Жмурки (СИ) - Зимин Дмитрий

А вот Тарас редко теперь чтил нас своим присутствием — ему хватало дел с цирком, которому из уважения оставили прежнее название: «Вертеп Ефима Демидова».

— И вести мы теперь себя должны, как в старые добрые феодальные времена, — продолжил шеф, открывая бутылку «Арктики». — Будем заключать союзы, привечать друзей… А всем остальным скажем окончательное и бесповоротное «нет». Питер — наш город. Мы не пустим сюда никого из тех, кто хочет половить рыбку в мутной воде.

— То есть, мы будем решать, кому жить, а кому умереть? — катая хлебный мякиш, кротко вопросил чудо-отрок.

— Да поймите, святой отец, — Алекс прижал руки к груди. — Право сильного — это когда или ты, или тебя. А может, вы забыли?

— Ничего я не забыл, — с грохотом опрокинув табуретку, отец Прохор поднялся и устремился на улицу.

Я думал, он уедет. Ждал, когда взревёт мощный мотор Эскалэйда… Но потом заметил в окно, как отрок потерянно стоит на крыльце, среди дождя и мокрых кленовых листьев, засунув руки в карманы кенгурушки по самые локти, и тоже поднялся.

— Пойду, покурю.

Алекс милостиво кивнул. Дома он, окромя трубочного, никакого табака не дозволял.

Когда я вышел, чудо-отрок недовольно покосился в мою сторону, но потом буркнул:

— Не думал я, что придётся заново всё это пережить.

Я так понял, что он не прочь поговорить, и закурив, подтолкнул:

— Не думал?

— Надеялся, — поправился святой отец. — Но надежда — пустое чувство. Когда мы, в одна тысяча двести двенадцатом, шли на Иерусалим, тоже надеялись. Что как-нибудь, с Божьей помощью, мы там окажемся. Море расступится и пропустит на Святую землю, или сами собой у причалов Константинова града появятся корабли… И знаешь, что? Они появились. Но корабли, пожертвованные добрыми купцами, привезли нас вовсе не в Палестину, а в Алжир.

Крестовый поход детей — вот о чём говорил святой отец. Они шли со всей Европы, очарованные речами безумного пастушка.

Предприимчивые и не слишком богобоязненные купцы, посадив детишек на корабли, отправили их прямиком в лапы работорговцев.

Если б я мог, если б имел право — я бы перекрестился.

Впервые чудо-отрок приоткрыл передо мной завесу своей длинной, полной тайн и загадок жизни. Вопросов, конечно же, сразу возникло ещё больше.

Правда ли, что Екатерина была настолько великой, как об том говорят?

Существовал ли на самом деле граф Калиостро?

И пил ли святой отец водку с Распутиным?

Но чудо-отрок, остудив юные ланиты, уже исчез с крыльца, и из кухни доносился его ершистый, гонористый тенорок…

К сожалению, по слову шефа не сбылось. Питер — город большой, за каждой окраиной не уследишь.

Разброд и шатания, спровоцированные ещё присной памяти графом, разрастались не по дням, а по часам.

Раньше с ночными экскурсиями мы с шефом справлялись вдвоём — легко.

Теперь, даже с помощью Мириам, с нашими девочками, Котовым с его отрядом быстрого реагирования, и семьёй Тараса, безопасность Питерских улиц нам только снилась.

Участились случаи самовозгорания, духовидения полтергейстов и ондагейстов в квартирах обычных граждан — и вместе с этим, изо всех щелей на свет Божий, полезли различного пошиба шарлатаны: гадалки на экскрементах младенцев, экстрасенсы от интернета, заряжающие через телефон не только святую воду, а и векторы микрочастиц…

Люди к ним бежали массово, в надежде защититься от летающих по кухне ножей и тарелочек.

Мы разрывались, отрабатывая экскурсии от заката до рассвета. Но помогало это не слишком.

Город, аки библейская саранча, заполонила нежить.

Уже на Невском можно было запросто встретить горгулью — они облюбовали коньки крыш и фронтоны старинных зданий.

Подвалы и катакомбы заселили шишиги и гули — голодные демоны, они пожирали всё, что невзначай оказывалось в их лапах, от крыс до ночующих в тепломагистрали бомжей.

Крыши заполонили вендиго и грайны, в парках обосновались Ырки. Охотились они, правда, только ночью, а днём отсыпались в канализации — что не добавляло городу ни безопасности, ни благоухания.

В новостях мелькали сообщения о всё новых убийствах. Пока что их приписывали то террористам, то маньякам. По каналам ЧС непрерывным потоком шли напоминания о бдительности и запреты выходить на улицы после захода солнца…

Но скоро люди разберутся. Сказки для того и нужны, чтобы помнить. Чтобы, когда придёт бука, точно знать, в какое место всадить кол.

Улицы наводнили бродячие проповедники, предрекающие конец света.

В чём-то они были правы.

Со смертью Скопина-Шуйского окончилась целая эпоха. И сколько бы мы не ругали Совет, надо смотреть правде в глаза: то была эпоха спокойствия и относительного благополучия.

Ещё китайцы, желая оскорбить ближнего, давали такое напутствие: — чтоб тебе жить в эпоху перемен.

Памятуя, что рассказывали старички о средних веках, даже представить не берусь, что нас ожидает в обозримом будущем.

Так что, отца Прохора с его рефлексией я понимаю. И Алекса понимаю: он теперь стихи пишет. Каждый день. А по ночам взбирается на конёк крыши и читает.

Что характерно: меня убедили, что стоит произнести ману — и расплата последует незамедлительно. Катаклизмы, стихийные бедствия, зверь из Бездны и смена половой принадлежности.

Но Шеф уже вторую неделю торчит на крыше, словно ему там клубничным джемом намазано, и — ничего.

В смысле — плохого.

Я позвонил Тарасу.

Древний стригой по своему обыкновению громко рассмеялся, а потом сказал:

— А ты закрой глаза, мон шер ами, и посмотри на ваш дом ДРУГИМ зрением.

Упс.

Я всё ещё забываю о своих апгрейдах, и пытаюсь жить по старинке.

Когда я посмотрел на крышу так, как советовал древний стригой, чуть не упал. На пятую точку.

Своими стихами Алекс создавал плетения.

Они покрывали наш тихий особнячок, как вязанная кружевная шаль. Они тянулись сквозь весь квартал. Они уже достигли реки, и было видно: скоро светлые нити заплетут и мост, и тот берег, а потом дотянутся и до границ города.

Шеф нас охранял.

А я-то, дурак, решил, что у Алекса кукушечка слетела от вседозволенности…

Стыдно — жуть.

А ещё хуже то, что именно в ЭТОМ направлении я так себя и не проявил.

Сколько Алекс не бился, ни одной сколько-нибудь приличной маны родить мне так и не удалось.

Но всё равно: несмотря на стихотворные плетения шефа, кто-то к нам ночью проник.

Отчитав Антигону, я вновь вышел во двор.

Курить не стал — нюх мне сейчас пригодится. И сунув руки в карманы тёплой куртки, принялся обследовать жухлую листву под окном.

Ночью были заморозки — ноябрь, время пить горячий глинтвейн и нежиться перед горящим камином.

Солнце только появилось над дальними крышами и мелкая крупа инея ещё не растаяла на палых листьях, на прижатых к земле кустах гортензий, на синеватой от холода траве…

В инее виднелись отчётливые проталины в виде лап. Кошачьи или вроде того, — я прикинул размер. — Ростом животное должно быть с сенбернара.