Кавалер по найму - Василий Казаринов

Я видел девочку четырнадцати лет, вбежавшую в дом с глянцевым журналом, на обложке которого запечатлелось ее лицо, казавшееся не по годам взрослым: «Мама, мама, посмотри, меня напечатали!» А мама, школьная учительница начальных классов, гладила дочку по головке: какая ты у меня красавица! Потом первая победа на местном конкурсе красавиц, приглашение попробовать себя в качестве модели: однако, деточка, придется пойти на расходы, значица, так, триста долларов обучение, еще пятьдесят — за внесение в базу данных, ну и, разумеется, портфолио, это еще семьсот, если делать его у мастера вроде Влада Локтева, а можно и по минимуму — за двести, но это будет совсем не то… И вся мамина заначка на черный день ушла на это, все до копейки, но не хватило все равно, половину пришлось занять, а отдавалось трудно, в течение года, когда смогла немного заработать, — в основном в ночных клубах, называлось это — «работать по тусовке». Около одиннадцати вечера стой у входа в клуб, получай три флаейрса на бесплатные напитки в баре и слоняйся там в дыму часов до трех-чётырех ночи. Двадцать долларов за работу в качестве живого манекена во славу клубного имиджа: какие красотки у нас водятся! Кастинги, кастинги, редкие показы — трудная жизнь, совсем не та, что рисовалась в мечтах, но это только до тех пор, пока в одном из клубов не завязывается знакомство с черноволосой К. Она, эта К, предлагает нечто очень заманчивое: а что ты, деточка, думаешь про Париж?

Господи, что может девочка шестнадцати лет про это думать? Разумеется, да! Квартира на улице Поликарпова, своего рода «коммуна» для начинающих моделей, потом первый серьезный кастинг — не в задрипанном доме культуры, а в роскошном «Балчуге». Успех, успех! Деточка, мы оформляем тебе загранпаспорт, но ты же должна понимать, что мир моды суров, и вообще, за все в этой жизни приходится драться. Словом, чтобы никаких недомолвок и неясностей не оставалось, мы сейчас из «Балчуга» прокатимся за город.

Я плеснул себе в стакан текилы, глотнул, закурил, держа палец на кнопке прокрутки текста, — этот сюжет я имел случай наблюдать своими глазами всего несколько часов назад. А потом ослепление яркими красками Парижа — первые дефиле на заветном подиуме, первые радости, первая съемка для модного журнала — «ах, как жаль, что мама не видит…». Французский журнал отослан домой по почте. А потом — зима и первая командировка в Швейцарию — старый добрый Давос — в составе «ударного десанта» из пятнадцати модельных девочек: роскошный пятизвездочный отель, светские рауты, коктейли, приемы, на которых сплошь одни русские, — они приехали на всемирный экономический форум, днем они пыжатся во Дворце конгрессов, а вечерами отдыхают в обществе обворожительных соотечественниц, которые — ну надо же, какое совпадение! — завернули на этот уютный горный курорт проездом из Парижа…

Источник живительных сил иссяк с первым светом нарождавшегося дня. Я бросил бутылку из-под текилы в корзину для бумаг, выключил компьютер и сонно помотал головой:

— Да, если это появится в печати, то может быть большой скандал.

И дело не в том, что фирма занималась торговлей девочками с подиума. И даже не в том, что где-то оседал компромат на клиентов фирмы.

А в том товаре, который фирма получала и которым потом торговала: информация. И если верить словам той замарашки, что встретилась Бэмби на Монмартре, это была именно та информация, которая стоила очень больших денег.

— Мне жаль, Бэмби, но, боюсь, тебя ждет еще одно разочарование.

Олененок знал достаточно, но не видел главного. Того, что во главе бизнеса стоит именно человек из Канна. Тот самый, что в один прекрасный день возник на набережной Круазетт в красном «феррари» и увез ее в новую жизнь…

Я кое-как переполз от стола на кровать, сморенный сном. Последняя мысль, которая растаяла с первым солнечным лучом, проникшим в комнату, была такая: мне надо выспаться, чтобы к четырем часам быть в форме.

Ведь наступила пятница. А по пятницам после четырех некий любитель сигар, имевший привычку покручивать перстень на пальце, заходит в клубную библиотеку выпить рюмку шерри.

Будильник, заведенный на три часа дня, так и не успел вскрикнуть, разгоняя мой сон, — еще за час до срока, блуждая в потемках тягучего и бесформенного сновидения, наводненного бесплотными образами, среди которых плыл и некто, очень на меня похожий, настолько же призрачный и бесплотный, я вдруг начал чувствовать свое тело, вернее, желудок.

