Мыши Наталии Моосгабр - Ладислав Фукс

– Лошади, – кивнула госпожа Моосгабр, – лошади… – Вдруг она неожиданно встала, подошла к буфету и открыла нижние дверцы. – Пейте кофе, – сказала она и вытащила из буфета три новые мышеловки. – Пейте кофе, – сказала она и медленно пошла с мышеловками к двери.

– Куда вы с ними идете, госпожа Моосгабр? – спросила привратница.

– Во двор, – сказала госпожа Моосгабр, – во двор. Поставлю их во дворе под лесами. Чтобы мыши не забрались к Фаберам. Скоро полседьмого, – госпожа Моосгабр посмотрела на часы у печи, – поставлю их во дворе, пока еще не совсем стемнело, а потом вынесу ведро из комнаты. Возьмите булку к кофе и садитесь, я мигом. – И госпожа Моосгабр с мышеловками вышла из кухни в коридор, а оттуда в подворотню.

На дворе уже стемнело, стоял сентябрь, половина седьмого вечера, однако двор еще не погрузился в полную темноту. Темнота была прошита огнями из окон верхних этажей, а потому что-то было видно. При этой необычной полутьме во дворе было тепло – стоял сентябрьский вечер, – и повсюду на этажах в галереях царило полное спокойствие. Госпожа Моосгабр обогнула лестницу в конце проезда, где стояла урна, и вошла в этот тихий полутемный двор под самые леса. Она уж было хотела нагнуться и поставить там мышеловки, как услышала высоко над собой короткий слабый свист. Она подняла голову и еще успела увидеть в вышине несколько зеленых и красных огней, которые тотчас исчезли, словно утонули в небе. Госпожа Моосгабр кивнула и снова нагнулась, как вдруг услыхала над собой тихий треск. Сверху во двор упала какая-то рейка. Потом снова раздался тихий треск, и во двор упала дощечка. В эту минуту часы пробили полседьмого, те часы, что были в кухне у печи, – их бой донесся из окна комнаты. Во дворе и на этажах в галереях все еще царило полное спокойствие, и госпожа Моосгабр с мышеловками вышла из-под лесов, под которыми до сих пор стояла, и направилась во двор. Она подняла голову и поглядела на леса, достигавшие второго и третьего этажа галерей, и, хотя там по-прежнему царило полное спокойствие, ей вдруг показалось, что там, наверху, на лесах, что-то движется. Что там, наверху, на лесах, среди всех этих жердей, реек и досок что-то движется, громко и часто дышит, вздыхает и в упор глядит на нее, на госпожу Моосгабр, стоящую внизу во дворе. Госпожа Моосгабр вдруг странно передернулась. «Если это кошка, – передернулась она, – то хорошо. Пусть там сидит, пусть подстерегает. Это кошка, она сидит там в засаде». И госпожа Моосгабр с мышеловками вдруг на удивление быстро вернулась к лесам. Обогнула лестницу и побежала домой.

Привратница по-прежнему сидела за столом, пила кофе, но теперь ела и булку. Когда госпожа Моосгабр показалась в дверях, она подняла голову.

– В чем дело, госпожа Моосгабр, – спросила она, – случилось что… вы не поставили во дворе мышеловки?

– Не поставила, – опомнилась наконец госпожа Моосгабр, но какая-то странная тревога не покидала ее, – во дворе уже ничего не видно, темно. Поставлю их завтра. Что это, госпожа Кральц… – госпожа Моосгабр в тревоге подошла к столу, – что это…

– Я слышала, как что-то упало, – сказала привратница и проглотила кусок. – Будто дерево упало. Не упало ли что с лесов?

– Какая-то рейка, – сказала госпожа Моосгабр, поставила на стол мышеловки и села на стул, – какая-то рейка и дощечка. Наверху на лесах, похоже, кошка сидит. Как-то пугливо дышала там и смотрела на меня. Но хорошо, что она там сидит и подстерегает. И еще, – добавила госпожа Моосгабр, – какой-то звездолет летел.

– Звездолет, – кивнула привратница, – это на Луну. Вечером их отсюда стартуют три. – Привратница перестала есть булку и лишь потягивала кофе.

Госпожа Моосгабр беспокойно смотрела на мышеловки и временами косилась на часы у печи.

– Фаберу до дома далеко добираться, – сказала привратница, – работает до шести, вы же знаете, он и сегодня в праздник работает. Пока до дома дойдет, будет семь.

– Он автобусом ездит? – спросила госпожа Моосгабр и беспокойно посмотрела на часы.

– Троллейбусом, – сказала привратница.

– Я троллем еще никогда не ездила, – госпожа Моосгабр повернула голову к дверям комнаты, – а подземкой ездила один раз. На свою свадьбу, пятьдесят лет тому. Ехали мы отсюда, из Блауэнталя, на площадь Анны-Марии Блаженной, стало быть, до станции «Ратуша». Или же до станции «Кладбище». На площади за ратушей в то время был трактир, а сейчас на его месте – нынешние многоэтажки.

