Динамический хаос - Татьяна Зимина

И только я поворачиваюсь обратно к двери — недолго музыка играла, недолго продолжался бал, — как отъехала еще одна панель. Пошире и побольше чем те, что собачек выпустили.

Вылезло из неё… Такое, знаете, чудо-юдо рыба-кит. Помесь танка с носорогом. На башне — по-моему, австрийский «Зигфрид». Плюётся плазменными снарядами, как деревенская бабка — семечками. По бокам — пулемёты с роторными барабанами, «Брунельда» и «Рунхильда». Колёса как у малой самоходки, защищены кокетливой юбочкой из листовой брони. И вертится во все стороны — турель «Зигфрида» закреплена на шарнирной башне.

Выбирается, значит, это чудо из стены, смотрит на нас миг… другой… и открывает огонь. В воздухе становится тесно и очень жарко, мы со Сверчком падаем на пол и резво уползаем за баррикаду из порубанных собачек.

Но это не помогает: железки разлетаются, как груда сухих листьев, только искры во все стороны. Сверчок кидает мину-липучку, та примагничивается к корпусу самоходки, раздаётся высокий пи-и-иск… Коридор содрогается, самоходка откатывается метров на десять. Один из пулеметов у неё срезало подчистую, ствол «Зигфрида» задирается в потолок, и похоже, обратно возвращаться не хочет. Но второй-то целёхонек, и лупит в нас, как новенький.

Мы падаем мордами в пол, прикрываем головы — по спине долбит дождь: плок-плок-плок… Панель лицевого дисплея озаряется красным, но боли, опять же, я не чувствую, только горячо становится. Как в СПА — когда тебе на позвоночник раскалённые камни укладывают…

Почему никто не приходит на помощь? — мысль такая же плоская, каким желаю стать и я в этот миг — плоским, прозрачным и незаметным…

И вдруг самоходка подскакивает до самого потолка. Под дном у неё будто реактивный ранец включается. Подскакивает, грохочет там, под потолком, а потом рушится на пол грудой бесполезного железа.

— Благослови, Святой Макаронный монстр, реактивный гранатомёт, — шепчет рядом со мной Сверчок, поднимаясь на колени.

И только сейчас я понимаю, что везде — по всему периметру — идёт перестрелка. Грохочут взрывы, лупят пулемёты, пули визжат, впечатываясь в стены. Вот почему к нам никто не пришел на помощь — самим бы кто помог…

А из стены, обрушив здоровенный кусок пенобетона, весь в облаке пыли, выбирается полковник — нефтяной комб блестит, движения уверенные, походка стремительная. Громовержец.

Сверчок вытягивается во фрунт — только что честь не отдаёт, и рапортует:

— Плацдарм зачищен. Разрешите помочь остальным?

— Отставить, — Ярослав направляется прямо к двери. — Первоочередная задача — откупорить помещение.

Он так и говорит: откупорить. Будто просит шампанское открыть.

Ну, раз оно ему надо — значит, и я не ошибся. Что-то там важное находится, к бабке не ходи.

— Новичок, разрешаю еще одну попытку.

Ага. Стало быть, мы со Сверчком здесь были не одни… Комб, сука, всю инфу начальству сливал, по мере поступления. Ну и ладно. Я же всё равно собирался её открывать.

Подхожу, набираю новый шестизначный код. Начиная с восьмёрки. Полковник со Сверчком стоят наготове — отразить атаку любых самоходок, собак и вообще чёрта лысого.

Набираю, значит, и словно бес меня под руку толкает, или в ухо кто нашептывает — нажимаю еще две цифры. Из тех, что раньше не использовал.

Панель издаёт мелодичный звон, шипит стравливаемый воздух и пневмозамок начинает ме-е-едленно вращаться. Будто жилы тянет, чесслово.

Еще через пару секунд дверь отлипает от пластального наличника и с негромким чмоком отходит в сторону.

За дверью — обыкновенная с виду больничная палата. Белые стены, белый потолок, негромкое попискивание приборов. В дальнем конце — прозрачная палатка, какие ставят для дезинфекции в зараженной радиоактивными отходами местности.

Медленно я иду к этой палатке, уже зная, что там увижу.

Точнее, кого. Хотя, если тело покинули и разум, и душа, можно его считать «кем»? Или это всего лишь мешок костей и дерьма, живущий лишь за счёт системы жизнеобеспечения?

Сквозь прозрачную плёнку различаю тело на высокой каталке. Знакомый до боли профиль, искаженный торчащей изо рта трубкой, которая идёт к гармошке искусственных лёгких. Рядом — искусственная почка, аппарат для диализа. Сердечный ритм фиксирует световой шарик на мониторе. Каталка увешана пузырями для подачи жидкости, катетерами для отвода жидкости, внутривенными капельницами и датчиками мускульных сокращений.

