Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Плутарх отдает должное прелести Клеопатры и убедительности речей царицы [10], но Аппиан единственный пытается реконструировать разговоры во время тех первых встреч в Тарсе. Итак, что же царица скажет в свое оправдание? Она ничего не сделала, чтобы отомстить за смерть Цезаря. Помогала Долабелле, несостоявшемуся убийце и человеку, из-за которого Антоний развелся с женой. Полностью уклонилась от сотрудничества. В ответ Клеопатра не обнаруживает ни грана раскаяния, не приносит ни одного извинения – лишь четко излагает факты. Гордо, с вызовом перечисляет все свои действия в пользу Антония и Октавиана [11]. Да, она помогла Долабелле. И помогла бы больше, не вмешайся погода – даже лично пыталась доставить корабли и припасы. Несмотря на повторявшиеся угрозы, отклонила все требования Кассия. Не дрогнула перед ждущим в засаде врагом, но попала в бурю, основательно потрепавшую ее флот. Лишь болезнь не дала ей выдвинуться снова. А к тому времени, когда она выздоровела, Марк Антоний уже стал героем битвы при Филиппах. Она невозмутима, остроумна и – насколько Антоний может толковать все эти переодевания в Афродиту – совершенно невиновна.
В какой-то момент встает вопрос денег – главным образом ради этого и затеяно представление: можно ли эффектнее продемонстрировать свои возможности человеку, отчаянно нуждающемуся в средствах? Римская казна пуста. Триумвиры пообещали каждому солдату по пятьсот драхм, или двенадцатую часть таланта, – а у них больше тридцати легионов. Долг преемника Цезаря – а может, и победителя при Филиппах – начать подготовку к походу на Парфию. Парфяне сочувствуют заговорщикам, жаждут отобрать у Рима земли и никак не успокаиваются. В послужном списке Антония – позорное поражение 53 года до н. э., требующее реванша; последний римский военачальник, отправившийся за Тигр, не вернулся. Его отрубленная голова стала реквизитом в одной парфянской постановке Еврипида, а одиннадцать легионов были уничтожены. Ослепительная военная победа обеспечит Антонию превосходство в Риме. А когда какой-нибудь римлянин начинал мечтать о Парфянском царстве, его мысли неизбежно обращались к Клеопатре: только она могла финансировать такую масштабную операцию.
В итоге Марк Антоний делает ответный жест и приглашает Клеопатру к себе на пир. Естественно, он приложил усилия, чтобы превзойти ее по части изысканности и роскоши [12]. Естественно, он терпит поражение на обоих фронтах. Позже скажут, что она мастерски запудрила ему мозги и в каком-то смысле это, наверное, так: все-таки большинству римлян было хорошо известно, что не стоит и пытаться побить кого-то из Птолемеев их излюбленным оружием – роскошью. Клеопатра снова проявляет удивительную гибкость и переигрывает простодушного Антония на его же поле: он хохочет над отсутствием вкуса в зале для пира [13], – она начинает хохотать вместе с ним. И никакого почтения к властелину Азии – ну просто идеальная партнерша для мужчины, на все готового ради хорошей шутки и умеющего смеяться над собой так же искренне, как над другими. Она молниеносно подстраивается под его простецкую повадку: «Угадавши в Антонии по его шуткам грубого и пошлого солдафона, Клеопатра и сама заговорила в подобном же тоне – смело и без всяких стеснений» [14]. Показав себя гордым и независимым монархом, наглядно продемонстрировав свое богатство, теперь она легко и непринужденно входит в роль развеселого дружка-приятеля. Крайне маловероятно, что кто-либо из ее окружения когда-либо видел такую Клеопатру.
Умение быть хамелеоном, мгновенно переодеваться по ходу пьесы, без всяких усилий переключаться с языка на язык, с ходу очаровывать самых разных людей – эти навыки давно и хорошо отработаны. А плюс ко всему ей еще и фантастически везет. Есть ли между Антонием и Клеопатрой нечто большее, чем обычное дружеское общение, нет ли, – совершенно очевидно, что у этих двоих много общего. Никто так не раздосадован завещанием Цезаря и появлением усыновленного наследника, как они. Каждый крепко держится за обрывок Цезарева плаща. Антоний подтвердил божественность Цезариона в сенате и сам начал подпадать под магию этих слов; Клеопатра была не единственным участником космической костюмной драмы. В отличие от большинства римлян Антоний уже имел дело с умными, одаренными женщинами. Собственная мать не так давно проверяла его на прочность, предлагая ее убить, когда они оказались по разные стороны баррикад. Он спокойно может ухаживать за дамой во время политической встречи или финансовых переговоров, а встреча в Тарсе – именно и есть такие переговоры, как бы Клеопатра ни старалась превратить их в религиозное действо. Фульвия богата, имеет обширные связи, умна, смела и хороша собой. Ради нее Антоний бросил свою давнюю возлюбленную, самую популярную в Риме актрису. Фульвия не из тех, кто будет сидеть дома с прялкой. Нет, она желает «властвовать над властителем и начальствовать над начальником» [15]. Этой зимой она не только представляла интересы Антония в Риме, но и яростно вмешивалась в политику, «так что ни сенат, ни народное собрание не могли провести никакого решения вопреки ее воле»[89] [16]. Она стучалась в дома сенаторов и просила за мужа, решала вопросы с его долгами, собрала для него восемь легионов. В прошлом году, в отсутствие мужа, замещала его в политических и военных делах и однажды даже примерила воинские доспехи.
Игры Клеопатры в богиню совершенно не смущают Антония. По дороге в Тарс, и она это знает, его приветствовали как нового Диониса. Этот бог тоже когда-то с триумфом ездил по Азии. Здесь Антоний не только подыгрывает Клеопатре, но и невольно исполняет роль типичного Птолемея: они считали себя потомками бога вина, дарителя наслаждений, и были последователями его культа. Отец Клеопатры добавил к своему титулу слова «Новый Дионис». Ее брат сделал то же самое. К дворцу в Александрии примыкал Дионисийский театр – в 48 году до н. э. там разместился командный пункт Цезаря. И все же Марку Антонию стоило серьезнее подойти к выбору божественного альтер эго. Хотя культ Диониса был бешено популярен, хотя ни одного греческого бога не любили в то время так страстно, тем не менее он, новобранец среди маститых олимпийцев, так и не стал для них своим. Умный, шаловливый и веселый – но, в своих пышных золотых кудрях, с клеймом «женоподобный». Явственно чужой.
