Юг там, где солнце - Виталий Каплан

— Ты, Федя, ерундишь чего-то, — хмыкнул Сёма. — Деньги на комбинат, деньги на комбинат… А что прибыль от комбината тю-тю, про это забыл? Он же, комбинат, какой-никакой, а доход давал. И насчёт обустройства, это ты загнул. Чего обустроилито? Дороги разбитые, так? Грузовики каждую осень да весну тракторами волочём, забыл? Буфет на вокзале всё не откроют, канализация течёт, мать их в левую ноздрю. Гостиницу не отремонтируют никак уже какой год, считай?

— Зато храм обновили, — чуть обиженно отозвался Никитич.

— Насчёт храма спорить не буду, действительно, покрасили. А монастырь как был в развалинах, так ведь и остался.

— Это верно, — кивнул Мишаня. — Всенародная стройка, тоже туда же. Каждое лето нагонят студентов с лопатами — и радости по это самое место. А чего они с лопатами наработают? Здесь техника нужна, материалы, а это же всё деньги, деньги…

— Храм я видел, — вклинился в разговор и я. Меня понемногу начинало развозить, всё-таки жара, да и огурец, по правде говоря, не закуска, а так, баловство, но пока что я ещё держался. — Это там, на площади, да? — махнул я рукой в сторону. — Ничего, красивый храм. Лёгкий такой, будто из воздуха.

— Нравится? — просиял Никитич. — Петропавловский наш… А я ведь там десять лет ночным сторожем отработал. Всё на моих глазах, каждую тютельку там знаю… А сейчас вот на пенсии, уже второй год. Язва, понимаешь, заела, отдыхаю вот, лечусь.

«Водкой?! — чуть было не вслух поразился я. — Какой доктор тебе такое посоветовал? Годик-другой — и паталогоанатом покажет твою печень усердным студентам в белых халатах. Впрочем, в этой глуши нет студентов. Но сие тебя не извиняет, дядя Федя!»

— Ну, я, понятно, без дела не сижу, — Никитич продолжал между тем делиться подробностями биографии. — Плотничаю помаленьку, есть тут у нас артелька. Дачники, ты понимаешь, строятся, и вообще.

— А храм, он какого века? — мне захотелось увести Никитича от плотницких мемуаров. А то разговор мог коснуться и моей шабашки, о которой я, выходит, сочинял зря. На деле-то я толком топора в руках держать не умею. Не дай Бог засвечусь.

— Да вроде семнадцатого, говорят. Хотя что там от того века осталось? Сколько же ремонтов было, переделок всяких… Его ж взрывали ещё в тридцатые, сапёры, говорят, приехали, фугасы заложили, шандарахнуло так, что стёкла за километр посыпались, а храм устоял. Купол, правда, разворотило, кирпичи, понятное дело, посыпались, перекрытия опять же… Но всё-таки устоял. Овощную базу в нём потом затеяли, да не надолго. Сгорела через год. И знаешь, — доверительно наклонился ко мне Никитич, — старики рассказывают, само заполыхало, без каких причин. Эти-то, начальство, конечно, потом на проводку валили, а проводки там и вовсе не было, и вообще — чему там гореть? Гнилой картошке? Ну, и снова церковь устояла, стены подкоптились, а так ничего. Да… А открыли её уже после войны, батюшка приехал из Заозёрска, отец Геннадий, так своими руками всё делал. Ну, потом народ, конечно, стал помогать, в общем, в шестидесятые уже такой вид был, как сейчас. Я-то помню отлично, как раз из армии тогда вернулся, погулял, как положено, потом на лесопилку тут устроился. Тогда хорошо платили на лесопилке, между прочим.

Я молча кивнул. Повело мужика, сейчас он, видимо, всю жизнь свою расскажет, впрочем, это и так было ясно. Меня гораздо больше волновало другое — не сломается ли он раньше, чем разберёмся на тему ночлега? На гостеприимство обременённых семьями Сёмы и Мишани я, понятное дело, не расчитывал.

А вечер меж тем тихо брал своё. Жара вроде бы и не схлынула, но солнце уже зацепило краем изломанную линию горизонта, прозрачнее стал воздух, удлинились чёрно-сизые тени, а в кустах то и дело слышились какие-то деловитые, явно животного происхождения, шорохи. Или это у меня от выпитого?

Никитич всё болтал и болтал, а я, не вслушиваясь в его басовитый говорок, сидел, прислонясь к своей объёмистой сумке. Надо было, конечно, порыться в ней, внести свой вклад в общий стол, но кроме двух варёных яиц, короткой палки колбасы, да начинающего подсыхать батона у меня ничего не имелось. Да и колбаса была припасом стратегическим, я надеялся на здешние магазины. Тётя Варя писала, чтобы никаких продуктов я не брал, там у них с дедом Владимиром классическое натуральное хозяйство. Как бы они по случаю моего приезда, не дожидаясь осени, поросёнка не вздумали резать. Ведь мне же резать и придётся, а я этого не люблю. Но кому ещё? Дед старый, слабый, приглашать соседского мужика — позориться… Ладно, справлюсь как-нибудь.

