На земле и под землей - Лариса Неделяева

Райская жизнь, чего еще желать! Но видать такая уж судьба была у инспектора — не думая не гадая в истории странные попадать.

В один прекрасный день зашел к Лапушкину в гости его хороший приятель — бывший правонарушитель, а ныне вполне законопослушный гражданин дядя Ваня. В молодости был этот дядя пьяницей да вором. То и дело сажали его в тюрьму и пытались перевоспитать — но ничего не получалось. И вот милиционер Лапушкин, на, участке которого вытворял тогда еще молодой Ванюша свои безобразия, приметил, что злостный преступник никогда не обворовывает дома, в которых живут детки. И еще приметил милиционер, что даже в стельку пьяный Ванька, стоит ему завидеть на улице малыша, тут же перестает ругаться. И вот, когда дядя Ваня в очередной раз вернулся, неперевоспитанный, из тюрьмы, инспектор Лапушкин с трудом уговорил заведующую детским садом принять рецидивиста в садик ночным сторожем. И случилось чудо — дядя Ваня тут же перестал воровать и водку пить, как подменили его! А дело-то, понимаешь, было в том, что он бедолага ребятишек очень любил, a вот Своих-то у него не было — так уж сложилось. Вот он с горя-то и безобразничал! Заведующая дядей Ваней нахвалиться не могла: он не только садик сторожил, но и за дворника — работал, и за истопника, да еще со своей зарплаты маленькой детишкам конфеты покупал! Была в садике круглосуточная группа — для детей, у которых родители в ночную смену работали. Их-то, детишек этих, и сторожил дядя Ваня по ночам. Дети сторожа своего обожали, ведь он всегда перед сном сказки им рассказывал. Особенно хорошо у него про разбойников получалось — недаром ведь сторож полжизни в тюрьмах провел! Вот этот-то дядя Ваяя и постучал однажды в двери Лапушкиных. Гости к старому инспектору нечасто наведывались, так что дяде Ване в доме обрадовались. Марья Степановна быстренько накрыла на стол. Инспектор со сторожем подзаправились чем Бог послал, да вышли, на крылечко покурить, беседы побеседовать. Тут-то и рассказал сторож своему другу о странных делах, происходящих в последнее время в детском саду. Что ни ночь, прибегают в комнатку сторожа плачущие-детки и жалуются, что в окна к ним черти заглядывают, вот ведь страсть-то какая! Сначала думал дядя Ваня, что шутят над ним детишки, али мерещится им после страшных сказок про разбойников. Но вот в последнюю ночь нарочно остался он у детей в палате, чтобы страшно им не было, и, глянув в окно, сам, собственными глазами, увидел чертяку — черненького да рогатого, прижавшегося лицом к стеклу. Подскочил сторож к окну — а черта и след простыл. Но слышал дядя Ваня, как у рогатого ветки-то под ногами хрустели, когда убегал он… «Прямо и не знаю, что делать! — вздохнул сторож. — Уж я из церкви святую воду приносил да под окнами побрызгал… Не знаю, поможет ли…» — «Да, это непорядок» — согласился Лапушкин. «Знамо дело, непорядок!» — ответил бывший рецидивист. И договорилися старики, что ближе к ночи придет Лапушкин к сторожу в садик, чтобы самолично зафиксировать факт нарушения порядка. И вот, поздно вечером, когда детки в саду уснули, дядя Ваня и Лапушкин затаились в кустах неподалеку от окон, к которым хаживал по ночам рогатый. Долго сидели они в засаде, и наконец в лунном свете как из под земли появился чертяка. Тенью приник он к окну и так, видно, на детишек засмотрелся, что и не приметил, как подскочили к нему бывший инспектор с дядей Ваней. Мигом скрутили они черта по рукам-ногам, да потащили гостя ночного в котельную, на допрос. Уже в котельной, при свете, рассмотрели они черта хорошенько — и даже разжалобилися. Был он такой худой да неказистый, что если б не рога да хвост, нипочем никто не поверил бы, что это чертяка, а не бедный старичок какой-нибудь. Начали его допрашивать, как положено, да бедолага со страху и слова вымолвить не может. Тогда Лапушкин, как какой-нибудь следователь творческий да хитроумный, нашел к черту, так сказать, человеческий подход. Пленника посадили поближе к печке — и он заметно повеселел. Угостили его сигареткой — он жадно закурил и уже явно начал к инспектору симпатией проникаться. А когда дядя Ваня достал из местечка секретного бутылку водки, которую в котельной держал исключительно для тренировки силы воли, черт прямо заплакал от счастья, непривычный он был к такому гуманному отношению. Ну и, конечно, тут же все рассказал. За бесхребетность и недопустимое добродушие сослали его Наверх, даже мазью невидимости не снабдили — вот ведь жестокость какая! И обещали ему пропуск в родные, так сказать, пенаты только тогда, когда выкрадет он здесь, Наверху, какого-нибудь злого, нечестного да лживого мальчонку. А дело-то в том, что подросшему сыночку Министра адской безопасности надоело до смерти с чертенятами играть. И начал капризный малец требовать у папаши любящего, чтобы дали ему для игр самого что ни на есть человеческого мальчика! Так прямо и заявил, нахал: «Коли не подарите мне мальчика человечьего, так я вам всем назло добрым да честным стану!» У бедных родителей чуть хвосты от ужаса не поотваливались. Ты наверно думаешь: неужто так трудно чертям земного ребёнка-то украсть? А посуди-ка сам: хорошего ребенка министерскому сыночку в товарищи давать опасно — еще научит нехорошему чему! А детишек злодеев на всей земле-то — раз-два и обчелся… Да уж, непростую задачку задал постреленок своим родителям! Но Министр безопасности в дитяти своем единственном души не чаял и отродясь ничего для него не жалел. Вот и объявил он чертям-преступникам, к вечной ссылке наверх приговоренным, что ежели доставит кто из них вниз мальчика подходящего, злодейского да ужасного, тому помилованье будет и пенсия вдобавок… Здесь старый черт умолк, тяжко вздохнувши. А Лапушкин и дядя Ваня понимающе переглянулись. Уж кто-кто, а они-то знали — есть у них в детсаду подходящий мальчонка, которого иначе как исчадьем адовым и не назовешь. Уж прости Господи, но натуральный злодей! Ежели он и не убил, еще никого, так исключительно по малости лет. А было этому злодею отроку пять годков, и звали его по документу Сашкой. Хотя, как это часто бывает у преступников, было у Сашки множество кличек: и исчадье адово, и негодяй, и бандит, и супостат, и наказанье Божье. Слава о Сашкиных подвигах шла по всему городку и даже до пригородных деревенек докатилась. В деревнях этих бабки, укладывая непослушных детишек спать, так и говорили: «Вот не будешь слушаться — счас мигом Сашку-Супостата позову — ужо мало не покажется!» И непослушные детки тут же как шелковые становились. За свою пятилетнюю жизнь столько Сашка натворил злодейств, что просто уму непостижимо! На его маленькой, но уже изрядно помутневшей душе висело не меньше дюжины цыплячьих тушек со свернутыми шейками, десяток кошек с обгоревшими хвостами и несчитано цветов, растоптанных злодейскими ботинками восемнадцатого размера. Украшенные синяками детские глаза и разбитые до крови носы вопили об отмщении — но малолетнему злодею было хоть бы что! Родители Бандита давно уж отказались от надежды исправить характер своего дитяти и только с ужасом ожидали: что же он начнет вытворять, когда подрастет? Да… И вот этот-то расчудесный мальчонка ходил в круглосуточную группу, бдительно охраняемую по ночам Дядей Ваней. Правда в группе Сашка-бандит вел себя тихо-смирно, прямо пай-мальчик. Как все жестокие люди, он мог обижать только слабых, а тех, кто посильнее, до смерти боялся. А дядя Ваня, сам понимаешь, был уж куда сильнее пятилетнего Сашки. Вот этого-то мальчика и высмотрел в детском саду старый черт, и, понаблюдав за ним несколько дней, справедливо решил, что лучшего подарочка для министерского сыночка и не сыщешь.

