Терапия - Себастьян Фитцек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Паркет заскрипел, когда она подошла к нему. Теперь он узнал духи. «Опиум».
— Только пять минут?
— Честное слово!
Он пожал плечами. После всего случившегося лишние пять минут не играли никакой роли. А если ее выставить за дверь, то она может еще долго бегать вокруг дома, и тогда весь день пойдет насмарку.
— Хорошо. — Он демонстративно посмотрел на часы. — Пять минут.
Глава 4
Виктор шагнул к камину, где на подставке со свечкой грелся мейсенский чайник. Заметив, что женщина не сводит с него внимательного взгляда, он заставил себя собраться и вспомнить о хороших манерах.
— Не хотите ли чаю? Я как раз собирался заварить новый.
Она с усмешкой покачала головой:
— Нет, спасибо. Я предпочла бы не терять ни минуты.
— Как хотите, тогда снимайте пальто и садитесь.
Он убрал с кожаного кресла пачку газет. Кресло было от старого гарнитура — еще отец Виктора поставил его так, чтобы из окна были видны и огонь в камине, и море.
Виктор сел у стола, изучая посетительницу. Она так и не сняла пальто.
Некоторое время царило молчание, они услышали, как на берег плеснула большая волна и, шипя, откатилась.
Виктор вновь посмотрел на часы.
— Итак, уважаемая… э-э-э… как вас, кстати, зовут?
— Меня зовут Анна Роткив, я писательница.
— Полагаете, я должен вас знать?
— Да, если вам от шести до тринадцати лет или вы любите детские книги. У вас есть дети?
— Да. То есть… — Его пронзила боль. Увидев, что она ищет взглядом семейные фотографии, Виктор поспешно задал встречный вопрос: — Я не слышу у вас никакого диалекта. Где вы живете?
— В Берлине. Урожденная берлинка, если угодно. Но мои книги более известны не здесь, а за границей, главным образом в Японии. Хотя это в прошлом.
— Почему?
— Потому что я уже несколько лет ничего не пишу.
Виктор не заметил, как их беседа превратилась в типичную игру «вопрос-ответ», как обычно и проходили ранее его сеансы с пациентами.
— Как долго вы не печатаетесь?
— Примерно пять лет. Последняя моя работа была тоже книгой для детей, притом моей лучшей книгой, как мне казалось. Я понимала это с каждой новой написанной строчкой. Однако мне не удалось написать больше двух первых глав.
— Почему?
— Мое состояние вдруг резко ухудшилось, и мне пришлось лечь в больницу.
— В чем было дело?
— Полагаю, врачи в Далеме[4] до сих пор об этом гадают.
— В Далеме? Вы хотите сказать, что лежали в Парковой клинике?
Виктор изумленно уставился на пациентку. На такой поворот дела он не рассчитывал. Во-первых, он понял, что перед ним сидит очень состоятельная писательница, раз ей по карману такое дорогое лечение. Во-вторых, у женщины действительно серьезные проблемы, поскольку в частной далемской клинике не занимались банальными проблемами знаменитых людей вроде алкоголизма или наркомании. Там лечили тяжелые психические отклонения. Раньше, до кризиса, его самого неоднократно приглашали туда в качестве независимого эксперта, и Виктор был очень высокого мнения о больнице. В берлинской клинике собрались ведущие специалисты со всей страны и применялись новейшие методы лечения, так что она могла гордиться важными и новаторскими достижениями. Однако Виктор не встречал еще ни одного пациента, который после пребывания в клинике находился бы в столь здравом состоянии рассудка, как Анна.
— Сколько времени вы там провели?
— Сорок семь месяцев.
У Виктора пропал дар речи. Так долго? Или она врет не краснея, или очень серьезно больна. Возможно, и то и другое.
— Я провела почти четыре года в одноместной палате, и меня так долго пичкали таблетками, что я уже забыла, кто я и где нахожусь.
— А какой у вас диагноз?
— Ваша специальность, доктор Ларенц. Поэтому я к вам и пришла. Я страдаю шизофренией.
Он откинулся на спинку кресла, приготовившись ее внимательно слушать. Действительно, он специалист в области шизофрении. По крайней мере был когда-то.
— Как вы попали в клинику?
— Я позвонила профессору Мальциусу.
— Что? Вы сами попросили о госпитализации у директора института?
— Ну конечно. Это же известная больница. А в то время мне не у кого было спросить совета. К примеру, вас мне рекомендовали всего пару дней тому назад.
— И кто же вам обо мне рассказал?
