От голубого к черному - Джоэл Лейн

В те несколько месяцев мы посмотрели несколько впечатляющих выступлений. The Fall [17] в «Колибри», охваченные экстатической яростью. Йен Маккелох в Бирмингемском университете, по-прежнему болезненно-прекрасный, несущий свое ощущение неудачи, как власяницу. The Charlottes [18] принесшие равновесие и страсть в призрачный мир готики. И My Bloody Valentine, сплетавшие кельтский мистицизм с трэш-металлом. То выступление началось и закончилось поздно, и часть юных фанов ушли до окончания концерта. Они отыграли на бис «Ты заставил меня понять», растянув центральную часть композиции по крайней мере на десять минут. На сцене два вокалиста стояли порознь: образ разделенного сексуального желания, их голоса выражали страсть и одиночество. Мы добросовестно ходили на выступления всех прочих шугэзинг-групп того времени — Slowdive, Ride, Chapterhouse, — но никто из них не смог приблизиться к мистическому эротическому заряду My Bloody Valentine.

Мы слушали и местные команды, от сардонической красоты The Cantels до грубой ярости панк-караоке группы The Bostin Stranglers. Мы должны были пойти на Manic Street Preachers [19], но концерт отменили, потому что Ричи Эдвардс проходил лечение после нанесенных себе увечий. Когда вышел их первый альбом, Карл был без ума от «Мотоциклетной пустоты». Он говорил, что эта песня о том, каково это — оказаться полностью во власти своих видений. Ему так же нравилось «Повтори», он даже говорил, что хотел бы это сам написать.

В нашем любимом клубе тоже была концертная площадка: «Эдвардс №8» на Джон Брайт стрит. Они устраивали вечера готик/инди и металл/альтернатива по пятницам. То был настоящий вампирский рай: перевернутый склеп с выкрашенными в черный стенами и дешевой водкой. Наверху тихий бар, где можно посидеть-поговорить, стулья давно уже растащили, поэтому парочки и группки кучковались на полу, музыка сотрясала стены так, что казалось, будто ты очутился в фильме с тяжелым саундтреком. Оба танцпола были переполнены, там творился беспредел, молодежь в алкогольном и наркотическом угаре выплескивала свои эмоции друг на друга. Танец мог легко превратиться в прелюдию к насилию. Позади главного бара в полумраке парочки жались к стенам, как умирающие пауки. Как правило, гомосексуальные парочки, мужские и женские, и никого это, казалось, не волновало.

Готические вечеринки были лучше: мрачная, с тяжелыми басами, музыка заполняла площадку, публика более сексуальная и интеллигентная. Водовороты цветных огней метались по стенам, иногда касаясь макушек публики. Даже Sisters of Mercy [20] были уместны в этом контексте. Это было место на полпути между реальностью и сном. Пару раз дело заканчивалось тем, что мы прихватывали с собой какого-нибудь юнца. Не думаю, что Карл намеренно это делал, он просто не мог сказать нет. Вуайеру, сидящему в каждом из нас, хотелось увидеть друг друга с кем-то еще. И разделить эту странную, горько-сладкую смесь страсти и страха, так же как мы делились нашими знаниями о записях и группах. Позже я жалел об этом.

Металлические ночи в том же клубе были более пугающими. На них не стоило напиваться и глазеть на окружающих. Музыка была жесткая, сухая, безжалостная; Pearl Jam и Nirvana были единственными просветами человечности в продуманной индустриальной атаке. Она взывала к темной стороне натуры Карла, подчас он затаскивал меня на эти вечеринки, чтобы на пару часов погрузиться в забвение. Драки вокруг танцпола, разбитое стекло, одетые в черное громилы, проносящиеся сквозь толпу, как реактивные снаряды. Туалеты были ничейной территорией, залитой мочой и рвотой. В ночном автобусе Карл бормотал об атональной музыке и мистической власти хаоса. Его глаза смотрели сквозь меня, куда-то в разрушенный угол его сознания.

Рождество выдалось тихим и разочаровывающим. Встреча со старыми друзьями в Бирмингеме, затем вечер с матерью в Эксетере, все это напомнило мне о прошлом, от которого я хотел убежать. Неожиданно теплая погода заставила меня почувствовать себя еще более не на месте, точно время года существовало лишь на картинке. Карл уехал к своим родителям в Ковентри. Он провел пару дней с женой и дочерью в Олдбери, как обычно; он мало рассказывал о них. «Олдбери тебе не понравится», — как-то сказал он мне. — Местами там ничего, но в целом… ну, что есть, то есть. Позже, немного неловко, он сообщил мне, что останется с ними на выходные. Я не стал спрашивать его, что это значит. Честность это не всегда хорошо.