И вот теперь в котельной детсада сидели, покуривая да вздыхая, трое стариков, и каждый свою думушку думал…

Дядя Ваня думал: «Самое место Сашке-бандиту в Аду! Отродясь я такого злыдня подлого не видал. Опять же, представить страшно, чего он понаделает подросши… Пусть уж лучше он адским кошкам хвосты-то поджигает — почем знать, может им это только в удовольствие?»

«Ах ты силы Адские! — думал старый черт, — ну я и влип! Однако какие душевные бывают люди — вот и сигареткой угостили, и к печке поближе посадили… Соображают, значит, каково в мои-то годы на сквозняке мерзнуть… Ах, а какого все-таки многообещающего мальчонку я сыскал!»

Думал о своем и инспектор Лапушкин… «Хоть оно конечно, черт — он и есть черт, однако… Видать, что совсем уже старый да больной, в тюрьме помрет, как пить дать помрет… Родственников у него здеся нету, даже и передачу-то некому принесть, а что ж это за сиденье без передачи? Опять же — заставили его, начальство приказало: либо, значит, мальчонку подавай, либо, значит, Наверх навек ступай! Да… А как ему у нас, спрашивается, жить-то? Паспорта нету, а ежели и был бы — ну кто его на работу возьмет с его рожищами и хвостом? А ежели в больницу, да лишнее, так сказать, хирургическим путем чик-чик? Так ведь старый — вряд ли такую операцию переживет… Ему ж даже на паперти милостыню собирать — никак. Побьют да прогонют… Ах ты Боже мой, ну и влипли мы с дядей Ваней!»