Целиком и полностью - Камилла Деанджелис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Буря продолжает бушевать, и поток грязной воды усиливается, доходя вам до груди. Вы несколько дней подряд бредете по джунглям, не находя сухого места для ночлега. Лишившись сил, вы закрываете глаза и погружаетесь в воду с головой. Течение уносит вас прочь.
КОНЕЦ
Тяжело вздохнув, я захлопнула книгу. Хотелось бы такого конца.
– Говорят, прошлой ночью Люк пошел в лес, – произнесла та же девочка, но еще тише. – Говорят, его нашли в спальном мешке, всего окровавленного и все такое.
– Я сказала, хватит!
Никто больше не говорил. Другие девочки начали плести новые браслетики дружбы, пока я сидела в углу и мечтала о том, чтобы провалиться сквозь землю. Через час начали подъезжать первые родители. Девочки одна за другой выходили с одеялами в руках.
Приехала моя мама, бледная, и провела меня за руку до парковки. Другие родители стояли группами, скрестив руки и тревожно теребя ключи. Шептались между собой о чем-то, но я не слышала, о чем именно.
«…Убежал… никто не проследил… дисциплина в лагере никакая… директор вообще в ус не дует… слава богу, моя Бетси жива и в порядке, ведет себя лучше, чем эти всякие… Говорят, точно не медведь… Спальный мешок весь в крови; точно не выжил… Может, озеро все обыскать… Всех опросили в радиусе десяти миль – может, кто-то из живущих поблизости…»
А где его родители? Если они приехали раньше мамы и увидели меня, поняли ли они, что это я? Я сбросила с себя ее руку и побежала обратно в хижину.
Все давно ушли; простыни лежали кучей в углу. Я бросилась на голый матрас и уткнулась в комковатую старую подушку. Вошла мама, села на краешек кровати.
– Марен, – пробормотала она. – Марен, посмотри на меня.
Я оторвала лицо от подушки, но не смогла заставить себя посмотреть ей в глаза.
– Посмотри на меня.
Я посмотрела на нее. Она выглядела довольно спокойной для человека, чья дочь только что сожрала кого-то.
– Скажи, что это неправда.
Я снова спрятала лицо.
– Не могу.
Ей пришлось довести меня до машины.
«Бедняжка, – говорили другие родители. – Она приняла это близко к сердцу».
Мама хотела, чтобы мы уехали немедленно. Лагерь «Амиуаган» находился от нас часах в трех езды, но директор знал наш адрес, и, если он выяснит, что ночью я была с Люком, он точно нас найдет. Мама спокойно объяснила мне все это и добавила, что я должна как можно скорее собрать вещи.
– То есть мы уезжаем совсем-совсем?
Сев в машину, я наклонилась и положила подбородок на переднее сиденье. Дворники уныло скрипели, елозя по ветровому стеклу. Асфальт, втягиваясь под колеса, превращался в расплывчатую серую дымку. Меня охватило странное ощущение. Так что, мне придется пойти в третий класс в новой школе?
– Даже не знаю, есть ли у нас другие варианты.
– Ты говорила, что я всегда должна говорить правду.
Мама вздохнула.
– Да, говорила. Да, ты должна говорить правду. Но я вот сейчас подумала, Марен… Нельзя об этом никому рассказывать. Никто не поверит…
– Но если ты расскажешь про Люка и еще расскажешь про Пенни…
– Не все так просто. Бывает, что люди признаются в убийствах, которые они не совершали…
– Зачем?
– Ну, чтобы привлечь к себе внимание, наверное.
Мы ехали молча, но мне казалось, что слова мамы повисли в воздухе, а я согласилась с ними. Да, я убийца. Я подумала о Люке, о его коне, о том, как он бы плавал на сто миль. Я пыталась не думать о его пальцах, о печенье, о том, насколько теплой была его кровь, на вкус напоминавшая старую мелочь.
Мне показалось, что в ухо ко мне заползла цикада. Я сгорбилась и уткнулась лбом в окно, но жужжание цикады только усилилось.
«Трусиха. Не будь такой девчонкой. Ты же знаешь, как плавать вечно».
У меня заболело ухо, но я повторяла себе, что это ничто по сравнению с той болью, какую испытывал он.
– Но ты же говорила, что никто на самом деле не сожалеет о том, что совершил, – пробормотала я.
Минуту-другую мама не отвечала, и я подумала, что она больше ничего не скажет.
– Когда-нибудь тебе придется ответить за это, – произнесла она, не отрывая взгляд от дороги. – Когда-нибудь кто-то поверит тебе.
«Лучше бы мне ответить за это прямо сейчас, – подумала я и потерла ухо. – Я готова отдать себя. Мою жизнь за его».
Мама посмотрела на меня через зеркало заднего вида.
– Что не так?
– Ухо болит.
К тому моменту, когда мы припарковались, боль уже заглушила все ужасы прошедшей ночи. Я слышала, как она бормотала, вытаскивая меня из машины: «Я знала, что озеро грязное… Вряд ли им капали в уши после купания… Не надо было отправлять тебя в этот дурацкий лагерь…» Но все ее слова звучали странно, как если бы она произносила их за тысячу миль отсюда. Она уложила меня на кровать и вытряхнула из флакончика две таблетки.
Той ночью возле меня на колени встал какой-то мужчина и ударил меня таким острым ножом, что тот показался невидимым. Самого его я тоже не видела, но ощущала, как он прижимается ко мне и дышит в такт моему сердцебиению. Нож, поворот, нож, поворот. Мне приснилось, как он показывает мне мою барабанную перепонку, прилипшую к кончику его лезвия, и прижимает ее к моим губам. Пальцы у него были длинными и костлявыми, дыхание – холодным. Мама оставила ночник включенным, но его лица я разглядеть не могла. Может, у него и не было никакого лица.
Я повернулась, и дверной порог пересекла тень.
– Марен?
Мама устремилась к моей кровати и приложила к моим губам палец, как в раннем детстве.
– Что это? Что ты жуешь?
Моя барабанная перепонка.
Она опустилась на колени, прижалась щекой к кровати и заплакала.
«Она видит его, – подумала я. – Она видит, кто это, но не может прогнать его».
Утром я услышала, как она звонит в свое агентство по трудоустройству и говорит, что не сможет закончить работу. Потом она пришла ко мне в комнату, размешивая пузырьки в имбирном напитке ложкой.
– Да, я понимаю, это он наказывает меня, – сказала я.
Она с удивлением посмотрела на меня.
– Кто?
– Бог.
– Марен… – Мама села на краешек кровати, закрыла глаза и потерла переносицу. – Нет никакого Бога.
– Откуда ты знаешь?
– Никто не знает. Но мне кажется, уж очень удобно люди придумали Бога, чтобы не винить себя. Чтобы не говорить, будто это они сами