Я вдруг ощутил легкое бурление в животе, а в следующую секунду уже несся в туалет — рвотный позыв заставил меня пасть на колени перед унитазом. Выворачивало меня долго и, как говорится, наизнанку. Наконец, чувствуя одну лишь пустоту внутри себя, я собрался с силами и, пошатываясь от слабости, вернулся в комнату, с сомнением поглядывая на забытую рядом с аппаратом телефонную трубку: взять или нет? За минуту до приступа она позвонила, но, наверное, не дождалась и повесила трубку. Защитный рефлекс предупреждал — внимание, опасность! Ведь теплое дыхание неведомого мне зверька обладало странным свойством растворять в себе мои основные природные инстинкты, без которых на воле любая птица, даже та, что крупней, сильней и умней меня, не протянула бы и дня.

Она не ушла, послушно дожидалась моего возвращения.

— Что с тобой? — встревоженно спросила она. — Ты болен? У тебя голос какой-то…

Я отчего-то припомнил того голубя, которого видел не так давно на чердаке — хворого, анемичного, беспомощного, не способного удерживать крылья в широком распахе, — и поймал себя на том, что хочу вот так же, как он, сунуть голову под крыло и затихнуть, дожидаясь смерти.

— Да что с тобой, милый? Я чувствую, ты не в себе.

Хм, не в себе. Верное наблюдение. Твое теплое дыхание истребляет во мне так нужные для жизни инстинкты, но, прежде чем погибнуть, мне надо закончить важное дело: значит, надо отправляться на охоту.

— Извини, мне пора. Скоро четыре. Подходит время рюмки шерри после ланча.

— Нет, постой. Я тебя так не отпущу. Что у тебя на уме?

— Охота, я же сказал… По правде говоря, это браконьерство. Сезон утиной охоты еще не открыт, но мне до этого нет дела. Одним селезнем больше, одним меньше — какая разница, равновесия живой природы это не нарушит.

— Нет! Пообещай мне.

— Хорошо. Давай поклянусь. В чем?

— В том, что не сделаешь ничего такого.

Я вздохнул, откинулся на спинку стула и кивнул: хорошо, я эту птицу с красивой тонкой шеей и когтем не трону.

Или он изменил своим привычкам, или сильно запаздывал. До шести вечера я бродил между баром и библиотекой, но Селезнев так и не появился. Наконец я прочно осел в баре, где кроме меня был всего один посетитель. Маэстро потихоньку лакал свое виски за ближним ко входу столиком. Времени он, по обыкновению, даром не терял и к семи был изрядно подшофе. Хозяин барной стойки, то и дело скептически поглядывая в ту сторону, спросил меня, не передумал ли я делать заказ. для здешней кухни. Я сказал, что передумал. Наконец в семь часов я решил напоследок заглянуть в библиотеку и, едва шагнув за порог, понял, что в глубокой нише справа от входа кто-то есть.

Если он и удивился, увидев меня на пороге библиотеки, то виду не подал — недвижно сидел в глубоком кресле, разве что рука его с сигарой замерла на полпути ко рту. Кивком указал мне на соседнее кресло. Лицо его скрылось в пушистом облачке дыма.

— Странно, — сказал я, опускаясь в кресло.

— Что именно? — спросил он, откладывая сигару в пепельницу и покручивая перстень на пальце.

— Да вся ваша затея. Такой солидный человек. И вдруг на тебе — лично нанимает кавалера в подставном офисе в двух шагах отсюда. Не проще было пригласить на роль безутешного мужа какого-нибудь актера, что ли, или, на худой конец, мелкого клерка?

— А с чего вы взяли, что я солидный человек? — усмехнулся он, потянувшись к потухшей сигаре.

— Ну все-таки банкир.

Он тихо рассмеялся:

— Да кто вам сказал такую глупость! Да, я имею кое-какое отношение к банку, но — заметьте! — никакой официальной должности в нем не занимаю. Ну вхожу в совет директоров… И только-то. Нет, молодой человек, я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете.

Я потянулся было к массивному сервировочному столику, на верхней полке которого стояли рюмки и бокалы, тогда как нижний уровень был сплошь утыкан бутылками. И вдруг поймал себя на том, что пить мне не хочется.

— Ну и зря, — заметил он, верно истолковав мой жест. — А я выпью.

Он плеснул себе в рюмку немного тягучей вишневой жидкости из квадратного графина, поднял руку на уровень глаз, любуясь игрой пурпурного света в хрустале.

— А что до вашего, молодой человек, вопроса, то ответ на него очень прост. — Он сделал маленький глоток, и в лице его возникло жесткое выражение. — Во-первых, я, знаете ли, по натуре игрок. Игра меня бодрит. И мне было занятно наблюдать, как и вы в нее втягиваетесь. И начинаете, ничего не подозревая, наподобие марионетки, которую дергают за ниточки, отыгрывать выстроенный мной сюжет.