Беатриса в Венеции - Макс Пембертон

Милорду очень не понравился тот оборот, который принял их разговор. Он быстро встал с места и стал ходить взад и вперед по комнате, останавливаясь изредка у серебряного подсвечника, в котором горело пять восковых свечей, несмотря на то, что было светло и вся комната была залита ярким солнечным светом. Лоренцо с нежностью гладил свечи, как мать ласкает любимое дитя.

— Я ничего не знаю про убийства, про которые вы говорите, — заметил он строго. — Если народ недоволен своеволием этого корсиканца и расправляется с его посланниками, при чем же я тут? Мне говорили, что умер Шатоден, и мне это очень жаль: было бы гораздо лучше, если бы на его месте был Жоаез...

— Вы говорите, что...

— Я говорю, что если бы это был Жоаез, на моем подсвечнике горело бы сегодня одной свечой меньше.

Эта мысль показалась Лоренцо такой отрадной, что он еще раз с любовью погладил свечу и слегка подул на нее, но так, чтобы не погасить ее, и затем продолжал:

— Во всяком случае Жоаез должен умереть, это дело решенное. Он слишком деятелен, не так ли, маркиза?

— Вы хотите сказать, милорд, что он слишком заботлив в деле охранения жизни своих соотечественников?

— Если хотите, да, я говорю только, что он слишком опасный враг, и поэтому он должен быть устранен.

— Устранен из Венеции, Лоренцо?

— Да, из Венеции, дитя мое.

— Говорят, этот путь бывает иногда очень долог, Лоренцо?

— Да, но он никогда не бывает утомителен. Графу, впрочем, не приходится никого обвинять, кроме самого себя. Месяц тому назад наш светлейший принц звал его к себе и предупредил, что все французские пришельцы должны покинуть Венецию. Вместо ответа он вызвал сюда этого Вильтара. Они размещают своих, сторонников в наших дворцах, как будто это их казармы, и на наших площадях они производят обучение своих солдат. Неужели они могут быть в претензии, если мы постараемся отделаться от них? Нет, Жоаез должен исчезнуть, это будет урок для Бонапарта.

— Говорят, что корсиканец плохо понимает преподаваемые ему уроки, Лоренцо.

— Ничего, мы научим его быть восприимчивее. Когда он наконец поймет, что дружбу Венеции можно купить только ценою...

— Ценою, продиктованною вами, Лоренцо?

— Может быть, но во всяком случае я поступлю только согласно решению совета. Я сегодня же хочу набросать на этой бумаге план моего окончательного решения. Через десять дней ни одного француза не должно быть в Венеции. Вы должны мне в этом помочь, маркиза, мы должны превзойти сами себя, мы должны пустить в ход просьбы, угрозы, иронию, ум. Французы должны уйти, Жоаез должен умереть.

— Умереть, милорд?

— Это только сорвалось так с языка, нет, он только должен убраться отсюда, если же нет...

— Что тогда?

— Тогда я загашу одну из этих свечей.

Беатриса, все время не сводившая глаз с лица Лоренцо, не выдала себя ни единым словом, ни единым движением, но усилия эти стоили ей большого труда, и голос ее звучал довольно резко, когда она сказала:

— Вы знаете графа, милорд?

— Я встречался с ним в палаццо Гримани.

— Мне говорили, что он человек недюжинный и что Бонапарт очень любит его. Слышали ли вы об этом?

— Да, слышал кое-что, но самому мне не пришлось в этом убедиться на деле.

— Да, конечно, тем более, что вы ведь особенно и не интересовались им.

— Он меня интересует настолько, что, когда я встречусь с ним в вашем доме...

— Как в моем доме, Лоренцо?

— Так, я встречусь с ним у вас через неделю, согласитесь со мной и устройте мне это. Если иностранцы куда-либо идут без всякого подозрения в Венеции, так это только в ваш дом, маркиза. Вы его не знаете, но вам стоит только поманить его пальцем, чтобы он очутился у вас в доме. Постарайтесь сегодня же познакомиться с ним: в этом вам никто не будет препятствовать, так как я предупрежу о чем надо инквизиторов. Я сегодня же представлю им свои требования и прибегну к чувствам патриотов. Но справедливость требует того, чтобы Гастон получил хоть одно предостережение, я позабочусь и об этом. Пусть он покинет Венецию добровольно, пока еще есть время.

— Как вы благородны, Лоренцо, какое сострадательное сердце бьется в вашей груди! Я не удивляюсь тому, что народ любит вас, и все это вы делаете для моей бедной дорогой родины!

Милорд поднял глаза к небу с видом мученика и еще раз подтвердил ей, что он делает все, что может, для блага Венеции и ее сынов (эту фразу он не раз уже говорил громко на площадях и с трибун). Уверенный, что он совершенно завоевал себе опять сердце маркизы, он снова взял перо в руки и приготовился писать.

— Надо приступить к делу, — сказал он: — сегодня я должен прочесть это в сенате.

— И вы так уверены в моей помощи?

— Я нисколько не сомневался в ней.

— Вы собираетесь сказать народу, что спасение в том, чтобы ни одного француза не осталось в Венеции?

— Я считаю это необходимым. Мы должны дать понять Бонапарту, что терпение наше истощилось.

— И мы пригрозим ему в случае чего сахарными пушками от Флориана? Храбрая нация! Итак, я готова, пишите, Лоренцо!

Лоренцо хорошо знал страсть леди Беатрисы иронизировать, он терпеливо выслушал все и терпеливо ждал, пока она стояла, отвернувшись к окну, и задумчиво смотрела на темные каналы и суетливые гондолы, скользившие по ним. Потом она обернулась к нему и стала диктовать ему то, что он хотел написать. Красноречивее ее никого не было во всей Италии: слова лились с ее языка свободною, плавною речью, логической непрерывной нитью. Лоренцо с восторгом думал о том, какое впечатление произведет он в сенате, прочитав эту речь. Сколько ума, сколько пыла, сколько глубокого пафоса заключалось в ней! Он уже заранее торжествовал победу и представлял себе впечатление своих слов. Через полчаса леди Беатриса, сказав все, что хотела, замолкла, Лоренцо же вскочил с места и, бросившись к ней, с жаром поцеловал обе ее руки.

— Вы обладаете красноречием Демосфена и грацией Венеры, маркиза, — сказал он, — не знаю, как отблагодарить вас. Единственный мой ответ может быть написан брильянтами вокруг вашей шейки.

Она оттолкнула его и закуталась в свой плащ.

— Вы надоедаете мне, — сказала она резко, удивив его неожиданной переменой в своем настроении, — когда-нибудь вы не станете так благодарить меня, Лоренцо.

Он проводил ее до гондолы и уверял ее, что, если даже в Венеции не останется и камня на камне, то все же он сумеет построить храм, в котором будет молиться ей. Но когда он вернулся к себе и стал собирать свои бумаги, губы его беззвучно прошептали:

— Еще немного, и вы будете мне не нужны, маркиза!

А Беатриса, оставшись наконец одна, с ужасом, наполнявшим ее сердце, подумала тоже в свою очередь: