33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

Мимо них медленно двигался санный обоз, такой длинный, что казалось, он вытянулся до самого Владивостока.

Поручик Сорокин вместе с полковником Адельбергом приняли эшелон в четыре вагона в Ачинске, сразу же после мощного взрыва на станции, когда один из вагонов литерного с золотой казной – последний – сошел с рельс и Верховный приказал его отцепить, чтобы он не замедлял движения всего поезда, и прицепить к свободному паровозу с тремя теплушками. В них и находилась полурота фельдфебеля Огурцова.

«А надо бы выяснить!» – подумал Сорокин, крепче опёрся на «третью ногу», та острым концом пробила наст, Сорокин содрогнулся от боли в ноге и упал.

– Ну вот, ваше благородие, вы снова-ть в себя и пришли!

Сорокин открыл глаза. Он увидел над собой синее небо и по бокам чёрные и зёленые кроны деревьев, и ему показалось, что по небу между кронами проложена дорога. Синяя дорога неба с белыми облаками стояла на месте и не двигалась, а кроны деревьев по бокам медленно проползали.

– Как, однако ж, вас угораздило ногой-т свихнуться, прямо так и рухнули, чуть не под полозья, да спасибо добрым людям, что позволили…

Сорокин потряс головой и с трудом поднялся на локте. Рядом с санями полушёл-полубежал Огурцов.

«Ангел-хранитель он мой, что ли?» – вспомнив только что увиденное небо с облаками и разглядывая Огурцова, подумал Сорокин.

– …Штой-то на вас сегодня как падучая напала, ваше благородие, да спасибо добрым людям, – фельдфебель говорил, чуть запыхавшись, – што позволили на сани-то пристроить.

«И правда – падучая?»

Сани были с настилом без бортов, такие, на каких зимой перевозят стогами сено, поэтому они были плоские и широкие. Он попытался сесть, но нога сильно заболела в лодыжке, он сморщился и тихо застонал.

– Што с фами? Фам болно? – услышал он из-за спины.

– Вона и барышня за вас болеить, – на ходу лыбился фельдфебель. – Это всё она, она упросила вас взять на сани-то.

Сорокин не успевал соображать, кроме ноги у него ещё болела голова и саднила левая скула.

– Это его чехи заломали, когда их благородие за сабелькута схватился! Эт када нашего полковника заарестовали да к стенке повели.

– А как это – саломали?

Женский голос, который только что из-за спины услышал Сорокин, был с сильным иностранным акцентом, и он, преодолевая боль, попытался обернуться. В санях, заваленных в середине поклажей: котомками и мешками, – кроме него, из тех, кого он видел, сидело ещё пятеро закутанных как коконы людей. Сразу было непонятно, кто женщина, а кто мужчина и кто из них говорил с сильным акцентом.

– Как это – саломали? Мне интересно всё про русски язык.

Сорокину захотелось тряхнуть головой и избавиться как от наваждения, но тут в разговор снова влез фельдфебель.

– А вы, барышня, с откедава будете? – Он сказал за спину Сорокину, на ходу сделал шаг в сторону и отломил от ближнего куста ветку. – А заломали – это вот так! – сказал он и переломил ветку пополам.

– А, тепер понятно! «Саломал» значит ломал наполовину.

– Нет, барышня! Не ломал наполовину, а вот так. – И фельдфебель ещё раз согнул ветку, та хрустнула, но только надломилась. – Вот так и их благородие, он только надломился, а сам остался целёхонький!

Сорокин слушал разговор и не понимал, с кем и где ему можно вставить слово, и вдруг, неожиданно для себя, произнес низким голосом:

– А помолчи-ка ты, братец! – и подумал: «Тоже мне, ангел-хранитель!»

Огурцов после этих слов как-то ещё больше осклабился, захихикал, перешёл с полубега на шаг и немного отстал.

«Обидел, – подумал Сорокин, – ладно, потом извинюсь!» Он попробовал сесть удобнее, перетерпел боль в ноге и наконец-то смог повернуться. Рядом с ним, согнутыми коленями вперёд, сидела женщина, одетая в мужскую крытую шубу с поднятым воротником и поверх шапки замотанная белым пуховым платком. Она смотрела на Сорокина и, когда он повернулся к ней, поднесла палец к закрывавшему нижнюю половину лица платку и стянула платок под подбородок.

День был на середине, где-то ближе к трём часам пополудни, Сорокин вспомнил, что давно уже не сверялся с часами и вовсе про них забыл. Как это часто бывало в этой местности, в Предбайкалье, в это время дня морозы отпускали и заметно теплело. По его подсчетам, станция, на которой чехи забрали их эшелон, находилась в нескольких десятках вёрст не доезжая Иркутска.

Женщина смотрела на Сорокина и улыбалась.

– Вам ещё болно?

– Ещё да!