— Какой-то молодой врач в больнице. Он отменил мои таблетки, так что я смогла нормально думать. И он же сказал однажды, что для моего случая вы — самый лучший специалист.
— А что вам давали?
— Все, что угодно. Труксал, флуспирилен, чаще всего флупентиксол.
Классические нейролептики, все правильно.
— Они не помогли?
— Нет, симптомы все ухудшались. Когда лекарства наконец отменили, мне потребовалось несколько недель, чтобы встать на ноги. По-моему, это доказывает, что для той особой формы шизофрении, которой я страдаю медикаментозная терапия не годится.
— А что же особенного в вашей форме болезни?
— Я писательница.
— Да-да, вы говорили.
— Попытаюсь рассказать на одном примере. — Впервые Анна перестала смотреть ему в глаза, уставившись в одну точку за его спиной. В былые времена Виктор не пользовался так называемой «кушеткой Фрейда», предпочитая, чтобы пациент сидел напротив него. Так что он хорошо знал такое поведение. Пациенты избегали смотреть прямо в глаза, когда пытались сосредоточиться, чтобы как можно точнее описать важное для них событие. Или когда лгали. — Моей пробой пера был короткий рассказ, который я написала в тринадцать лет для школьного конкурса, устроенного сенатом Берлина. Нам дали тему «Смысл жизни», и у меня получилась история о молодых людях, которые проводят научный эксперимент. Я отдала свою работу, и на следующий день это случилось.
— Что?
— Моя лучшая подруга отмечала день рождения в банкетном зале грюнвальдского отеля «Четыре времени года». Я пошла в туалет. И когда проходила через холл, то внезапно появилась она. Она стояла около стойки регистрации.
— Кто?
— Юлия.
— Кто такая Юлия?
— Та самая Юлия, женщина из моего рассказа. Главное действующее лицо из первой главы.
— Вы хотите сказать, что увидели женщину, похожую на героиню вашего школьного сочинения?
— Нет. — Анна покачала головой. — Не похожую женщину. Это была та самая женщина.
— Как вы догадались?
— Потому что она слово в слово повторила реплику из моего рассказа.
— Что?
Анна вновь посмотрела ему в глаза и тихо произнесла:
— Юлия оперлась о стойку и сказала дежурному: «Слушай, малыш, устрой-ка мне симпатичную комнатку, а я тебя неплохо отблагодарю».
Виктор выдержал ее взгляд:
— Вы не думали, что это могло быть совпадением?
— Я долго об этом думала. Очень долго. Но трудно поверить в совпадение, когда потом Юлия сделала все, что было описано в рассказе.
— Что именно?
— Она засунула в рот пистолет и вышибла себе мозги.
В глазах Виктора мелькнул ужас.
— Но это…
— …Шутка? Увы, нет. Женщина в отеле стала началом того кошмара, что преследует меня уже двадцать лет. То сильнее, то слабее, доктор. Я писательница, и это мое проклятие.
Виктор прекрасно знал, что она сейчас скажет, и даже мог подсказать.
— Все персонажи, о которых я с тех пор писала, оживали. Я их видела, слышала, а иногда говорила с ними. Стоит мне кого-то выдумать, как он появляется в моей жизни. Это и есть моя болезнь, доктор Ларенц. Моя особая форма шизофрении. — Анна подалась к нему. — И поэтому я пришла к вам. Итак?..
Виктор молча смотрел на нее. Слишком много мыслей теснилось в его голове. Слишком много чувств боролось друг с другом.
— И что, доктор Ларенц?
— В каком смысле?
— Вам интересно? Вы будете меня лечить, раз я уже здесь?
Виктор взглянул на часы. Пять минут прошло.
Глава 5
Когда Виктор потом вспоминал эту встречу, то удивлялся собственной слепоте. Если бы он верно истолковал знаки и чуть внимательнее слушал, то раньше заметил бы фальшь. Полную фальшь. И раньше грянула бы катастрофа.
Анне удалось достичь желаемого. Она вторглась к нему домой и застала его врасплох. Ее история действительно его заинтересовала. Она была столь необычна, что он на целых пять минут забыл о себе и собственных проблемах. И хотя он наслаждался состоянием беззаботности, все же отказался лечить Анну. После краткого, но бурного спора она почти против воли согласилась уехать с острова на раннем утреннем пароме и вновь пойти на прием к ван Друйзену в Берлине.
— У меня есть на то причины, — кратко ответил он. — К примеру, я уже четыре года не работал.
— Но мастерство не забывается.
— Дело не в умении.
— Значит, в нежелании…