– Послушайте, госпожа Моосгабр, – внезапно сказала привратница и поднялась со стула, – послушайте, кое-что мне вдруг пришло в голову. – И когда госпожа Моосгабр тревожно подняла глаза, привратница спросила: – Знаете ли вы, госпожа Моосгабр, некую Мари Каприкорну?

– Мари Капри… – удивленно посмотрела на гостью госпожа Моосгабр, а та повторила:

– Мари Каприкорну.

– Такую не знаю, – покачала головой госпожа Моосгабр, – нет, не знаю. А кто она, госпожа привратница, эта самая Мари Капри…

– Понятия не имею, госпожа Моосгабр, – сказала привратница и снова села, – я ее совершенно не знаю.

– Тогда откуда вы о ней знаете? – спросила госпожа Моосгабр.

– Да разве я знаю! – засмеялась привратница. – Я просто слыхала о ней. Слыхала, что есть некая Мари Каприкорна, а больше ничего о ней не знаю. Но если что-нибудь узнаю, – сказала она быстро, – обязательно вам скажу. Тотчас скажу, раз это вам интересно, как узнаю, так враз и скажу.

На минуту воцарилась тишина, привратница потягивала кофе, госпожа Моосгабр поглаживала ладонью мышеловки и посматривала на часы у печи. Потом сказала:

– Но все равно Мари Капри из головы у меня не выходит. Это что, какая-нибудь особенная личность, или…

– Мари Каприкорна, – сказала привратница, – я, право, не знаю. Я же вам сказала, что ничего не знаю о ней. И выкиньте ее из головы, госпожа Моосгабр, на свете столько людей, и, если о каждом будете думать, голова у вас лопнет.

И вдруг привратница высказала мысль, которой сама удивилась. Она сказала:

– Я вообще считаю, что обо всех, кто живет на свете, незачем думать. Человеку достаточно думать о тех, кого он знает. Я иной раз думаю о нашей княгине тальской, а иной раз немного и о моем старике. О моем старике, что сбежал от меня.

Стрелки на часах у печи приближались к без четверти семь. Госпожа Моосгабр неожиданно встала.

– Куда ж это вы опять? – спросила привратница. – Мышеловки все-таки поставить?

– Только ведро из комнаты вынести, – сказала госпожа Моосгабр, – вы сидите и угощайтесь, что же вы булку не едите? Я мигом обратно.

Госпожа Моосгабр вошла в комнату, прикрыла за собой дверь. Из ведра вынула мокрую тряпку, потом подошла к окну и выглянула во двор. И в ту минуту, когда выглянула во двор, ей показалось, что там она что-то видит.

Словно там, на дворе в темноте, прошитой огнями верхних этажей, чуть в стороне от окна и лесов, лежит какая-то тень. На дворе в темноте, прошитой огнями верхних этажей, лежала какая-то тень, словно упала с неба. «Похоже, – сказала себе госпожа Моосгабр, – будто сюда с неба упала какая-то торба, что вешают на лошадиную морду». Госпожа Моосгабр стояла с мокрой тряпкой в руке у окна и пялила глаза на тень, пялила минуту, две, три, сколько – не знает никто, не знает, пожалуй, даже привратница, как и не знает никто, о чем госпожа Моосгабр в те минуты думала. Потом в кухне часы пробили без четверти семь, и госпожа Моосгабр опустила тряпку на пол. Упала она с таким грохотом, словно упало дерево.

Когда госпожа Моосгабр переступила порог кухни, у привратницы рот был набит булкой и ее взор обращен куда-то к дивану.

– Вы ничего не слыхали? – спросила госпожа Моосгабр с порога. – Не слыхали, нет?

Привратница как раз заглатывала кусок и потому лишь молча покачала головой.

– В самом деле, – сказала госпожа Моосгабр как-то странно, необычно, – будто бы что-то грохнуло. Будто бы что-то грохнуло на дворе, под лесами, как раз когда часы били три четверти.

– Может, это звездолет летел с Луны, – засмеялась привратница и отерла рот ладонью, – один приземляется здесь как раз в это время.

Было около семи, когда в проезде раздались шаги.

– Слышите? – навострила привратница слух. – Это Фабер. С работы возвращается и, должно быть, пьяный. И вправду это он.

Это и вправду был он.

Собираясь поставить ногу на первую ступеньку лестницы, он оглядел тихий потемневший двор, прошитый огнями верхних этажей, и вдруг его нетвердый шаг замер… Потом он обогнул лестницу и прошел во двор. И там застыл в оцепенении.

На дворе, в темноте, прошитой огнями верхних этажей, лежал маленький мальчик Фабер, лежал ничком на брусчатке, а из-под лба у него торчала какая-то полосатая тряпочка. Он лежал тихо и недвижно, как комочек беды, как торбочка нищего, как жалкий клубочек, лежал в той же позе, что и четверть часа назад, а то еще дольше, только теперь лужа под его лицом уже растеклась и блестела как темное полуночное озерцо. И повсюду царило спокойствие.