– Вас ранили? Как сказал этот солдат – саломали?

– Заломали, но не ранили, только я сильно ударился, ушибся, – сказал Сорокин и показал рукой на голову и ногу.

– Я вижю, у вас глаз… – она поискала нужное слово, – синий!

– Синяк. А что, видно?

– Немножько! Синьяк! Я с этот vocabulary… – Словарь! – подсказал ей Сорокин.

– Да, правилно, словар… совершенно незнакома… – А вы американка? Нет… англичанка!

– Да, я англичанка…

– Как же вы сюда попали? – Сорокин забыл про боль. – Это длинный история… – А как вас зовут?

– Меня зовут…

Сорокин видел, что женщина готова засмеяться, но сдерживается.

– Элеонора Боули. А вы?

«Мадам Энн», – подумал про себя Сорокин.

– А я поручик Сорокин, в смысле, извините, Михаил, можно просто Миша.

– Так, значит, вы поручик Мишя Сорокин, это птица есть…

Сорокин оживился:

– Да, есть такая птица, белая с черным, white and black bird… magpie…

– Yes, magpie! Do you speak English?

– Yes. I do!

– It’s good! Может быть, Мишя, перейдём на английски язык, я уже половина года не с кем говорить на английски, я боюсь, что я его теряю!

– С удовольствием, – ответил ей Сорокин по-английски. – У вас хорошее произношение…

– Спасибо… – Михаил хотел сказать «мадам Энн», но по-английски это не звучало, – мисс…

– Мисс Боули! – сказала она. – Вы джентльмен, Мишя, это всегда приятно, особенно в таком месте!

От неожиданной похвалы у Сорокина зарделись щёки и заныла разбитая скула.

– Что с вами случилось? На вас напали чехи? – спросила англичанка.

– Да, мисс Энн! Напали и отняли наш эшелон…

– Они такие противные, эти чехи, я тоже ехала в поезде…

– А как вы оказались на этих санях? Как вы вообще оказались здесь? – перебил её удивлённый Сорокин.

На лице Элеоноры Боули мелькнула странная улыбка, она придвинулась ближе и сказала:

– Меня считают какой-то шпионкой, потому что я всё время что-то записываю. Я их понимаю, они… – и она кивнула в сторону соседей по саням, – простые люди, едут со своими соплеменниками, и им непонятно, что тут делает иностранка, которая плохо говорит на их языке, – она придвинулась ещё ближе, обернулась и поправила мешок, на который опиралась спиной. – Я пыталась объяснить, что я журналист, корреспондент английской газеты…

Сорокин внимательно слушал её. – …«Таймс», лондонская «Таймс»… Сорокин кивнул.

– Русский язык я начала учить ещё в Лондоне, а потом в Петербурге, но вы ведь понимаете, что чужой язык можно учить всю жизнь, вот я и продолжаю, а они… – Она снова кивнула на соседей, которые смотрели на неё и Сорокина.

– Понятно, – сказал Сорокин, – я им всё объясню!

– Буду вам очень признательна!

– А всё-таки как вы оказались здесь?

Элеонора Боули немного помолчала. – Прямо из Петербургской ЧК… Сорокин удивлённо посмотрел на неё.

– Когда в Лондоне узнали про убийство Распутина, редакция газеты направила меня в Санкт-Петербург. Там я застала Февральскую революцию и отречение вашего царя… – Она говорила с паузами. – Мне предложили вернуться, но мне стало интересно, все телеграфные агентства работали, и я продолжала слать корреспонденции о том, что происходило в России. Потом было Июльское восстание, потом Корнилов…

Элеонора Боули перечисляла события, и он согласно кивал. Из уважения к такой известной на весь мир газете, в которой, оказывается, работала эта молодая женщина, Сорокин стал мысленно звать её не «мадам», не «мисс», а «леди Энн».

– …потом Ленин и октябрь, а потом меня забрали в ЧК… только наш посол, если бы он не вмешался… – Она замолчала.

Некоторое время молчал и Сорокин.

– А потом?

– Потом я переехала в Казань и даже была аккредитована при начальнике вашего Генерального штаба генерале Андогском…

– А почему после октября вы не уехали куда-нибудь в Финляндию или хотя бы в Ригу?

– Да как же можно было уехать? – Она всплеснула руками. – Я журналист, а это такое редкое событие, такая большая революция… и в Риге, и в Финляндии, кстати, было неспокойно… Мне надо было всё видеть!

– А ваша редакция… там должны были понимать, что оставаться в России так опасно для вас.

Элеонора улыбнулась:

– Конечно, они понимали, но, наверное, я хороший журналист, только мне плохо давалось описание военных действий, поэтому ваш генерал мне очень помогал.

– Андогский, – тихо промолвил Сорокин, он внимательно посмотрел на Элеонору и сказал: – Он где-то здесь!