Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка - Том Вулф

Все это, однако, не стало бы возможным без одного из тех исторических сочетаний природы и искусства, которые создают эпохи. В данном случае таким сочетанием стало следующее: Моавийская пустыня плюс отец Лас-Вегаса, покойный Бенджамин Зигель по прозвищу Багси.

Багси был поистине вдохновенным человеком. Еще в 1944 году отцы Лас-Вегаса, которых заодно с протестантской добродетелью сплотила исключительно головокружительная перспектива игорной выручки, сочли, что лишь некая разновидность провидения смогла бы сохранить городок с изяществом колониального Вильямсбурга в мотиве Дикого Запада. Все новые здания должны были иметь фасад заведения того сорта, в котором пианисты обычно носили подвязки на рукавах, как это было в Вирджиния-Сити году эдак в 1880-м. Что же касается Лас-Вегаса образца 1944 года, то следует отметить, что во всем городе не имелось ничего более стимулирующего, нежели бар на Фримонт-стрит, где выделывался сочинитель песенки «Глубоко в сердце Техаса», а завсегдатаи лакали пятнадцатицентовое пиво.

Багси прикатил в Лас-Вегас в 1945 году с несколькими миллионами долларов, след которых после его убийства потянулся куда-то в направлении гангстеров-финансистов. Зигель воздвиг такой отель-казино, какого в Лас-Вегасе еще никогда не видывали, и назвал его «Фламинго». Сплошной майамский модерн, и черт с ними, с пианистами, что носили подвязки на рукавах, а также со всем таким прочим. Все намеренно проезжали по трассе-91 — лишь бы поглазеть. Какие формы! Опоры «бумерангового модерна», перекладины «криволинейной палитры», крыши «нестандартного кронштейна» И зубчатый плавательный бассейн. Что за краски! Буквально все новые электрохимические пастели Флориды: мандариновый, бурлящий пурпур, ярко-розовый, кроваво-красный, скромно-фуксиевый, конгово-рубиновый, метилово-зеленый, изумрудный, аквамариновый, феносафраниновый, сияющий оранжевый, лихорадочный аловато-лиловый, цианово-голубой, мозаично-бронзовый, оранжевый как полная фруктов корзинка, которую приносят в больницу. А что за рекламные щиты! По краям «Фламинго» высились два цилиндра — восьми этажей в вышину, покрытые сверху донизу неоновыми кольцами в форме пузырей, что день и ночь напролет шипели в пустынном небе подобно иллюминированному бокалу из-под виски с содовой, до краев наполненному розовым шампанским.

Деловая история «Фламинго», с другой стороны, подобного оглушительного успеха не имела. Во-первых, игорные операции теряли деньги в таком темпе, который весьма достославным образом опровергал все зарегистрированные закономерности игорной науки. Покровители Зигеля, очевидно, подозревали, что он играет с обоих концов против середины, сговариваясь с профессиональными азартными игроками, которые так упорно болтались во «Фламинго», как будто у них имелась санкция на его изъятие. Так или иначе, но вечером 20 июня 1947 года кто-то решил, что с Бенни Зигеля, властелина «Фламинго», уже довольно. И его застрелили в Лос-Анджелесе.

Тем не менее эстетические, психологические и культурные прозрения Зигеля, подобно прозрениям Сезанна, Фрейда и Макса Вебера, просто не могли умереть. Эстетика Зигеля и зигелевские воззрения уже проносились по Лас-Вегасу подобно золотой лихорадке. И на Западе нашлись строители, достойные подобной возможности. По всему Лас-Вегасу тут и там повторялись невероятные электрические пастели. Буквально за одну ночь формы барочного модерна сделали Лас-Вегас одним из немногих архитектурно унифицированных городов во всем мире (стиль назывался «позднеамериканское богатство») — причем без всякой заботы или скверного юмора указов городского совета. Никакое предприятие не считалось слишком маленьким, слишком прозаичным или слишком торжественным для общего взгляда. «Сверхзвуковая мойка автомобилей», «Ртутно-реактивный поток», бензоколонки «Газ-Вегас Вилледж» и «Ужасный Хербст», мотель «Пара-диск», «Пальмовый морг», гостиница «Пустынная луна», кинотеатр под открытым небом «Голубая луковка» — так все и продолжалось, словно бы Вайлдвуд, что в штате Нью-Джерси, возносился на небеса.

Атмосфера шестимильного Стрипа из сплошных отелей-казино захватывает даже те группы населения, которые редко к чему-то подобному приближаются. А всего лишь в двадцати пяти сотнях футов от Стрипа, у «Конвеншн-сентера», стоит Лэндмарк-Тауэрс, столп тридцати этажей в вышину, полный апартаментов и поддерживающий массивную круглую структуру наподобие наблюдательной платформы, которая должна была содержать в себе ресторан и казино. Где-то по дороге Лэндмарк-Тауэрс обанкротился — скорее всего, в той точке последнего из множества кризисов, когда строители по-прежнему настаивали на том, чтобы полдня валяться на животах с высунутыми наружу головами, глазами и языками, что свисали за край башни, когда доблестные работники пристально вглядывались в расположенный внизу бассейн журнала «Плейбой», который содержал в себе участок «только для обнаженных», где нежились те девушки, чья работа требовала загара по всему телу.

