Орёл в курятнике - Олег Боченин

Антон был высокого роста, спортивного телосложения. Как-то этот водитель выглядел слишком благородно и руки у него были не под баранку заточены – узкие кисти, тонкие длинные пальцы. Наташа мельком взглянула на Шутренкова, увидела его восторженный взгляд с хитринкой, добрую улыбку. Мужчина не вызывал подозрений. Сечкиной даже захотелось нарисовать его портрет. Был Антон красив той мужественной красотой, которую иногда изображали в Христе.

– Как ты тут, Петенька? – Наташа подхватила сына на руки и прижала к себе.

– Вы, мамаша, не переживайте! – успокоил её Антон. – С нами ваш мелкий будет как за каменной спиной!

– Уж уважьте! – улыбнулась шутнику Сечкина. – Ону меня хоть и мелкий, а такой непоседа!

– Я тут по делу сижу, – солидно, по-взрослому заявил Петька. – Всё будет чики-поки! Правда, дядя Антон?

– Воистину чики-поки! – ответил большой друг.

Наташа поморщилась, но промолчала.

До ужина она успела всё разузнать и со всеми медсёстрами и санитарочками познакомиться. Женщины обещали ей, что за мальчиком присмотрят и всё будет хорошо. Мамаша несколько успокоилась. Когда пришло время прощаться, Антон с Петей пошли её провожать. Наташа поспешно давала указания сыну, в десятый раз повторяя одно и то же.

– Да, слышал уже, слышал! Разве не слышал? – замахал на мать руками Петька. – Вот затараторила, как попугай в нашем живом уголке!

– Не смей орать на мать! – возмутилась Наташа и топнула ногой. – Нахватался уже!

Антон засмеялся и поинтересовался, предотвращая ссору:

– Кстати, а вы где остановились?

А действительно, где? К подруге по учёбе идти уже поздно, ей она предварительно не позвонила, а без звонка заявляться было по меньшей мере неприлично, а то и вовсе чревато: незамужняя подружка проводила свободное время по своему усмотрению. Мало ли что у неё запланировано на вечер?

– Ничего, как-нибудь на вокзале перекантуюсь. Завтра определюсь, – ответила она.

– На вокзале?! – ужаснулся Антон. – С бомжами, алкашами, ворами и шлюхами?! Это не место для барышни! Не годится. Вы поедете к моей маме. Она сейчас одна. Подождите, я записку с вами отправлю!

Наташа немного покочевряжилась, но, понимая, что Антон прав, согласилась.

Если вы вдруг попадёте в дом к художнику, то вряд ли это помещение окажется эталоном вкуса. Рабочие не живут в цехах, водители не живут в автомобилях, хирурги не живут в операционных и только художники, чаще всего, живут там, где работают. В прихожей вас встретит висящий на вешалке какой-нибудь овчинный тулуп эпохи царя Гороха, поеденный молью и испускающий запахи, отличные от ароматных. Рядом с тулупом будет висеть модный плащ. Если вы попросите тапочки, то после пары минут искреннего изумления вам небрежно укажут взглядом на полку для обуви, где вы их и обнаружите – стоптанные до дыр неизвестного происхождения, а теперь и предназначения чоботы, ценные лишь тем, что в них ходил сам «великий Гуревич», о чём хозяин поведает вам с благоговейным придыханием. Кто такой Гуревич? Чем он велик? Если вы не заохаете от восторга, а будете иметь плебейскую наглость спросить о том Гуревиче хозяина, то он ответит вам, презрительно оттопырив нижнюю губу:

– Таких людей нужно знать!

Если вы начнете уточнять, каких людей вам непременно следует знать, вам будет милостиво сообщено, что великий Гуревич, звезда первой величины в прикладной живописи – друг хозяина дома, создатель таких шедевров, как вывеска магазина «Продовольственные товары» на улице Ленина и стенда-ценника часовой мастерской, что на углу Тухачевского и Гоголя. И плюс – у Гуревича отличный вкус, ибо он очень ценит работы хозяина.

В комнатах ваш взгляд будет постоянно натыкаться на утомительное изобилие всяких картин, статуэток, – приличных и не очень, симпатичных и отвратных, – разных предметов, никак не гармонирующих с обстановкой и мебелью, явно собранной на городской помойке. Не пытайтесь сразу принять сидячее положение! Во-первых, это опасно для жизни, во-вторых, саму такую попытку пресечёт хозяин, который пару часов будет вас водить от одного художественного ляпа к другому и с гордостью рассказывать о том, кто и когда подарил художнику тот или иной опус. Обязательно вы увидите обнажённую натуру, как некий герб, обозначающий принадлежность хозяина к творческому цеху, которому древние греки не соизволили выделить персональной музы. Натура та, – можно голову класть на отсечение, – будет пышнотелой, дебелой, несимпатичной – рубенсовской дамой.

