Смертельные ловушки: Выживание американской бронетанковой дивизии во Второй мировой войне - Белтон Купер

Студентам-кораблестроителям старших курсов военно-морская СПОР предлагала после выпуска мичманские посты в Бюро кораблестроения. Узнав об этом, я немедленно подал заявку, прошел, как требовалось, медкомиссию и был принят условно: формальное зачисление должно было состояться после выпуска, то есть в феврале 1942 года.

Однако во время моего собеседования с офицером из флотской комиссии обнаружилась проблема. Мне сказали, что носить одновременно армейские и флотские офицерские звания невозможно. Чтобы поступить на службу во флот, я должен был вначале уйти в отставку с армейской. Я согласился не раздумывая и попросил от него связаться с военным ведомством и запросить, чтобы меня перевели во флот. Однако все оказалось не так просто. Согласно уставу ВМФ не мог так просто потребовать моего перевода из армии — от меня требовалось вначале уйти в отставку! Однако офицер сказал, что будет рад предоставить мне рекомендательное письмо с подтверждением того, что мне предложен мичманский чин.

С этого началось мое просвещение в области правительственных бюрократических махинаций. Просто так уйти с военной службы было нельзя. Для этого следовало запросить в военном ведомстве определенные бланки, заполнить их в трех экземплярах и отослать обратно. Я подал заявку на комплект нужных бланков и принялся ждать.

В начале июня 1941 года я получил телеграмму из военного ведомства. Я жадно вскрыл ее, предвкушая радостную весть о своем переводе во флот. Но то, что я прочитал в ней, меня шокировало.

БЕЛТОНУ Я КУПЕРУ[2] ВТОРОМУ ЛЕЙТЕНАНТУ ЗАПАСА ДЕПАРТАМЕНТА СНАБЖЕНИЯ ТЧК ПОЗДРАВЛЯЮ ЗПТ СИМ ПИСЬМОМ ВАМ ПРЕДПИСЫВАЕТСЯ ЯВИТЬСЯ 22 ИЮНЯ 1941 НА ДЕЙСТВИТЕЛЬНУЮ СЛУЖБУ В 18 РЕМОНТНЫЙ БАТАЛЬОН 3 БРОНЕТАНКОВОЙ ДИВИЗИИ КЭМП ПОЛК ЛУИЗИАНА ТЧК ВЫ БУДЕТЕ ОСВОБОЖДЕНЫ ОТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЫ С ТЕМ ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ ПО МЕСТУ ЖИТЕЛЬСТВА В ХАНТСВИЛЛЬ АЛАБАМА К 22 ИЮНЯ 1942 ТЧК

ИСКРЕННЕ ВАШ ГЕНРИ Л СТИМСОН ЗПТ ВОЕННЫЙ МИНИСТР

Хотя я не знал тогда, что обстоятельства увеличат срок моей действительной службы и оттянут выпуск из университета до июня 1946 года, я был весьма расстроен тем обстоятельством, что мои планы создания первого в мире непотопляемого линкора только что были прикончены точным выстрелом в корму. Для меня так и осталось непонятным, почему правительство настаивало, чтобы я остался офицером снабжения в бронетанковой дивизии, в то время как ежегодно дипломы получало всего девять десятков кораблестроителей, — но целых двадцать тысяч инженеров-механиков, из которых любой мог бы занять мое место…

Было 3 июля 1944 года, и волнолом у Веймута мы миновали уже за полночь. Способность ВМС удерживать танкодесантные корабли в некотором подобии строя произвела на меня большое впечатление. Сам же я с трудом мог различить в темноте смутные очертания кораблей впереди и позади нашего собственного.

Внезапно морская болезнь скрутила меня с новой силой.

— Купер, какого черта с тобой творится? — поинтересовался один из моих приятелей.

— Рыб кормлю, черт побери! А на что это еще похоже?

Не вцепись я обеими руками в каску[3], я бы и ее пожертвовал соленым глубинам. В холодном поту осел я на палубу, ожидая следующего спазма, но тошнота, к счастью, вскоре миновала.