Тело укрыто до середины груди белой простынёй, руки лежат поверх, на них чётко обозначены синие вены. Щетины на лице нет — значит, кто-то за ним регулярно ухаживает.

Тем не менее, лёгкий запах мочи проникает даже за пределы палатки. Наверное, катетер отошел, — мысль приходит и уходит, а я продолжаю смотреть на твоё тело, Платон, и никак не могу поверить, что тебя в нём нет.

— Подготовить к эвакуации, — командует полковник.

Я вздрагиваю — совсем забыл, что кроме меня здесь ещё кто-то есть.

Вся машинерия, обслуживающая тело, помещается на полке под каталкой — специально для этого всё предусмотрено. Так что остаётся войти в палатку, собрать всё в одну кучу и выкатить тебя наружу.

— Стойте, — говорю я. — Каталка не пролезет в кротовую нору.

— Плацдарм захвачен и очищен от противника, — гаркает полковник. — Поедем на поезде, с ветерком.

— То есть, само офисное здание вы тоже захватили?

Константин обещал, что мы будем действовать тихо. Зайдём — и выйдем.

— Ну разумеется, Новичок. Ничего нельзя делать на половину. Минск-Неотех больше не существует, прямо сейчас руководство подписывает бумаги о слиянии с… впрочем, это уже не твоё дело.

— Мне обещали дневники отца, — говорю и понимаю, что меня в очередной раз наебали.

— Обещали — значит, будут, — заявляет полковник Ярослав и протягивает руку, чтобы открыть клапан палатки.

И тут где-то за пределами комнаты раздаётся взрыв. Да нет, череда взрывов. Стены содрогаются, иконки ребят на дисплее становятся красными и начинают лихорадочно мигать.

Сверчок срывается с места и выбегает за дверь.

Полковник секунду стоит, раздумывает. Видно, что его солдафонскую задницу раздирают противоречия: то ли рвать когти на подмогу команде, то ли наплевать на ребят и заниматься трупом в палатке…

— Жди здесь, Новичок! — долг перед командой перевешивает и полковник выбегает за дверь.

Честно говоря, я за ним и так не спешу — пушки у меня нет, а тебя одного оставлять боязно.

Как только полковник выбегает, дверь, повернувшись на сервоприводах, наглухо впечатывается в пластальной наличник, отрубая меня от полковника, коридора, да и всего, что творится в мире.

Комб глохнет. Иконки гаснут, гексагональная сетка дисплея пропадает. Мышцы деревенеют и я чувствую себя черепахой в панцире, которую вот-вот сунут в котёл с кипящей водой… К тому же тухнет свет и перестаёт шуметь вентиляция.

Полный пиздец.

И в этот момент свет вспыхивает заново. Кондёр заводится с пол-оборота, комб тоже оживает — вот только иконок ребят я больше не вижу. Как корова языком.

— Эй, — говорю я неуверенно. — Меня кто-нибудь слышит?

— Привет, аллигатор.

Ты, братец, как всегда спокоен и чуточку самодоволен. Я хочу ответить, но во рту пересохло, к тому же, на язык просится одна нецензурщина. А ты этого не любишь.

И тут прямо передо мной, рядом с палаткой, появляется Призрак.

Глава 20

3.20

— Приехали.

Пару секунд Мирон просто глядел на Призрака, а затем потянулся к застёжкам шлема.

Вдруг стало жарко. Он больше не испытывал чувства защищенности, комб превратился в тесный и душный экзоскелет, из которого хотелось поскорее выбраться.

Мирон долго возился, всё никак не мог нащупать нужную кнопку, но вот пальцы поймали знакомый бугорок, и броня свернулась, слезла с тела, как шкура ящерицы.

Зная, как трепетно вояки относятся к собственности, он аккуратно отодвинул комб к стенке. Сам остался в мягком термобелье.

На Призрака старался не смотреть: была надежда, что он исчезнет, как только будет снят шлем, и получится посмотреть на мир своими глазами, без гексагональной сетки и электронных иконок.

Но нет. Оплывшая фигура с покатыми плечами осталась на месте.

Монитор, серую плёнку которого кто-то налепил на стену, вдруг ожил. Сначала шли помехи, они сменились зелёными строчками кода, а потом на экране возникло лицо брата — повзрослевшее, с запавшими глазами и недельной щетиной.

— Нам нужно поговорить, — сказал Платон.

Мирон невольно бросил взгляд на тело, безвольно лежащее на функциональной кровати. Знакомый профиль с трубкой, торчащей изо рта, никуда