Собрание сочинений. Том 7. Мельник из Анжибо. Пиччинино - Жорж Санд

опершись на загородку, и читала ваше имя, и глаза у нее при этом раскрылись так широко, как мне — хоть умри — и нарочно не сделать. Да, кстати, выходит — вы знали, что она приедет сюда, раз вы оставили для нее свою подпись?

— Удивительнее всего, что я этого не знал и лишь по чистой случайности, из какого-то ребячества, решил оставить таким образом память о своем пребывании в этих прекрасных местах, не предполагая, что мне когда-нибудь доведется в них вернуться. В Париже я слышал, что она разорена. Как я хотел, чтобы это была правда! Я приехал сюда, чтобы определить, какой линии мне держаться, и когда узнал, что она все еще слишком богата для меня, твердо решил распрощаться с ней навсегда.

— Вот видите! Не иначе как сам господь бог заботится о влюбленных: коли бы не он, вы бы точно никогда сюда не воротились. Именно так! Ведь я по одному лишь виду госпожи Марсели, когда она меня расспрашивала о молодом человеке, написавшем это имя, сразу догадался, что она любит кого-то и что ее любимого звать Анри. Тут меня как молнией озарило, и я догадался обо всем остальном, потому как мне ничего ведь не говорили — я сам обо всем догадался; мой грех, винюсь, но и не похвалиться не могу.

— Как? Вам ничего не открывали, а я признался во всем! Да свершится воля божья! Я распознаю за всем этим руку всевышнего и более не боюсь отдаться чувству безусловного доверия, которое вы внушаете мне.

— Я хотел бы ответить вам тем же, — отозвался, беря Анри за руку, Большой Луи, — потому как нравитесь вы мне, парень, дьявол меня заешь, коли это не так! А все-таки что-то меня еще царапает и царапает.

— Да как можете вы все еще подозревать меня в дурном, раз я вернулся с вами в Черную Долину только для того, чтобы подышать воздухом, которым дышала она, теперь, когда мне известно, что она обеднела?.

— А не могло быть так, что утром, пока я разыскивал вас по всему городу, вы бегали по адвокатам и нотариусам? И что, если вы узнали, что она еще достаточно богата?

— Что вы говорите, неужели это правда? — горестно вскричал Лемор. — Не играйте так со мной, дружище! Вы возводите на меня такие смешные обвинения, что я и не подумаю оправдываться. Но по поводу одного из них я хочу сказать вам несколько слов. Если госпожа де Бланшемон еще богата, то захоти она даже ответить на любовь пролетария, каким являюсь я, я должен буду расстаться с нею навсегда! О, если это действительно так, если мне суждено узнать… ведь я, бога ради, еще не узнал? Дайте мне помечтать о счастье до завтра, а утром я покину этот край… на год… или навсегда…

— Ну, вы, видать, маленько тронутый, приятель! — воскликнул мельник. — И более того: вы кажетесь мне сейчас настолько неестественным, что я подумываю, не напускаете ли вы на себя все это нарочно, чтобы меня провести.

— Значит, вы непохожи на меня, мельник? Вы не питаете ненависти к богатству?

— Нет, клянусь богом! Ни ненависти, ни любви к богатству самому по себе я не питаю, а смотрю, зло оно мне приносит или добро. Например, экю папаши Бриколена я ненавижу, потому как они мне мешают жениться на его дочери… Ах, черт! Я проговорился, называю имена, которых лучше бы вам не знать… Но, в конце концов, раз мне известны ваши дела, то и вам могут быть известны мои… Так вот, я говорю, что эти экю я ненавижу; но упади с неба мне в руки тридцать-сорок тысяч франков, которые позволили бы мне посвататься к Розе, они пришлись бы мне здорово по вкусу.

— Я не разделяю вашего мнения. Будь у меня даже миллион, я не стал бы за него держаться.

— Вы предпочли бы бросить его в речку, вместо того чтобы купить себе титул, который сделал бы вас ей ровней? Ну и чудак же вы!

— Вероятно, я роздал бы его беднякам, подобно ранним христианам-коммунистам, чтобы от него избавиться, хотя я хорошо знаю, что не совершил бы этим истинно доброго дела. Ведь, отказываясь от имущества, эти первые поборники равенства закладывали основы определенного общественного уклада, давали обездоленным опору в жизни, устанавливая законы, которые одновременно были и религией.

Раздаваемые деньги были насущным хлебом для души — не только для тела. Раздел имущества был доктриной, которая завоевывала приверженцев. Ныне ничего подобного нет. Есть идея священного, угодного богу сообщества, но еще никто не знает его законов. Нельзя просто возродить мирок ранних христиан, чувствуется, что необходима доктрина; ее нет, а кроме того, люди не готовы воспринять ее. Деньги, розданные горсточке несчастных, породят в них только себялюбие и лень, если не постараться растолковать им, что ассоциация — это их человеческий долг. Таким образом, с одной стороны, повторяю вам, посвящение в этот новый орден не сопровождается достаточно ясным изложением его целей, а с другой стороны, посвящаемые не выказывают достаточно доверия, сочувствия и преданности идее. Вот почему, когда Марсель… (я тоже осмеливаюсь назвать ее, раз вы называли имя Розы) предложила по примеру апостолов раздать беднякам свое богатство, внушавшее мне ужас, я испугался такой жертвы, чувствуя, что не обладаю ни научным знанием, ни гениальной интуицией для того, чтобы подсказать ей способ, каким можно было бы обратить эти деньги на благо человеческого прогресса. Как, владея богатством, сделать его полезным для людей? Для Этого мало быть добросердечным человеком; надо быть человеком гениальным. Я не таков, и, думая о глубоких пороках, о чудовищном себялюбии богачей, испытываю непреодолимый страх. Я благодарю бога за то, что он сделал меня бедняком, хотя я мог быть богатым наследником, и я клянусь, что никогда не буду иметь ничего сверх своего недельного заработка.

— Так, значит, вы благодарите бога за то, что он, по доброте своей, хотел умудрить вас, и, выходит, что не поступаете дурно лишь потому, что вас уберег от этого счастливый случай? Этакая добродетель дается очень легко, и она меня не так изумляет, как вы, наверно, полагаете. Я понимаю теперь, отчего госпожа Марсель так радовалась вчера тому, что разорилась: вы заморочили ей голову своими прекраснодушными бреднями! Слова красивые, но на значат ровным счетом ничего. Ну что это, в самом деле, за рассуждение: «Если бы я был богатым, я был бы злым, а потому пляшу от радости, что не богат»? Это похоже на мою бабушку,