Пересекая Атлантику

С моей стороны было вполне естественно сравнивать путь через Ла-Манш с путешествием через Атлантический океан на борту транспорта «Джон Эриксон».

Мы отплыли из Нью-Йорка 5 сентября 1943 года в составе крупнейшего к тому дню войскового конвоя в истории Второй мировой. Нападения «волчьих стай» немецких подводных лодок на американские конвои достигли наибольшей частоты весной сорок третьего и сейчас понемногу шли на спад. Но руководство флота рисковать не собиралось: было известно, что в Норвежском море находится линкор «Тирпиц», а также несколько крейсеров и подводных лодок.

В состав конвоя входило 9 транспортов, на борт которых были погружены 3‑я бронетанковая и 101‑я воздушно-десантная дивизии, которым предстояло сыграть важную роль в битве за Нормандию и последующем прорыве, а также многочисленные отдельные подразделения артиллерии, медицинских войск и службы снабжения. Кроме них, в состав конвоя также входили 9 флотских танкеров, загруженных горючим и припасами для готовящегося вторжения, а эскорт состоял из линкора «Невада» и 9 эсминцев.

Когда наш транспорт выходил из Гудзонова пролива, я стоял на кормовой палубе вместе с двумя тысячами солдат, выбравшихся под ясное сентябрьское солнце. Глядя назад, мы могли видеть, как скрывается за горизонтом голова статуи Свободы. Этот последний взгляд на Нью-Йорк глубоко поразил меня, да и остальных солдат. Уверен, многие из нас в ту минуту гадали, когда нам доведется вновь увидеть родные берега — и удастся ли это нам вообще.

Меня разместили в одной каюте с еще пятью первыми лейтенантами. На площади в три на три метра[4] разместились две трехэтажные койки, а также втиснутые сюда же туалет и душ, в котором текла морская вода. Невзирая на тесноту, наше жилище казалось роскошным в сравнении с кубриками для рядовых — там, в трюме, койки ставили стеллажами по пять в высоту. Мне досталось место на верхнем этаже по правому борту, у закрашенного иллюминатора. Там было вполне удобно, и бессонница меня не мучила, невзирая на привычку моих приятелей-лейтенантов играть то в кости, то в покер далеко за полночь.

На пятый день плавания, на полпути через Атлантику, я крепко спал на своей койке, когда около полуночи меня разбудил грохот далекого взрыва и сразу за ним — еще двух. Спрыгнув с койки, я босиком, в своих длинных трусах, выскочил в коридор, опередив товарищей, которые едва пытались проснуться от своего почти летаргического сна, свалившего их после поздней игры в покер вчерашним вечером.

Выскочив на палубу через двойные занавеси затемнения, мы увидали на горизонте сияющий огнями корабль. Первым моим предположением (конечно, оно было не вполне логичным) являлось то, что в один из транспортов конвоя попала торпеда и капитан зажег прожектора, чтобы помочь спастись солдатам на борту. Вскоре стало очевидно, что корабль стоит на месте: конвой продолжал двигаться, и огни скрылись за кормой. Больше ни взрывов, ни чего бы то необычного не случилось, и мы понемногу разошлись по каютам, отсыпаться.

На следующее утро транспорт гудел от слухов и предположений. Солдатский «испорченный телефон» работал на полную мощность. Самое логичное предположение высказал военно-морской офицер, занимавший должность старшего артиллериста транспорта, — он заявил нам, что освещенный корабль наверняка был госпитальным судном, которое возвращалось в Штаты из Англии. Такие суда, выкрашенные в белый цвет и отмеченные красным крестом во весь борт, ночами шли с включенными огнями, чтобы не стать случайной жертвой немецких подводных лодок; более того, союзники сообщали немцам, когда такие суда выходили в открытое море. Согласно Женевской конвенции, госпитальные суда, как не участвующие в боевых действиях, имели право невозбранного прохода под защитой Международного Красного Креста.