Розамунда, любовница короля - Бертрис Смолл

Фрайарсгейт, бывший местом недовольств и ссор при Генри Болтоне, сейчас снова стал уютным уголком, где царили счастье и радость, совсем как при родителях Розамунды. Вечером, в канун Дня всех святых, на склонах холмов зажглись костры. В парадном зале Фрайарсгейта на стол водрузили высокий канделябр. Стены украсили гирляндами зелени. Главным блюдом пиршества был сладкий яблочный пудинг, который разделили между сидевшими за высоким столом. В пудинге были запечены два кольца, две монеты и два мраморных шарика.

– У меня монетка! – взволнованно вскричала Розамунда, со смехом выуживая пенни из ложки.

– И у меня тоже, – фыркнул Хью. – Значит, жена, как гласит поверье, мы разбогатеем. Впрочем, у меня уже есть богатство – это ты!

– А что ты получил, Эдмунд? – спросила девочка.

– Ничего, – со смехом признался тот.

– Но это означает, что твоя жизнь будет полна неопределенности, – разочарованно протянула Розамунда, запуская ложку в общее блюдо. – Я найду тебе кольцо!

– Но он уже женат на мне, – напомнила Мейбл. – Оставь кольца судомойкам, которые доедят все, что останется на столе, моя юная леди.

– А тебе что-нибудь попалось? – не унималась девочка.

– Шарик, – вздохнула Мейбл.

– Нет-нет! – охнула Розамунда. – Это означает, что твоя жизнь будет одинокой!

– Но она уже не одинока, – отмахнулась няня. – У меня есть ты и мой Эдмунд. И все эти поверья – чистая глупость!

Розамунда в сопровождении мужа вышла из зала во двор, чтобы раздать хрустящие яблочки из плетеной ивовой корзины своим арендаторам, собравшимся вокруг огня. Яблоки в это время года считались добрым знаком и принимались с поклонами, приседаниями и благодарностью от обитателей Фрайарсгейта.

Настал День всех святых, и в домах жителей поместья устроили праздничные обеды в честь святых, известных и неизвестных. Второго ноября праздновали День всех душ.

Дети Фрайарсгейта ходили по домам, от двери к двери, и хозяева награждали их соул-кейкс – маленькими овсяными печеньями с кусочками яблок. На девятый день ноября Розамунда сделала сюрприз мужу, устроив пир в честь дня его рождения. Она также подарила ему серебряную заколку, украшенную черным агатом, принадлежавшую ее отцу и деду.

– Надеюсь, вам она понравится, сэр, – сказала девочка.

Хью молча смотрел на заколку, покоившуюся в гнездышке из тонкой голубой шерстяной ткани. За всю свою жизнь, за все шестьдесят лет он ни разу не получал подарков. Наконец он поднял на жену полные слез глаза.

– Понимаешь, Розамунда, – с трудом выдавил он, – мне никогда еще не дарили столь красивой вещи.

Он нагнулся и поцеловал розовую щечку.

– Спасибо, жена.

– О, я так рада, что тебе понравилось! – воскликнула она. – Мейбл так и говорила! Это для твоего плаща, Хью!

До чего же чудесно выглядит!

Два дня спустя они отпраздновали День святого Мартина жареным гусем. Двадцать пятого ноября пекли печенье Кэтрин в форме крохотных колес и подавали в специальных чашах «овечью шерсть» – пенистый напиток в честь Дня святой Екатерины, а потом в зале устроили танцы.

Первого декабря начался рождественский сезон. Это было самое счастливое время в жизни Розамунды. От дяди Генри известий не получали, так что спокойствие ничем не нарушалось. В очаге парадного зала горело огромное рождественское полено. По залу были развешаны остролист и омела. Всю Двенадцатую ночь горели двенадцать канделябров, а за каждым обедом подавали по двенадцать блюд. Дети ходили по домам с пением рождественских песен; готовились, пеклись и поедались горы сластей: пшеничная каша на молоке с сахаром и корицей, пироги с медом, изюмом, миндалем, пудинги, но особенно Розамунда любила рождественских куколок из имбирного теста. В качестве подарка арендаторам она объявила о разрешении охотиться на кроликов каждую субботу в продолжение зимних месяцев. И поскольку урожай выдался обильным и каменные житницы были полны, она могла легко прокормить обитателей Фрайарсгейта в холодную погоду. В погребах хранились корзины с луком, яблоками и грушами. Морковь и свекла свисали с потолочных балок.

На пятое января пришелся последний день рождественских праздников, известный как Двенадцатая ночь.

В зале супругов развлекали шесть танцоров, жителей деревни, одетых быками, с рогами и колокольчиками. Когда они закончили танец, Розамунда выбрала из них «лучшую скотинку» и, смеясь, надела на рог твердую овсяную лепешку в форме пончика. «Лучшая скотинка» попыталась стряхнуть награду, пока Розамунда и Хью горячо спорили о том, упадет ли лепешка впереди или позади танцора.

Наконец лепешка слетела с рога и упала на стол перед молодой хозяйкой Фрайарсгейта. Розамунда разразилась смехом и захлопала в ладоши, громкими криками приветствуя танцоров.

Обед закончился, когда владельцы Фрайарсгейта взяли кубки и вышли в прохладную ясную ночь. В темном небе сверкали звезды, серебристые, голубые и красные. Перед домом стоял большой узловатый дуб. Говорили, что он рос здесь еще двести лет назад, до постройки дома, В кубках пенился сидр, и в каждом плавало по три маленьких кусочка печенья с тмином. Розамунда и Хью приветствовали древнее дерево, и каждый съел по кусочку печенья, предложив остальные два дубу. Потом супруги обошли исполина под пение древней мелодии и вылили остаток сидра на причудливо сплетенные корни, пробившиеся на поверхность твердой земли.

– Лучшей Двенадцатой ночи у меня еще не было! – счастливо объявила Розамунда.

– Да, – согласился Хью, возвращаясь в дом со своей молодой женой. – И у меня тоже, девочка.

Теперь зима полностью вступила в свои права. Розамунда прилежно училась читать и писать. Хью сам с бесконечным терпением наставлял ее, выводя буквы кусочком уголька на клочке пергамента. К его удивлению, девочка оказалась левшой, что в те времена считалось совершенно необычным. Следуя его подсказкам, она старательно копировала буквы раз за разом и громко повторяла название каждой. Розамунда крайне серьезно относилась к занятиям и стала быстро делать успехи. Уже через месяц знала наизусть весь алфавит и тщательно выписывала каждую букву. Далее Хью научил ее писать свое имя. И, впервые увидев плоды рук своих, Розамунда зачарованно уставилась на аккуратные завитушки, глядевшие на нее с потертого пергамента. После этого дело пошло еще скорее. К концу зимы девочка начала читать.

– Боюсь, она превзойдет меня! – шутливо жаловался Хью Эдмунду. – Уж очень умна. К лету станет читать лучше, чем ты или я.

– Тогда мы вместе обучим ее арифметике, чтобы она знала, как вести счета, – предложил Эдмунд и со смехом добавил: