Поцелуи на ветру. Повести - Иван Уханов

– Тут в августе красиво, – словно извиняясь, заговорила Светлана, поглаживая головки нераскрывшихся астр. – Тюльпаны уже отошли, а гладиолусы и вот астры еще не поспели. Розы тоже недели три поспят еще, а потом один за другим бутончики начнут раскрываться… О, как тут станет красиво, какие запахи!

– А почему ж вчера мы не полили цветы?

– Я всегда их поливаю сама. Одна. Это мой уголок отдыха, – пояснила Светлана. – Нет, не подумайте, что для себя одной эти цветы холю. Сюда и папа заходил, когда был жив. Кстати, это он розы из Ессентуков еще шесть лет назад привез… И вы… пожалуйста, если нравится, приходите сюда. Цветы помогают думать о хорошем, успокаивают…

Светлана, как я понял, все еще продолжала врачевать меня от давней душевной боли. Я больше смотрел на нее, чем на цветы.

– Жаль, что сумерки… Я бы сфотографировал вас, Светлана, здесь у цветника, – неуклюже вырвалось у меня восхищение внешностью девушки.

– Еще успеете, – с улыбкой пообещала она, оглядывая себя, свой тесноватый красный, в белый горошек ситцевый сарафан. – И нельзя же в таком вот виде… Как скажете, я новое платье, туфельки надену. Получатся фотки хорошо – Коленьке вышлю. Он мне уже две карточки прислал, а я ему ни одной…

Когда мы вернулись на веранду, Светлана принесла из дома фотоальбом, медленно стала перелистывать страницы семейной хроники.

– Это папа и мама в молодости. Он танкистом воевал, раненым в госпиталь попал – в Оренбург, где мама санитаркой работала. Пока выхаживала его, сама влюбилась. Папа был ранен в легкое, хоть и подлечился, но жить ему присоветовали в сухом лесном месте. Вот они и поселились здесь, в Сосновке.

Простодушие, с каким Светлана рассказывала о своих родителях, внушало мне ощущение, будто я давно, еще до ее рассказа, знал этих людей, жил с ними в одной семье.

– А это Наташа, старшая сестра, со своим мужем Павлом Васильевичем. – Девушка перестала листать, дала наглядеться на угрюмого, с въедливым взглядом жестких, маленьких глаз лысоватого мужчину рядом с крупнотелой, лицом похожей на Светлану увядающей блондинкой. – Ему уже сорок пять, на двенадцать лет старше. А не ценит этого, ставит сестре в упрек даже ее молодость. Странно, правда?.. Вот заезжала я недавно к ним, сходили в кафе, немножко там станцевали. Он сразу же заворчал на нее: «Конечно, ты моложе, вот и скачешь. А было бы тебе с мое, не распрыгалась бы». И так всегда, чего ни коснись, только и слышит от него: «Ты помоложе, вот и сбегай, принеси»; «Ты помоложе – вот и постоишь»… Неделю не прожила бы с таким. А Наташа смирилась, прощает. Куда, дескать, теперь деваться – двое детей. Да и непьющий Павел Васильевич, бережливый мужик, в начальниках ходит… Нет, я бы ни за что…

На страницах альбома замелькали фотокарточки, запечатлевшие стадии взросления светловолосой худенькой девочки. Светлана с умилением взглядывала на них, но особо не задерживалась, перелистывала, торопясь добраться до какой-то самой интересной во всем альбоме фотографии.

– Boт! – нежно, с тихим душевным всплеском выдохнула она, найдя, наконец ту, самую нужную: – Это Коля.

С крупной, почти во весь альбомный лист карточки – любительской, белесой, недопроявленной смотрел густобровый, губатый юноша в новенькой, необжитой еще, мешковато висевшей на угловатых плечах гимнастерке, ворот которой был великоват для высокой и тонкой шеи. На стриженой голове торчали большие уши, в темных глазах – заносчивая улыбка.

Я мельком взглянул сверху вниз на девушку, на ее груди, круто и высоко поднявшие сарафан, и мне вдруг отчего-то стало жаль самоуверенно улыбающегося Колю. Вспомнилась пословица: «Когда невеста родится – жених на коня садится».

– Ну? – вопросительно вскинула на меня свои медоцветные глаза Светлана.

– Симпатичный парнишка, – сказал я.

– Парнишка? Да в нем метр восемьдесят! – обидчиво поправила она. – Мама вот тоже… никак не разглядит Колю, не оценит. А ведь он с соседнего двора. В школе учились вместе, потом в пекарне целый год работали.

Светлана поглаживала ладонью снимок, словно желая промыть, прояснить дорогие черты. Затем стала показывать подружек, кратко поясняя, кто и куда уехал из Сосновки.

– А вы не думаете ехать? Здесь-то где учиться?

– Негде, конечно, – согласилась Светлана. – Но как быть?

