.

— Какое воспоминание? — спросила Мария, поднимая голову.

— Что бы вы сказали, если бы узнали, что человек, которого вы любите, чье имя собираетесь носить, совершил дурной поступок, даже преступление?

— Я не поверила бы! — воскликнула она.

— А если это правда? Если в минуту гнева и сумасшествия он настолько увлекся, что ранил человека?

Смертельная бледность проступила на лице вдовы, и она отшатнулась от Хорфди.

— И что, если из-за роковой случайности человек этот умер от нанесенной мною раны?

— Молчите, ради бога, молчите! — закричала Мария.

— Нет, я должен все рассказать. Эта тайна тяготит меня…

Мария пыталась заставить его замолчать, но он не повиновался.

— Вы должны меня узнать. Я спокоен и тих по природе, но у меня бывают минуты, когда я обо всем забываю и не отдаю себе отчета в том, что творю. Порой моя голова затуманивается и от вина. Однажды, за ужином в ресторане, я почувствовал себя совершенно несчастным из-за забот, свалившихся на мою голову, и, чтобы забыться немного, позволил себе выпить лишнего. После этого я отправился к человеку, с которым меня связывало одно неприятное денежное дело. Я был должен ему значительную сумму и не мог вернуть ее, о чем и хотел сообщить. Я застал его дома, одного. Он только вошел и собирался ложиться спать. Меня он встретил холодно и враждебно. Я объяснил ему свое положение и попросил не заводить против меня дела. Я сказал: «Вы погубите меня этим, лишите меня последнего кредита на бирже, за счет которой я живу…». Он заявил, что это его не интересует. Я умолял его, я унизился до просьб, но он оставался бесстрастен. Тогда я крикнул ему: «Вы увидите, что это добром не кончится. Прежде, чем я унижусь до этого, прежде, чем вы успеете подать на меня в суд, я пущу себе пулю в лоб!» «Вы, — ответил он с насмешкой, — вы лишите себя жизни? Полно! Вот, смотрите, прелестный ножичек. Я прошу вас принять его в подарок от меня. Я уверен, что вы не способны на самоубийство». И с этими словами он вложил мне в руку нож. Кровь бросилась мне в голову. Разгоряченный вином, я уже не просил, но угрожал и проклинал своего мучителя за жестокость. «Жестокость! — воскликнул он. — Подумать только, и он будет мне это говорить! Возьмите ваш вексель, я не желаю больше прикасаться к нему, но отныне я буду иметь право заявлять повсюду, что вы вор». Я — вор! Я бросился на него, он ударил меня по лицу… Тогда, вне себя от ярости, я замахнулся и пырнул его ножом, который он сам вложил мне в руку. Он вскрикнул и упал. Я выронил нож и кинулся бежать… Ну, вот, теперь вы знаете мою тайну, дело происходило именно так, как я рассказал, клянусь…

Хорфди остановился, чтобы перевести дух, а затем продолжил, не глядя на Марию:

— Я думал, что нанес ему легкую рану, но оказалось, что я убил его… Несколько дней спустя меня арестовали… Сначала я хотел сознаться во всем… Никто в мире не осудил бы меня, я был несчастным человеком, но не убийцей. Я убил, но не имел такого намерения… Но вдруг я вспомнил о векселе, который он вернул мне. Он, вероятно, еще был у меня в пальто, его нашли и… если бы я сознался, то погиб бы. Меня бы сочли обыкновенным убийцей, который заколол человека, чтобы избавиться от долгов. Тогда я решил защищаться, пустить в ход весь свой ум, чтобы обмануть правосудие и спастись. Я говорил себе, что всегда успею покончить с собой, если воспоминания будут слишком давить на меня и жизнь станет невыносимой. Я тогда сам изберу способ смерти, и мне не нужно будет идти на эшафот. Здесь, в этом кольце, скрыта капелька яда, который в одну минуту избавит меня от страданий… Но мне поверили, мне вернули свободу, и в тот час, когда я собирался уже покончить с собой, мне захотелось жить, потому что я увидел вас и полюбил! А теперь говорите, — прибавил он, подходя к Марии, — можете ли вы простить мне это преступление?