Зато порадую старушку платком. Индийское производство, в их глухомани такого, наверное, ещё с плутократических времён не видали, да и у нас, хоть и в Столице, а тоже пять талонов на отдел, мне ещё повезло — вытянул. Что же касается деда, я вёз ему набор курительных трубок. Не высший свет, конечно, но будет доволен. Не всё же ему самокрутки палить. Мне, правда, нелегко уловить разницу, курить так и не пробовал никогда, в интернате на меня косились как на придурочного. Но так уж Господь дал.

Однако! Окружающий мир понемногу начинал крутиться вокруг невидимой оси, лёгкие волны тепла пробегали по моему лбу, предметы теряли отчётливость. Если и дальше так пойдёт, как бы не сломаться до дяди Феди. Он-то, по всему видать, боец опытный, со мной не сравнить. Тем более, что по правде я совсем даже и не боец. Не принимает организм — и всё тут. Ребята наши — те сперва хмыкали да подначивали, а после смирились с такой странностью.

— Вот, я и говорю, — продолжал благодушно Никитич, — ты, Людка, уже двоих сорванцов соорудила, а всё как маленькая. Ну почему я должен об ней хлопотать? У тебя, доча, мужик вроде как имеется? Вот пускай он и выбивает. А папка что? Папка уже на пенсии, между прочим, у него и сердце, радикулит, и…

Чем ещё наградили годы Никитича, я услышать не успел. Звон стекла бесцеремонно оборвал его сетования. Прилетевший с пустыря по крутой дуге мяч врезался прямо в центр нашего импровизированного стола. Недопитая бутылка покатилась к кустам, по пути громко стукаясь об обломки кирпича. Стопочкам повезло меньше — две выжили, но третью раздавило. Расплющился и мой бумажный стаканчик, но, впрочем, что ему сделается?

А вот закуска не слишком пострадала. Сало к этому моменту было почти дожёвано, помидоров тоже не осталось, а хлеб и огурцы Никитич, грязно ругаясь, собирал в пыльной траве.

— Ах, поганцы, — мотнул он головой в сторону пустыря. — Весь отдых испортили. Ну, мы им сейчас…

Оттуда, с пустыря, доносились крикливые детские голоса, юные футболисты отчаянно спорили. По всей видимости, решали, кому идти за пленённым мячом.

— Это ж надо, а! — грустно высказался Мишаня. — Люди, значит, сидят, культурно беседуют… А там, между прочим, ещё где-то с полстакана оставалось.

— Во молодёжь пошла, — вставил очнувшийся от пьяных грёз Сё- ма. — Всё им по фигу, что люди рядом — до фонаря.

— Ладно, что разнылись? — обернулся к нам ползающий в траве Никитич. — Вот, все огурчики целы, и хлеб разве что запылился, ну да ладно, оботрём, мы не лорды. Главное, запасы-то целы, — похлопал он себя по прозвеневшим карманам. — Сейчас возобновим…

Но пришлось повременить.

— Простите, я это… Можно мячик забрать? — раздался хрипловатый мальчишеский голос.

Мы, все четверо, обернулись. В нескольких шагах от нас торчал невысокий пацан лет этак тринадцати, белобрысый и, как показалось мне в лучах утопающего солнца, загоревший до густой коричневости. Застиранная футболка в нескольких местах была заляпана ягодным соком, а некогда белые брезентовые шортики — измазаны кирпичной крошкой и рыжеватой глиной.

Его чуть пухловатые губы кривились в нерешительной улыбке, а в глазах легко читалась тревога — он, разумеется, оценил масштаб разрушений.

— Значит, мячик тебе, говоришь, — не спеша протянул Никитич, похлопывая ладонью по ребристой поверхности мяча. — Вы, обормоты, значит, будете людям культурный отдых нарушать, а вам за то мячики подавай? Нет, сынок, не всё так просто. Вас учить и учить надо, сопляков, — Никитич встал и подался вбок, намереваясь вырвать подходящий стебель крапивы. Мальчишка с ходу просёк его план и резво отпрыгнул на безопасное расстояние.

— А я тут при чём? — обиженно пояснил он. — Это Вовка пасовать не умеет, он сюда и залупил. Меня-то за что?

— Да уж найдётся за что, — ехидно предположил Никитич. — Мячик-то, между прочим, чей?

— Ну, мой мячик, — уныло признался пацан.

— Твой, стало быть… — усмехнулся Никитич. — Значит, пускай мама за ним приходит. С ней и будем разбираться на предмет порчи имущества…

— Так не я же пасовал! — вновь огрызнулся мальчишка и на всякий случай отошёл ещё подальше.

— Ты, не ты — разницы не вижу. Главное что? Мячик твой, тебе и отвечать известным местом…

Похоже, Никитич обрёл благодатную тему для словесных излияний и мог так препираться до бесконечности. Во всяком случае, пока не отрубится.