И только когда вам от избытка впечатлений захочется выпрыгнуть из окна, чтобы как можно быстрее покинуть эту обитель представителя богемы, художник встрепенётся, врежет вам со всей дури по спине и с разоружающей улыбкой предложит:

– Скажу тебе честно, старик, всё это есть не что иное, как полное дерьмо! А не крякнуть ли нам по стаканчику?

Мама Антона была художницей театральной. Это нечто менее извращённое, но тоже с причудами. У таких нет мастерских при жилище, хотя они об этом и мечтают. Они не живут там, где работают. А что им рисовать дома? Рубенсовских проказниц? Художникам из театров изредка перепадает халтурка. Если начальник добр, то халтурят в мастерских при театре. Если начальник негодяй, то ищут подсобные помещения или превращают в ад свою квартиру.

В Приморске было два театра: академический первой категории имени А.С.Пушкина и обычный репертуарный второй категории имени А.М.Горького. Понятно, что первому, статусному, театру благ и бонусов доставалось больше, а второму меньше. В театральных кругах служащих этих театров так и звали: «пушистые» и «горькие». Но у горечи был и сладкий привкус. В театре Горького режиссёры имели возможность экспериментировать, вольнодумствовать и даже откровенно дерзить просто в силу некоторой незначительности статуса этого храма искусства. Анна Андреевна, мать Антона, до художника-постановщика не дослужилась, но на судьбу не жаловалась. Почётная грамота Министерства культуры СССР давала некие привилегиик пенсии. Но на пенсию Шутренкова уходить не спешила.

– Представьте себе, дорогая, что труппа играет сорок два спектакля и в тридцати из них моё оформление. Кто ж лучше меня знает – что, где и чем нужно обновить? Пришла у нас одна из художественного училища. Вся из себя такая-растакая! И тут же, мерзавка, принялась обновлять задник гуашью по маслу! Нет, ты представляешь: задник и гуашью по маслу! Бр-р-р-р! – возмущалась она за ужином.

– Представляю, – рассмеялась Сечкина.

– Откуда? – удивилась Анна Андреевна.

– В своё время я хотела поступать в художественное училище, – объяснила Наташа.

– Да?! – брови Шутренковой взмыли вверх. – Из деревни в художку? Хм! Ну-ка, пошли!

Шутренковы жили в пригороде Приморска на станции Санаторной в частном доме, построенном ещё отцом мужа Анны Андреевны, капитаном-китобоем. К домук началу нашего повествованияуже покойныймуж хозяйки, тоже капитан и китобой, пристроил для жены мастерскую – насколько просторное и светлое помещение, настолько и холодное в зиму. На Санаторной было много санаториев и пансионатов, которым требовалась художественная продукция, те же таблички на дверях. Анна Андреевна всегда имела шабашку и муж выделил ей профессиональный угол «для художественных извращений», как говорил Антон. Сама Анна Андреевна называла свою мастерскую Эдемом. Наташа вдохнула в себя как благовоние особый запах мастерской. «Вот это жизнь!» – подумала.

Хозяйка дома была дамой, в которой миловидность сочеталась с холодностью. То или иное решали её губы: либо чуть сжатые, как перед первым поцелуем, либо растянутые в обезоруживающей улыбке а ля младенец. Ростаона была среднего, Наташе по серьги. Для пятидесяти пяти лет Шутренкова выглядела неплохо. Почти без морщин, без возрастных потёков на лице. В волосах, имевших естественный тёмно-русый цвет, не было не единой сединки. Фигура молодухи, со спины так очень аппетитно выглядела Шутренкова. Улыбалась Анна Андреевна крайне редко. Заботы одолевали. Наташе она предстала в своё наикрасшем виде.

Анна Андреевна приоткрыла одно полотно. На нём просматривалась верхняя часть обнажённой женской фигуры.

– Это кто? – спросила хозяйка у гостьи.

– Это «Рождение Венеры» Боттичелли, только цвета какие-то не такие, – сразу ответила Наташа.

– Цвета такие, какие надо, – проворчала Анна Андреевна. – Это часть декорации. Она будет освещена красным светом, потому и цвета подобраны так, чтобы в красном она выглядела как в обычном дневном свете. А ты просто прелесть, моя дорогая! Нет, ну надо же! И при этом из колхоза!

– Из рыбацкого колхоза, – поправила хозяйку гостья.

– А есть разница? – удивилась Шутренкова. – Хотя, наверное, есть, если ты так на этом настаиваешь. За это надо выпить, и не вздумай мне отказать: прокляну!