– Один раз не вышло с институтом, со второго получится. Готовиться надо. Под лежачий камень, говорят, и вода не течет.

– Это верно, но… вот уж дождусь… – Она прижала альбом к груди и смолкла.

– Одно другому не мешает, – с мягким укором заметил я. – Можно и учиться, и ждать. Но не надо, наверное, делать это целью жизни. Рассчитывать на что-то сказочное. Ну, приедет Коля, ну, поженитесь, может быть…

– Почему это может быть? – Глаза Светланы навострились. – Мы обязательно поженимся.

– Допустим, хотя… это не такое уж геройство, чтобы афишировать и обольщаться. Но допустим. Поженились, а дальше?

– Будем… любить друг друга.

– Если человек займется только любовью, ему быстро эта наскучит.

– Что?! – с пугливым удивлением воскликнула Светлана.

– Не знаю, о какой любви вы говорите. Пусть даже о самой возвышенной. Все равно. Она лишь сильный компонент жизни, но не вся жизнь.

– Компонент?.. Это еще что? – Светлана с нахмуром взглянула на меня.

– Человеку надо еще что-то любить, дело какое-то, понимаете?

Светлана растерянно молчала. Я чувствовал, она хотела возразить и тем защитить свои, бог знает как сотворенные, воззрения на любовь, но не находила, что сказать.

– Вот, к примеру, Наташа, – помолчав, тихо и неуверенно заговорила она. – Очень умная, работает технологом на фабрике в райцентре. Ее уважают в коллективе. Но настоящего женского счастья у нее нет… Потому что муж такой! Сухарь, скряга… – Светлана вяло махнула рукой.

– Пусть Коля станет вашим идеалом, – пожелал я. – Тем более что ему уже повезло: его выбрала такая красивая девушка. А это трудно, по себе знаю очень трудно – сделать выбор…

– Долго выбирать – век женатым не бывать, – усмехнулась Светлана.

– Но и спешить ни к чему. Жениться – значит, как говорят, наполовину уменьшить свои права и вдвое увеличить свои обязанности…

– Ваше дело, но… «Чего не чаешь, то скорее сбудется», – наша бабушка говаривала. Один мудрый человек писал, что любовь, что… она… – Светлана смолкла и стала быстро листать фотоальбом. В самом конце его нашлась приклеенная к обложке школьная тетрадь, страницы который были исписаны голубыми и красными чернилами. – Сейчас… Ага, вот! «Любовь видит в браке свою высшую награду и пышнее распускает свой ароматный цвет, как при лучах солнца». Белинский. Но нашла и записала эти слова я. Видите, голубые чернила. А красными Коля писал… Это еще в школе… у нас хобби было – собирать красивые слова о любви… А теперь вот от слов к делу… Может, это не цель жизни, но… коль сказала слово, – держи.

Помолчав, я сошел по ступенькам крыльца и направился в свой домишко. Прилег там поверх одеяла на кровать и закурил, равнодушно поглядывая на свои тетрадки-конспекты, брошенные на стол. Светлана… В ней, как в весенней виноградной лозе, шло неудержимое сокодвижение. Девятнадцатилетняя, она грезила материнскими хлопотами и утехами…

Проснулся я от негромких голосов и легкого звона посуды – женщины, наверное, собирались ужинать. Чуть погодя к моей двери подошла Анастасия Семеновна и, не поднимая марлевой занавески, робковато позвала:

– Андрей Васильевич, не спите? Просим отведать горяченькой картошки.

Я встал с кровати, откинул марлевую занавеску, жестом пригласил хозяйку войти, благодарно ворча:

– Что это вы каждый вечер кормить-угощать меня взялись?

– У себя – как хотите, а в гостях – как велят, – с улыбкой настаивала Анастасия Семеновна. – Да ведь и грешно нам с вами отказаться – Цветочка ужин готовила. Самый раз поглядеть, отведать, что она за стряпуха.

– А, да… конечно. Спасибо. Я сейчас…

В большой эмалированной миске на столе круглились белые крупные картофелины, в другой – соленые огурцы матерого прошлогоднего засола. На маленьких тарелочках желтели ломтики сливочного масла, зеленели пучочки молодого лука и укропа.

– Словно домой, к маме, попал… – садясь за стол, восхитился я.

– Ну, уж… чего тут, – засмущалась Светлана.

– Скучаете по маме-то? Небось один сыночек у нее? – заспрашивала Анастасия Семеновна. Ей нравилось, я приметил, выведывать обо мне – кто я, чей, откуда…

– В семье у нас шесть братьев и две сестры.

– О, благодать-то! Целый колхоз… И все живы-здравы, рядышком живут?

– Два брата и сестренка в Арзамасе на заводах работают. Я здесь, остальные с матерью, в поселке. Отец умер. Пришел с войны израненный весь… В основном мама с нами нянчилась, до дела доводила.