Вдова не отвечала. Она сидела, не шевелясь, закрыв лицо руками. Это молчание испугало Хорфди; он положил руку на голову Марии, но та в ужасе отшатнулась от него. Когда она отняла руки, ее лицо было мертвенно бледно. Слезы катились по ее щекам.

— Неужели моя вина больше, чем я думал? — воскликнул Хорфди с горечью. — Неужели вы не простите меня?

Мария медленно поднялась и проговорила ледяным тоном:

— Я — вдова Карла ван ден Кольба.

Хорфди, бледный, уничтоженный, не способный сказать ни слова, вышел из комнаты. Оказавшись на улице, он отправился к Потсдамскому мосту. Хорфди спотыкался на каждом шагу. Эти ужасные слова: «Я — вдова Карла ван ден Кольба» — все еще звучали в его ушах.

На углу Потсдамштрассе яркий свет ослепил его, огромная толпа увлекла его с собой. Все вокруг смеялись, кричали и пели. Лица прохожих сияли радостью, но Хорфди ничего этого не замечал. Прислонившись к двери какого-то запертого магазина, он стоял и безумными глазами смотрел на теснившуюся толпу.

Его толкали со всех сторон, но вдруг какой-то маленький невзрачный человек схватил его за руку и сказал:

— Господин Хорфди, я арестую вас именем закона.

Тот не шевельнулся, не высвободил руки, а только взглянул на стоявшего перед ним Зига и грустно сказал:

— Мне сейчас не до шуток.

— Я тоже не шучу, — ответил полицейский, — я арестую вас за убийство Карла ван ден Кольба.

Хорфди уже ничто не могло удивить. Он даже не вздрогнул от неожиданности, а только спросил:

— Кто же вы, господин?

— Я — сыщик, моя фамилия — Зиг.

— Ага, теперь я понимаю… Вы такой же граф Камани, как и она — ваша родственница.

— Верно, — подтвердил агент, — вы сами последуете за мной или мне применить силу?

— Постойте, — ответил Хорфди, — но почему вам пришло в голову арестовать меня как убийцу ван ден Кольба?

— Вы сами признались в этом его вдове.

— И она выдала меня!

Трудно передать тон, которым были сказаны эти слова. Не упрек и даже не жалоба, но скорбь разбитого сердца звучала в них.

— Пойдемте, — сказал Зиг.

— Пойдемте, — послушно отозвался Хорфди.

Что ему теперь были тюрьма и эшафот?

В эту минуту на улицу хлынул новый людской поток и разделил Зига с его пленником. Хотя сыщик и приложил все усилия, чтобы пробиться к Хорфди, но вскоре потерял его из виду.

А тот даже не заметил, что сыщика уже нет рядом, и спокойно последовал за толпой. Наконец ему удалось свернуть в пустынный переулок. Молодой человек огляделся — он был один. Быстрым движением он сорвал кольцо с пальца, повернул черный камень и, прошептав имя Марии, поднес к губам смертельный яд.

Сделав несколько шагов, Хорфди упал.

XV

Атлет Пауль, все еще находившийся в сыскном отделении в Моабите в ожидании окончательного приговора, обдумывал план бегства. Его мучила ревность. Он во что бы то ни стало должен был снова увидеть жену.

В день рождения императора один из стражников, слегка навеселе, вошел в камеру, где сидел атлет, и тот бросился на него. Заткнув бедняге рот платком и связав руки и ноги, Пауль уложил его на свою постель, предварительно сняв с него всю одежду, в которую сам и облачился. Надвинув шапку пониже на лоб и ссутулившись, атлет вышел из тюрьмы.

Смешавшись на улице с толпой, он незаметно добрался до знакомого трактира, хозяин которого из страха снабдил его другой одеждой и деньгами. Затем Пауль пошел разыскивать квартиру Лины. Он помнил адрес, который ему между делом сообщил Зиг. По дороге он зашел в несколько трактиров и пропил все деньги, полученные от своего знакомого. Когда Пауль добрался до нужной улицы, он был сильно пьян. Глаза его налились кровью, а рука крепко сжимала огромную палку. Недолго думая, он ударом ноги выбил дверь квартиры своей жены, прошел несколько роскошно убранных комнат и попал, наконец, в маленькую гостиную, где Лина стояла перед зеркалом и кокетливо закалывала себе волосы. Англичанин лежал на диване и курил.