Все стало еще хуже, когда случилось нечто странное во время нашей следующей встречи. Мы договорились, что я приду вечером, накануне Нового года. Прежде чем выйти из дому, я позвонил, чтобы удостовериться, что он дома. Карл сказал мне каким-то защищающимся тоном, что к нему неожиданно нагрянули пара старых друзей из Стоурбриджа. «Но все равно заходи, — сказал он. — Я хочу тебя видеть». Он подарил мне на Рождество запись Стины Норденстам [21] «Воспоминания о цвете»; я слушал ее в плеере, пока автобус пробирался сквозь серые ленты Спагетти-Джанкшн, мимо белых могильных камней, окружавших Эрдингтон. Ее голос был холодным, но нежным, в обрамлении безрадостных аранжировок. Он напомнил мне Нико. Погода была уже не такой мягкой, полоски инея сверкали в желтом свете уличных фонарей.

Карл представил меня Стефану и Джеймсу. На вид им было лет по тридцать, одетые в черное, с коротко стриженными волосами и наметившимися пивными животиками. Мы вчетвером сидели в полутемной гостиной, почти не разговаривая, пили пиво и вполуха слушали недавние записи с репетиции «Треугольника». Карл сидел в обнимку со своей гитарой, прислонив ее к ногам, беззвучно балуясь струнами и колками. Она не была подключена. Мне стало любопытно, не являются ли Стефан и Джеймс парой, но они не сидели рядом и мало общались между собой. Они говорили с Карлом о «Треугольнике» и о растущем успехе групп из Стоурбриджа — Wonder Stuff и Pop Will Eat Itself, к которому они, казалось, ревновали куда больше, чем Карл. Далее речь пошла о людях, которых я не знал. Они, по-видимому, воспринимали меня как какой-то довесок, хотя Карл подчеркнуто представил меня как своего бас-гитариста и любовника (в таком порядке).

Вечер тянулся медленно, от выпитого пива стаффордширский акцент Стефана становился все более осязаемым. У Джеймса голос был мягче, более деревенский. Я их не слушал. Позволил им думать, что я просто какой-то прихлебатель, попавший в группу посредством задницы. Я знал, что Карл так не думает. Он был каким-то напряженным в тот вечер, но я почувствовал, что напрягается он не из-за меня. О еде никто не заговаривал. Испытывая смутное раздражение и легкое смущение, я налил себе большую порцию водки и принялся рыться в книжных полках Карла. Брендан Бехан [22], Жан Жене [23], Джеймс Болдуин [24], Ричард Аллен [25], куча подержанных триллеров и детективов. «Ледяная обезьяна» М. Джона Харрисона [26] в твердом переплете, надписанная — Карлу с любовью от Дайан. Позади меня в тусклом свете напольной лампы мерцали красными огоньками три сигареты.

В конце концов Джеймс пробормотал что-то насчет того, что он проголодался.

— Боюсь, я не смогу тебя накормить, — сказал Карл. — Мы с Дэвидом уходим.

Они поняли намек и ушли, пообещав приехать посмотреть на «Треугольник» в новом году. Когда машина отъехала, Карл подошел ко мне.

— Прости, Дэвид, — сказал он.

Половина его лица была ярко освещена, вторая практически невидима. Я обнял его и почувствовал, как он напряжен, взвинчен и опустошен в одно и то же время. Его рот пах сигаретным дымом. Я решил, что он объяснит мне все позже, но он этого не сделал.

На следующий вечер, в канун Нового года Йен и Рейчел намеревались присоединиться к нам, чтобы выпить. И покурить. День был солнечным и холодным, тротуары скользкие, обледенелые. Мы с Карлом работали над новой вещью, дрейфующей повторяющейся секвенцией, которая в итоге стала «Фугой». В ней не было четкого ядра: песня о том, кто исчез. Но слова не приходили. Меня начал раздражать странный подход Карла. «Или придумай какую-нибудь мелодию или напиши какие-нибудь слова, — сказал я. — Ты не можешь записать на четвертый трек призраков».

Пришли Йен и Рейчел, дав нам наконец возможность забить на эту работу. На Рейчел был новый ярко-красный пиджак.

После того как мы распили бутылку вина, Карл принялся сворачивать косяк на обложке альбома Stranglers [27]. Он раскрошил щедрый темный кусок гашиша в распотрошенную мальборину и свернул из полученной смеси тонкую сигарету. Мы сидели в гостиной в креслах и на черном вельветовом диване, сгрудившись возле газового камина. Мне зачем-то пришло в голову зажечь свечи. Карл резко вдохнул, затем передал тлеющий красный глаз Йену. Мы все по очереди заглянули в него. Вторая бутылка красного вина пошла по кругу, затем третья. Мы съели немного шоколадного печенья. Карл вывернул ручку проигрывателя на полную мощность, так что звук заполнил комнату: «Шепот», «Любовь это ад», «Вершина», затем колтрейновский «Печальный поезд» [28] (который я подарил ему на Рождество). Не помню, что еще.