Где-то в других местах прекрасные маленькие бутончики в форме лас-вегасских старшеклассниц в своих эластичных брюках с замечательным «обнажением ягодиц» снова сидят на пенорезиновой обшивке роскошных брогамов, составляя достаточно длинный ансамбль абсолютного шика, чтобы установить высочайшие уровни заболеваемости венерическими недугами среди старшеклассников повсюду к северу от гниющих лачуг в джунглях восьмой параллели. Негры, которые не особенно поусердствовали, принимая участие в шестнадцатилетнем строительном буме Лас-Вегаса, ютятся теперь в своих гетто в западной части города. Некоторые из них курят марихуану, едят кусочки пейота и ширяются героином, который поступает из Тихуаны. Это я к тому, малышка, что все очень просто и доступно, прямо по почте, и что старина Реймонд, инженер из Финикса, не один себе такую кайфовую жизнь обеспечил.

Сейчас я нахожусь на третьем этаже здания суда округа Кларк, разговаривая с капитаном Реем Габстером, местным шерифом, еще одним представителем тех сильных западных строителей с бледными глазами. Капитан услужливо поясняет мне особенности поддержания общественного порядка на Стрипе, где проблемы возникают не столько с пьянчугами, жуликами или дебоширами, сколько с теми психами, сидящими на таблетках, которые ни в какую не хотят отправляться в постель, страдают галлюцинациями и, возомнив себя Самсонами, пытаются обрушить казино. Для такой публики в округе имеются две обитые войлоком палаты. Денька через три-четыре буяны остывают, после чего оказываются чьими-то честными кормильцами в Денвере или Миннеаполисе, доверху груженными всеми необходимыми удостоверениями личности. Они без конца изливают душу и извиняются, пока полиция округа наконец навсегда не отправляет их из города-утопии куда следует. Капитан Габстер рассказывает мне про жизнь и наиболее эксцентричные времена в Лас-Вегасе, но я не очень внимательно его слушаю. Окна капитанского кабинета выходят в коридор. А по коридору то и дело проходят стайки девушек, подпрыгивая и крича, визжа и хихикая. Их головы буквально взрываются платиновыми и неоново-желтыми копнами, пчелиными ульями или малиново-шелковыми шарфами, их глаза апплицированы черным, наподобие заказанных по почте деколей, их груди под футболками нацелены в том же направлении, что и противовоздушные автоматические орудия. А пока они заворачивают за угол к лифту, их «глютеи максими» прыгают вверх-вниз с неизбежным «обнажением ягодиц», прижатых к черным, бежевым и кроваво-красным брюкам в обтяжку. Это всего лишь часть последней поставки в Лас-Вегас «шоу-герлз», числом в семьдесят единиц, для ревю «Лидо де Пари» в «Стардасте» и нового шоу под названием «Браваль», которое заменит старое, под названием «Вуаля». Здесь, в здании суда округа Кларк, девушки получают свои рабочие документы, и ровно через пятнадцать суток их маленькие «глютеи максими» и зенитные груди с наклеенными на соски звездами будут раскачиваться над отвисшими челюстями и вздернутыми носами посетителей, сидящих у самой сцены в «Стардасте». Я по-прежнему прислушиваюсь к Габстеру, однако странным образом простые слова, долетающие из здания суда, производят такой эффект, как будто старый атональный Артуро Тосканини пытается подпевать симфонии «Эн-би-си». Наверняка он там — размахивает своими игрушечными ручонками, подобно Тони Галенто, точно ведет бой с тенью или с судьбой, кричит во всю глотку прямо в лицо профсоюзным музыкантам, которые топят его даже без единого пузыря. В этом здании суда я уже побывал на трех судебных процессах, и это было замечательно, ибо залы суда здесь сплошь модерновые, обшитые светлой древесиной и выглядят совсем как телестудии для обсуждения проблем брака и воспитания трудных подростков. То, что приходится сказать судье, не формальней и не глупей того, что судьям везде и всегда приходится говорить, однако в пределах сорока секунд решительно все это становится бессмысленным, ибо атмосфера в зале суда в точности соответствует передаче новостей по «Кей-о-ар-кей», лучшей радиостанции Лас-Вегаса. Последние известия там начинаются с целого ряда электронных хрипов на самом дальнем рубеже звука, в диапазоне, который могут слышать только четвероногие. Затем голос объявляет о том, что в эфире «Актуальные точечные новости»: «Новости — все новости — сперва протекают через Актуальную Контрольную Точку! — а затем достигают вас! — на скорости Звука!» Далее следует очередная порция электронных хрипов, телеметрических сигналов и писков, а затем сообщение: «Кубинский президент Фидель Кастро вчера чуть было не утонул!» Хр-р! Фр-р! Пи-и! Диктор упомянутой радиостанции никогда не доставляет никаких новостей в Лас-Вегас на скорости звука — собственно говоря, он просто не может этого сделать, ограниченный в словах на тему, скажем, аннигиляции Лос-Анджелеса. Нужная фраза просто не может оказаться доставлена в пределы человеческого мозга ввиду головокружительности всего этого электронного увеселения.