Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Ознакомьтесь с этим посланием. Оно доказывает ее предательские намерения.

Недавно я сам с горечью читал его.

Екатерина писала Папе, что само по себе являлось нарушением закона, запрещавшего обращаться в Рим. Но это еще полбеды. В письме содержался призыв к иностранному вторжению в нашу страну:

Вашему Святейшеству, как и всему христианскому миру, известно, что творится в Англии. Огромная обида нанесена Господу, и разразившийся мировой скандал навлек ужасное осуждение на Ваше Святейшество. Если средства избавления от торжествующего порока не найдутся в скором времени, числа не будет погибшим душам и замученным святым.

— «Если средства… не найдутся в скором времени…» — тихо процитировал я письмо Екатерины. — Иными словами, она умоляет па… епископа Римского побудить Карла и Франциска вторгнуться в Англию, дабы обеспечить отлучение от церкви и интердикт, коими он покарал нас. Она же призывает, Шапюи, свергнуть меня. Свергнуть с трона «любимого супруга», коему она клялась во всем «подчиняться». Вопиющая измена!

Гнев сменился печалью, порожденной двуличностью Екатерины. Она притворялась святой, божественно честной… но она тоже полна лжи!

Ложь, ложь! Все изолгались! Меня окружают лжецы.

— Неужели никто не говорит мне правды? — взревел я.

— Она говорит, — сказал посол, показывая на письмо Марии.

— О, я верю, что она действительно больна. Сомневаюсь я в том, что Екатерина и ее приспешники — включая вас, мой дорогой императорский лакей, — ограничатся заботами о здоровье Марии. Нет, она останется там, где ей надлежит быть. Екатерина даже не поинтересовалась, где находится ее дочь. Еще бы, она ведь не может говорить с теми, кто забывает величать ее королевой! — резко бросил я и уже другим тоном прибавил: — К Марии я отправлю доктора Баттса. Уж он-то быстрее всех найдет целительные средства, если таковые существуют.

«А заодно с ним пошлю и экзорциста, — подумал я, — в наряде фармацевта. Для полного выздоровления ей понадобятся его услуги».

От досады и разочарования лицо Шапюи побагровело. Он потянулся за посланием.

— Письмо останется у меня, — произнес я.

Мне не хотелось говорить, что я собираюсь отдать его придворному экзорцисту. Шапюи наверняка счел меня презренно мелочным. Что ж, пусть думает что угодно. Неведение оградит его от опасности.

Анна далеко протянула свои ядовитые щупальца. Теперь в них угодила Мария. Я не сомневался, что вскоре недуг постигнет и Екатерину. Но всего через три дня меня ожидало другое страшное потрясение: из Виндзора пришло известие о том, что Генри Фицрой начал кашлять кровью.

Если молитва способна победить черную магию, то я спас его в ту ночь, поскольку молился с неведомой мне доселе пылкой и проникновенной верой.

Итак, настало время открыть завесу тайны над ужасными злодеяниями. Пора сокрушить Анну. Через два дня на празднестве…

И что же там произойдет? Я не строил планов и не знал точно, какое оружие окажется у меня под рукой.

III

Вечером Михайлова дня последние лучи солнца долго озаряли небеса, словно светило не желало передавать бразды правления ночному мраку на грядущие двенадцать часов. Я стоял, наблюдая, как угасает закат. По сравнению с ним Большой зал сиял ослепительно. Приготовления к празднику завершились.

Я должен был войти в зал последним. Благодаря зеркальным отражениям его великолепное освещение приобрело голубоватый оттенок. Безжалостно резкий свет, сужая зрачки до размера булавочной головки, вдобавок отвратительно подчеркивал морщины на лицах.

Анна направилась ко мне. В ее наряде оригинально сочетались белый и черный цвета, граница между ними проходила сверху вниз точно посередине. Ее волосы также стали наполовину белоснежными. Ногти на одной руке были зачернены, на другой — поблескивали белилами. Сегодня я видел Анну впервые с того ужасного вечера в ее покоях, когда она явила мне свою зловещую сущность.

Придворные знали, что мы с ней отдалились друг от друга. Наше резкое отчуждение невозможно было скрыть, и теперь все, замерев, следили за нашим сближением.

Лишь я один не проявлял ни малейшего беспокойства. Колдовские чары уже не могли повлиять на меня, я был недосягаем для ее козней. Женщины, которую я любил, просто не существовало, эта ведьма не имела к ней никакого отношения.

— Милорд, — сказала она и улыбнулась.

Ее зубы… ее кроваво-красные губы… Они навевали смутные, таинственные воспоминания…

— Моя королева.

Наши пальцы соприкоснулись. Согласно правилам церемонии, мы подняли соединенные руки и повернулись к собравшимся. Зачем давать им пищу для пересудов?

