Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери - Сара Лейбовиц

Нас оставили стоять в одном белье; мы смущенно поглядывали друг на друга. В этот момент жестокая сторона наших распорядительниц взяла верх, и они начали бить нас, крича, что мы должны раздеться догола. Мне показалось, что небо рушится мне на голову. В нашей семье мы всегда соблюдали приличия, и я ни разу никого не видела голым. Я была в шоке.

Когда мы полностью разделись, нам велели по очереди подходить к пятерым или шестерым женщинам, которые стригли заключенным волосы. Когда настала моя очередь, я оказалась перед одной из них – они все тоже были еврейками. Эта женщина, давно уже находившаяся в Аушвице, начала сбривать мне волосы электрической машинкой. Как любая девочка-подросток я много внимания уделяла своим волосам. Они были темные и прямые, до плеч, и я носила их на косой пробор. В те времена в моде были кудри, поэтому каждый вечер я накручивала свои волосы на папильотки и молилась о том, чтобы проснуться утром с кудрявой головой. У моей сестры Рахили были светлые волосы с природными кудряшками, и она отстригла себе челку. В гетто мы с Рахилью были вынуждены, с огромным сожалением, расстаться со своими длинными волосами и сделать короткие стрижки, потому что гетто кишело вшами. Но теперь эта женщина собиралась обрить меня налысо. Лысая? Я? Я поглядела направо, потом налево и поняла, что налысо бреют нас всех.

В электрической машинке села батарейка, и она перестала работать еще до того, как меня добрили. Женщина взяла большие ножницы и начала грубо состригать остатки. Она несколько раз порезала мне кожу, и на ней остались царапины. Потом у нас обрили волосы с других частей тела. Мы остались голыми, бритыми и униженными.

Дальше нас погнали в следующую комнату, где под потолком проходили трубы с дырочками, подключенные к водяному баку, – так выглядел лагерный душ. Бак подогревался, поэтому вода была горячей, но спустя несколько минут вода в баке закончилась. Нам сказали, что за следующим баком уже пошли, но почти два часа мы стояли голые, дрожа от холода, в ожидании воды. Наконец подвесили новый бак, и на нас полилась горячая вода. Нам раздали бруски мыла, от которых шел отвратительный запах. Командирша сказала нам, что мыло называется RJF – аббревиатура от reine (чистый) judische (еврейский) fett (жир). Женщины вокруг меня не поняли, о чем она говорит. Я тоже не понимала. Они делают мыло из людей? Они сошли с ума?

Мы все намылились этим мылом. Нас вынудили это сделать[3].

Когда с душем было покончено, мы остались стоять и сохнуть на ветру, без полотенец. Каждая получила серое платье, сделанное из ткани, похожей на мешковину. Все платья были одинакового размера, из одного куска ткани, без швов и пояса. Поскольку я была невысокой, мое платье тащилось по полу. Еще мне выдали ботинки, которые оказались мне велики. В огромном платье и ботинках не по размеру я едва могла ходить.

Девушки рядом советовали: «Сури, отрежь подол платья», – но ни у кого из нас не было ножниц.

Еще кто-то сказал:

– Когда дойдем туда, возьмем камень и оторвем подол.

Но и камней нигде не было. Вокруг было чисто, почти стерильно. Пришлось мне ступать прямо на подол своими гигантскими башмаками.

Кто бы поверил, что мы проходим в этих платьях две недели и два дня кряду, ни разу за это время их не сменив!

Первая ночь в Аушвице

Сара Лейбовиц

В конце нашего первого дня в Аушвице нас отвели в карантин. Нам сказали, что мы просидим взаперти две недели, чтобы убедиться, что у нас нет никаких болезней.

По дороге нам попадались мужчины; они кричали: «Откуда вы?» Мужчины говорили на венгерском. Один из них бросил нам кусок хлеба, и тот упал на землю. Хлеб был черный, из муки с отрубями, выпеченный в квадратной форме. Я подняла кусок, но никто не хотел есть такой хлеб. Кто-то прошептал: «Другого хлеба тут нет». Поэтому я не стала его выбрасывать. В любом случае мне некуда было его бросить. Со всех сторон все было идеально чисто. Ни клочка бумаги, ни листочка с дерева не лежало на земле.

К полуночи мы добрались до Блока 13. Нас выстроили колоннами по пять и снова устроили отбор. Всех, кто казался командиршам неподходящим, отводили в сторону и сразу забирали. Я стояла в строю, зажав хлеб под мышкой. Поскольку на мне было широкое платье, этого никто не заметил.

В строю мы простояли почти два часа. Ни у кого из нас не было часов, а мое чувство времени смазалось, и я понятия не имела, действительно мы стоим два часа, или мне просто так кажется. С этого дня время стало расплывчатым, неопределенным. Время Аушвица.

Пока мы стояли строем, командирша объяснила нам, что мы поступаем в Блок 13. Девушек разделили на группы и стали заводить туда. Когда дошла очередь до моей группы, блокова, старшина блока, показала нам нары, на которых мы должны были спать.

– Вы знаете, где находитесь? – спросила она.

Я не помню, что мы ответили. Да и что мы могли сказать? Она велела четырнадцати девушкам залезать на одни нары и ложиться спать.

Мы улеглись все вместе – семеро головой в одну сторону и семеро в другую, – так что наши ноги оказались между голов других. Никогда в жизни я не бывала в такой шокирующей ситуации.

Кто-то спросил у старшины блока, где подушки, и получил в ответ две пощечины.

Когда старшина ушла, я вытащила хлеб, который прятала под мышкой. Девушки вокруг меня стали просить дать им кусочек. Мысль о том, что хлеб бросили нам потому, что он был невкусным, сменилась пониманием того, что это и есть единственный вкус хлеба в этом месте. К тому времени все мы изголодались.

Кто-то спросил у старшины, где можно вымыть руки, и тоже получил пощечины. Хоть я и выросла в религиозной семье и не привыкла есть хлеб, не исполнив сначала ритуальное омовение рук, я произнесла над ним благословение и с тяжелым сердцем съела его с немытыми руками.

Первая ночь в Аушвице была тревожной. Я понятия не имела, где нахожусь. Мы едва успевали преклонить головы и закрыть глаза, как старшина начинала нас будить. Она заставляла нас выходить наружу на перекличку, чтобы мы запомнили дорогу к своим нарам. Поэтому несколько раз в первую ночь нам приходилось слезать с нар и выходить на