Счастливчики с улицы Мальшанс - Александр Кулешов

Действительно, смотрю человек пять ребят, кто как мы, кто постарше стоит у стенки, курят и на Рода с его партнёршей посматривают. На той лица нет, чуть не плачет, бедняга. Я танцую и к Роду приближаюсь. Говорю ему тихо:

— Кончится танец, сразу давай в буфет. Там есть второй выход. И — домой, на третьей скорости.

— Плевать я на них хотел, — отвечает.

Род хоть и малыш, а парень отчаянный. Тут уж ничего не скажешь.

— Пошли домой говорю. — Их пятеро, а нас трое. Да от вас с Юлом толку мало…

— Это от тебя толку мало! За меня не беспокойся…

В это время танец кончается, парни нас окружают, и один, что постарше говорит Роду.

А ну-ка, Полпорции, выйдем, поболтаем. У меня к тебе от твоей кормилицы поручение есть. А вы этой займитесь, — и показывает на красотку.

Один из парней берёт её под руку и уводит. Моя малютка за ними побежала. Юл смотрю, увидел всю эту картину и бочком-бочком затерялся в толпе. Он храбростью никогда не отличался.

С танцев выходим вшестером. В переулке темно. Вот что ребята, — говорю, — мы вас не знаем, вы нас не знаете. Что девчонка ваша, у неё на лбу не написано. Давайте разойдёмся по-хорошему. Вижу, главарь колеблется, для них ведь, наш район чужой.

— Ладно, — говорит. — Пусть только Полпорции извинится.

Я уж вздохнул. И вдруг Род спокойненько так говорит:

— А ну-ка, проваливайте отсюда, пока целы.

Только он это сказал, чувствую, что у меня искры из глаз посыпались. Тот, что ближе ко мне стоял, прямо в переносицу ударил. Я и опомниться не успел, Когда пришёл в себя, раз-раз, два апперкота по корпусу — парень растянулся, бац второму прямой правой — он к стенке отлетел. Только я к третьему нацелился, слышу такой крик, что у меня прямо сердце остановилось. Никогда такого крика не слыхал. Смотрю, это Род своей велосипедной цепью полоснул главаря по физиономии. Тот катается на земле, воет, четвёртый «висельник» стоит, не знает, что делать. А Род, думаете, побежал? Ничего подобного! Подходит к четвёртому и цедит сквозь зубы, ну точно как бандит из картины «Мой закон — убийство».

— Запомни! — говорит. — Род-малютка всех со своего пути убирает. И если хочешь жить, не переходи мне путь. На этот раз прощаю. Но в следующий… — махнул мне рукой, как самый настоящий атаман, и не спеша пошёл по улице.

Смотрю я и прямо глазам не верю. А потом сгрёб Рода и бегом. Народ уже собрался, полиция свистит. Еле ноги унесли. Цепь я у Рода сразу отнял и — в водосток.

С Юлом мы неделю не разговаривали — чтоб друзей не бросал. А я всю эту неделю с фонарём под глазом ходил.

Но от кого мне действительно попало, так это от папы Баллери!

— Щенок! Бандит! Убийца! — кричал. — Для чего я тебя учу? Чтоб ты на улицах дрался? Откуда синяк? Не ври!.. Об дверь так не ударяются… Грош цена боксёру, который на двери налетает! Бокс — это благородное искусство!

И пошёл, и пошёл. Я думал, он меня убьёт. Потом папа Баллери успокоился и говорит:

— Запомни, Нис, настоящий боксёр сторонится уличных драк. Во-первых, нечестно вступать в схватку с беспомощным по сравнению с тобой человеком — ведь, что ты боксёр, он не знает; во-вторых, драка не бокс, тебя могут ударить ногой головой, повредить руку. Боксёр должен беречь себя, как балерина.

… Помирились мы с Юлом так: как-то утром прибежал он ко мне в гараж сам не свой. Рассказывает. Накануне ввалился к ним в кабачок какой-то пьяный тип во фраке с девицами, Послушал-послушал, как Юл поёт, подозвал его к столику и стал похваляться, что он концертный импресарио, что ему пара пустяков устроить Юлу турне за океан и т. д. и т. п. дал карточку свою, велел прийти.

В обеденный перерыв я пошёл с Юлом к этому импресарио. Род тоже. Мы остались внизу. Ждали Юла минут сорок. Вернулся он совсем расстроенный. Оказывается, этот импресарио — не импресарио, а секретарь импресарио, Сначала он Юла вообще не узнал, потом припомнил — туда-сюда, хотел его выпроводить, И вдруг входит сам босс! То ли ему делать нечего было, то ли ещё что. Словом, увидел у Юла гитару и велел ему исполнить пару песенок. Юл говорит, у него прямо коленки тряслись, пальцы ив слушались, голос перехватило. По-моему, он это всё наврал, чтоб перед нами оправдаться. Послушал, послушал импресарио и погнал Юла. Да ещё на секретаря наорал;

— Кого вы мне приволокли? Это же колесо несмазанное, а не певец! Вечно вы мне кого попало подсовываете! А вы, молодой человек, идите в лифтёры. Вам с вашей внешностью только лифтёром и работать!..

И выгнал. Юл прямо чуть не плачет. Жалко и нам его, конечно. За одно я ему был благодарен, что он хоть нашу песенку там не исполнял.

Так что Синатры [1] из нашего Юла не вышло.