По знаку Анны заиграли музыканты. С галереи менестрелей грянули резкие какофонические звуки, скорбные и пронзительные одновременно. Струнные выводили душераздирающую мелодию, но ее приглушал ожесточенный бой барабанов.

— Как вам нравится сие сочинение? — спросила она. — Я заказала его специально для сегодняшнего вечера — зимняя тьма побеждает летний свет.

Никогда еще бесстрашие Анны не проявлялось более ярко: ни словом не обмолвиться о нашем разделении, отчуждении или моем недовольстве, зато небрежно поинтересоваться моим мнением о своеобразном новом сочинении. При всем презрении к ней я восхитился ее смелостью.

— Оно отвратительно, — ответил я, — так же как темнота и порок.

— Тогда сочинение удалось, — заметила она, — ведь ему и надлежало пробудить такие чувства.

— И кто же создатель? Марк Смитон? — ответил я на собственный вопрос.

Она кивнула и предложила:

— Не угодно ли вам занять почетное место? К началу праздника все готово.

Кресло королевы стояло рядом с моим. Значит, уважая мои желания, она решила не участвовать в представлении. Ах, какой же Анна стала покорной и услужливой. Поздно… как ни прискорбно, увы, слишком поздно.

Зал заполнили, казалось, одни лишь молодые приспособленцы, так называемое новое поколение. Среди них выделялась дюжая фигура по-детски непосредственного Эдварда Клинтона из Линкольншира, темный атласный камзол едва не лопался на его атлетической спине. Недавно, после смерти отца, он получил титул барона. Ходили слухи, что Клинтон положил глаз на Бесси Блаунт, желая утешить вдову, похоронившую хилого Тейлбойса. Но не хочет ли он попросту разбогатеть за ее счет? Надо будет проверить. По крайней мере, сейчас он с откровенной похотливостью взирает на свою соседку, жену нашего канцлера. Верность определенно не будет в числе его достоинств.

Сэр Ричард Рич, один из ставленников Кромвеля, занявший пост главного поверенного короны, стоял между канцлером Одли и его женой. Его крайне невыразительное, незапоминающееся лицо не красила даже любезная безучастная улыбка. Он шевелил губами, хотя не издавал ни звука. Тем не менее его показания помогли осудить Мора.

Вокруг топтались заместители и преемники Крама: Томас Райотесли, очередная его находка, расхаживал по залу с нарочито важным и жеманным видом. Он недавно облагородил свое простонародное имя Рисли, преобразовав его в Райотесли, и изъяснялся теперь с вычурностью, присущей, по его мнению, знатным особам. За ним по пятам следовал Ральф Садлер, подобие угодливого грызуна в человеческом обличье; поодаль переговаривались миловидный и уступчивый Уильям Питри и епископ Стивен Гардинер, расчетливый, но глупый — неудачное сочетание.

Их вид вызвал у меня во рту неприятный привкус. Мне захотелось плюнуть вниз, желательно на перо щегольской шляпы Рисли.

Но вот взгляд мой остановился на другой группе, и я вздохнул с облегчением. Вот Уильям Парр, едва достигший двадцатилетия, но унаследовавший основательность манер старшего поколения. Он принадлежал к северному роду, его представители сослужили мне добрую службу при подавлении шотландцев. Рядом с Уильямом стояла его сестра, Екатерина, вышедшая замуж за старого лорда Латимера, ее молодость вполне удовлетворяла нужды супруга. Основные владения Латимера находились в Линкольншире, но он содержал еще городской дом в Лондоне и часто вывозил жену в свет, где она любила беседовать с немногочисленными уцелевшими при дворе учеными и гуманистами, откровенно избегавшими общества Анны. Я был удивлен… приятно удивлен, увидев леди Латимер на сегодняшнем празднестве. Она разговаривала с Джейн Сеймур, чей наряд отливал блеклым золотом осени, а возле них торчали Эдуард и Том Сеймуры, первый — скованный и манерный, а второй — гордый и расфуфыренный, как разноцветный какаду.

Старшее поколение собралось в другой стороне — герцог Норфолк будто проглотил нечто жирное и теперь страдал несварением, отчего на его пожелтевшем лице отражалось уныние; рядом с ним находился неизменно спокойный герцог Суффолк. Господи, как же я завидовал его невозмутимости. Он обладал удивительным даром, позволявшим никогда не тратить бесценные и невозвратимые моменты жизни на пустое беспокойство или сожаление. Теперь, узнав истинную причину смерти Марии, я уже не сердился на Брэндона за поспешный новый брак; его недолгая скорбь представлялась мне своеобразной местью Анне. Но где же его юная супруга? Где он оставил ее? Впрочем, по-моему, его это не тревожило. Ага, я заметил ее рядом с такой же молоденькой, но очень серьезной леди Латимер. Как все они отличались от Анны…