Альберт Эйнштейн - Владимир Львов

— Что случилось?

— Кучка «молодцов короля»[48] собирается устроить вам враждебную демонстрацию на Северном вокзале, — озабоченно промолвил Ланжевен.

— Не огорчайтесь, — сказал Эйнштейн. — У меня уже выработалась привычка к такого рода вещам в Берлине!

На одной из узловых станций Ланжевен исчез и через несколько минут появился в вагоне.

— Я только что говорил по телефону с парижским префектом: толпа у Северного вокзала растет и ведет себя возбужденно. Префект просит по прибытии в Париж сойти на боковую платформу и выйти незаметно с вокзала…

Они вышли через боковую платформу.

Подождав немного, толпа на площади разошлась. Но то были не «молодцы короля»! Это была группа прогрессивных студентов из многих высших учебных заведений Парижа. Они пришли сюда, на площадь перед гар дю Нор, для того, чтобы защитить Эйнштейна от «молодцов короля». Их привел сюда сын Ланжевена, студент-дипломник Андрэ. Андрэ, отчаянный футболист и боксер, был отчасти даже опечален, что Эйнштейна нет на площади и что не пришлось постоять за науку. Перед Эйнштейном он благоговел, и мускулатура у него была спортивная!

Посол Германской республики в Париже фон Гёш настоял на том, чтобы Эйнштейн остановился у него в апартаментах посольства, в историческом доме, некогда принадлежавшем первой жене Наполеона. Эйнштейн попытался отказаться, заявив, что предпочитает более скромное жилище. Посол продолжал упрашивать, аргументируя престижем германского народа, «духовным посланцем которого является Эйнштейн». Тот согласился, и это вызвало непредвиденные осложнения: оказалось, что у Эйнштейна только одна пара ботинок, та, которая у него на ногах. Удивленный посол приказал служителям поддерживать эту пару в состоянии постоянного блеска. Отсюда возникли досадные недоразумения: не раз видели Эйнштейна беспомощно блуждающим в одних носках по роскошным залам дворца Богарнэ: ботинки, невзирая на все его протесты, были опять унесены, и он не мог выйти из дому!

Парижская Академия наук отказалась устроить прием в честь Эйнштейна. Тридцать академиков-клерикалов и монархистов заявили ультимативно, что они «не будут», «если будет Эйнштейн». Ланжевен организовал тогда прием в Коллеж де Франс, и желающих попасть было вдесятеро больше, чем мог вместить любой из залов. Билеты у входа встал проверять сам Ланжевен и с ним Пэнлеве — бывший премьер-министр и математик… Цвет французской образованности окружил в этот вечер плотным кольцом, Эйнштейна, и, как вспоминал он потам, никогда еще он не видел около себя сразу столько расшитых золотом академических и дипломатических фраков, причем, однако, и на этот раз дело не обошлось без недоразумения. Некое лицо в великолепной ливрее, которое он принял за коронованную особу, оказалось на самом деле старшим официантом, распоряжавшимся подачей напитков! Поля Валери, поэта-академика, погруженного в созерцание оккультных идей (это не помешало ему обзавестись изрядным текущим счетом в банке), интересовал вопрос: как работает Эйнштейн? Пользуется ли он картотекой, цветными карандашами или еще каким-либо иным способом фиксации мыслей?

— О, все гораздо проще, — отвечал Эйнштейн. — Вся картотека находится здесь, — он показал на лоб. — К тому же, знаете, хорошие идеи приходят в голову так редко!

…Подошла Мари Кюри и подвела к Эйнштейну молодую девушку.

— Начинающий физик Ирен Кюри, — промолвила мадам Кюри, подталкивая вперед девушку.

— …Начинающий физик, — сказал Эйнштейн, — которого я, если мне не изменяет память, драл однажды за уши незадолго до войны?

Ирен отрицала этот факт, но после некоторых уточнений выяснилось, что дело обстояло именно так… Тут же, отойдя скромно поодаль, находился сын Ланжевена Андрэ и вместе с ним его закадычный друг и однокурсник по муниципальной школе физики, горбоносый и худощавый юноша, такой же завзятый футболист и спортсмен, как сам Андрэ. Юношу звали Фредерик Жолио… Мари Кюри заговорила с Эйнштейном о «комитете интеллектуального сотрудничества», организуемом при Лиге наций. Она войдет в этот комитет и просит участвовать в нем Эйнштейна. Тот выразил сомнение в эффективности работы Лиги и в ее доброй воле к миру и сотрудничеству народов.

— Лига, действующая без России, без Америки и Германии, лига, являющаяся орудием эгоистической группы держав…

— Мы сделаем попытку, — сказала Мари Кюри. — А дальше будет видно…

— Что хотели бы вы увидеть во Франции? — спросил у Эйнштейна Пэнлеве.

— Места, где проходила линия фронта в пятнадцатом-шестнадцатом годах, — ответил Эйнштейн. Шарль Нордманн вызвался показать ему эти места. Они прибыли 9 апреля в район Шмен-де-дам. Траншеи покрылись уже слабыми зелеными росточками, но оплетенная ржавой проволокой, исковерканная, изглоданная язвами воронок полоса земли уходила до самого горизонта. 9 апреля 1922 года Альберт Эйнштейн стоял здесь в молчании, и Нордманн, тронув его за плечо, сказал, что надо идти к обратному поезду.

— Я хотел бы, — промолвил Эйнштейн, — чтобы все люди смогли прийти сюда и увидеть, что такое война. — И после краткого раздумья добавил: — Пацифизм, витающий в облаках, — это вздор. Надо практически работать для дела мира, надо бороться за мир, а не просто болтать о мире. Нужны дела.

4

Он плыл по Суэцкому каналу, направляясь на Восток. В Индии Тагор уединился с ним на несколько дней в Шантиникетане. На пути между Бомбеем и Сингапуром радиограмма принесла весть о присуждении Альберту Эйнштейну Нобелевской премии по физике за предыдущий, 1921 год. 15 ноября китайские студенты в Шанхае устроили ему по этому случаю теплую встречу и несли его на руках по улице Нанкин-род.

Комитет по Нобелевским премиям в Стокгольме испытал, кстати говоря, немало затруднений при сформулировании заслуг Эйнштейна, за которые ему надлежало выдать премию. Слишком много было этих заслуг, и, с другой стороны, слишком дерзновенен был революционный смысл некоторых из них! Накал политических страстей в Германии вокруг теории относительности особенно смущал респектабельных членов стокгольмского комитета. Не обошлось и без прямого давления в этом вопросе со стороны деятелей реакции, таких, как господа Ленард и Штарк. Последние угрожали даже «вернуть» свои Нобелевские премии, если будет избран Эйнштейн. Комитет в конце концов принял Соломоново решение: премия присуждалась Эйнштейну «за открытие закона фотоэлектрических явлений и за другие работы в области теоретической физики»! Еще одно сообщение — из Петрограда — гласило о том, что русская Академия наук избрала 29 декабря 1922 года Альберта Эйнштейна своим членом-корреспондентом. «Эйнштейн, — говорилось в рекомендации академиков Иоффе, Лазарева и Стеклова, — наиболее выдающаяся фигура в современной теоретической физике… Смелость и новизна мысли, логическая последовательность в ее проведении через, всю систему нашего знания — общие черты всех работ Эйнштейна… Поразительные успехи, которых добилась физика за последние пятнадцать лет, в значительной степени обязаны его идеям…»