Может, я стану Джо Луисом? [2] Во всяком случае, всё последнее время тренируюсь усиленно, Дело в том, что в конце месяца мой первый официальный бой: первенство городе среди юниоров. Я выступаю от «Металлиста». Папа Баллери волнуется, а я нет. Я почему-то уверен, что выиграю. Жалко, Клод не сможет прийти. У них на этот час назначена демонстрация протеста. Не знаю, против чего они протестуют. По-моему, против того, что теперь меньше денег будут отпускать на пособия безработным. Ну при чём тут мы? Оба работаем. Так нет, Клод всё равно идёт протестовать! По-моему, Клод лезет не в свои дела. Но ему видней — на то он и Клод. Я его спросил, а он говорит:

— Значит, если мы здоровы, надо уволить врачей? Если молодые — отменить пенсии? А когда заболеем? Когда состаримся? Работаем, говоришь. Да работу в наше время легче лёгкого потерять! Что ж, тогда только и вспоминать про пособия?

Конечно, он прав. Он всегда прав. Вот почему Клод всегда прав? Я, например, спорю с Юлом, или Родом, или ребятами из гаража. Иногда я прав, иногда они. А Клод всегда прав. Я его как-то спросил об этом. Он смеётся.

— Да разве это я прав? это жизнь права. А я только её правду защищаю.

— Правду жизни? — спрашиваю. — А какая же ещё может быть правда?

Клод уже не смеётся, говорит серьёзно:

— Почитай газеты, Нис. Ты кроме «Спорта», ничего не читаешь.

Пообещал читать. Я как-то с Родом заговорил на эту тему, он только рукой махнул

— Знаешь говорит, мой старик мне сказал: главное — Уметь устроиться в жизни. Правильно! Так что давай становись чемпионом, будешь всем морду бить да деньгу зашибать… Легко сказать — чемпионом! Тренируюсь я, во всяком случае, вовсю. Папа Баллери доволен, весёлый ходит. А сегодня пришёл на тренировку и не узнал его. Словно он на десять лет состарился. Глаза красные, небритый.

Оказывается, умер его любимый ученик. Не теперешний, конечно, а бывший. Папа Баллери его открыл, воспитал, тренировал, в конце концов тот стал чемпионом страны, и тут они поссорились — парень этот перешёл в профессионалы. Ну потом, конечно всё это забылось, тот и в профессионалах стал чемпионом, уже первенство континента собирался завоёвывать. Были у него свои менеджеры, импресарио. Но всё равно заходил иногда к папе Баллери за советом.

Убили его прямо на ринге. Когда похоронили и папа Баллери успокоился, он рассказал, как было дело.

Ал Браун — так звали парня — был мухач. Очень способный. Папа Баллери всё время говорил, чтобы он не лез в профессионалы. А этот дурак полез. Его привлекали деньги. Всех привлекают деньги. А денег, говорит папа Баллери, шиш получишь. Словом, дрался он дрался, потом ему сломали челюсть. Вот тогда-то всё началось. Четыре месяца он где-то поправлялся, в Швейцарии отдыхал, несколько операций сделал. И остался без гроша. Пришлось ему вернуться на ринг раньше, чем разрешили врачи. Двух каких-то пижонов он разделал под орех, и вот предстоял очень трудный противник. Накануне матча пришёл он к папе Баллери мрачный, унылый.

— Я его утешаю, я ж понимаю, что глупо его ругать теперь, поздно, — рассказывал папа Баллери, — а он говорит: «Нет папа Баллери, моя песенка спета. Я знаю, что это мой последний бой Я вчера в церкви был. Молился и слышал голос…» — «Что ты чепуху городишь — говорю я ему, — какой голос, как тебе не стыдно!» А он говорит! «Нет, папа Баллери, вы же знаете, я не суеверный, но тут, я клянусь вам памятью покойных родителей, я слышал голос матери. Она сказала: «Здравствуй, Ал!» Понимаете? Она сказала «Здравствуй!» А ведь она покойница. Значит, и я…» Как я его ни успокаивал, ничего не помогло. И так смотрел, дети мои, так смотрел! В гробу не забуду этого взгляда. Потом махнул рукой, поцеловал меня и ушёл, «Прошу вас, папа Баллери, — сказал на прощание — не ходите на этот матч. Обещайте, что не пойдёте…» Я обещал. Но я обманул его. Я не мог не пойти, дети мои.

Папа Баллери заплакал. А мы сидели как пришибленные.

— Его убили сразу, в первом же раунде, — продолжал он. — Ну разве можно было выставлять его против Робби Робинсона! На второй минуте Робби отправил его в нокдаун. Через двадцать секунд снова, через полминуты ещё раз. Рефери хотел было прекратить бой, но публика орёт. Понятно! Такие цены на билеты и чтоб ничего не увидеть! Рефери растерялся. И тут новый нокдаун в углу, у канатов. Он же пулемёт — Робинсон. Врубовая машина. Он бил с такой скоростью с обеих рук, что Ал просто не мог упасть, не успевал. Когда рефери бросился и оттащил Робинсона, Ал рухнул. Он был серый, как брезент ринга, и— самое страшное — на нём не было ни капли крови. Ни единой! О, Робби умеет бить! Не а нос, не в бровь, не в рот. Только в корпус. В печень! В сердце' В челюсть! Он же знал, что она у Ала сломана! Мне потом говорил врач, который делал вскрытие, что на челюсти Ала было четыре новых перелома. Четыре! Он умер там же, в зале. Так и не пришёл в сознание. От шока… — Папа Баллери долго молчал, потом сказал: — Это был мой лучший ученик, дети мои. Он был хороший боксёр, но слишком честный. А таким не место на профессиональном ринге.