Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери - Сара Лейбовиц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мы сели в вагон, моего двоюродного брата Шони Соломона назначили в нем старшиной. Даже не знаю, кто именно назначил; помню только, что он отвечал за всех. Ему было девятнадцать, и он жил в соседней деревне Богровичи. Шони был сыном моей тетки, сестры отца, Фейге.
В одном углу вагона плакали дети, в другом несколько человек пытались усадить стариков на пол. Мы все страшно изголодались и устали, что еще усиливало наши страдания. Среди нас были матери с младенцами; собственно, большинство пассажиров вагона составляли женщины, старики, дети и подростки. Мужчин было очень мало, потому что их еще раньше силой угнали в венгерскую армию. Они выполняли там самую тяжелую работу, а после немецкой оккупации превратились в пленных. С тех пор семьи не только тосковали по ним, но и опасались за их безопасность.
Всего в вагоне ехало восемьдесят четыре человека – все перепуганные и не знакомые друг с другом. Случайное сборище людей, движущихся навстречу общей судьбе.
Следующее, что мы заметили, – в вагоне не было воды для питья. Мы не могли даже представить, как обойдемся без нее в пути.
В первую четверть часа поездки мы все старались быть вежливыми и разумными. «Прошу, вы не подвинетесь немного?» – слышалось с одного конца. «Пожалуйста, потеснитесь чуть-чуть», – доносилось с другого. Но потом стало ясно, что в вагоне также нет туалета! Мы начали терять надежду. Спустя каких-то полчаса поездка уже превратилась в пытку.
– Простите, есть у кого-нибудь одеяло? – громко спросил мой отец.
Моему отцу, Якобу Гершковицу, было сорок четыре года. Он служил в синагоге, привык руководить людьми и помог племяннику, Шони, стать старшиной вагона. Стих из Поучений отцов «Там, где нет людей, старайся быть человеком», в точности подходил к нему. Он доказал, что и в самые суровые времена можно проявлять человечность и помогать другим.
Кто-то покопался в своих пожитках и достал шерстяное одеяло.
– Простите, – снова позвал мой отец, – у кого-нибудь есть молоток? Гвозди? Ведро?
Кое-как, без молотка и гвоздей, мой отец с Шони умудрились повесить одеяло в углу вагона так, что получилась туалетная кабинка. Но что делать с ведром, которое быстро переполнялось?
– Ведро надо выливать наружу, – сказал кто-то из мужчин.
Кто-то предложил забраться к другому на плечи, взять полное ведро, и вылить его содержимое в окно через железную решетку. Однако их попытка не удалась; они пробовали снова и снова, но ничего не получалось, а поезд все ехал вперед.
– У кого-нибудь есть газета? – спросили Шони и мой отец, надеясь с помощью газеты направить поток из ведра в нужную сторону.
Газеты ни у кого не оказалось, и вагон становился все грязнее, пропитываясь отвратительным запахом. Время от времени поезд останавливался на станциях, и каждый раз мы надеялись, что получим, наконец, воду и сможем опустошить ведро, но двери вагона все три дня оставались заперты.
Бывало, что поезд ждал – когда-то недолго, когда-то подольше, – вероятно, чтобы разминуться с другим составом. На некоторых станциях добрые люди, жившие поблизости, совали нам через решетку хлеб или вареные кукурузные початки. Все набрасывались на еду, и она исчезала за пару мгновений.
Каждый раз, когда поезд останавливался на станции, мы замолкали, пытаясь расслышать, на каком языке говорят снаружи, но обычно людям не позволяли подходить близко к вагонам, и мы так и оставались в неведении.
Всю поездку нас сопровождали плач и всхлипы. Люди засыпали, стоя на ногах. Иногда стоявшие менялись местами с теми, кто сидел, но спокойствия в вагоне было не дождаться.
Мы все время пытались угадать, в каком направлении едем. Мы не видели ни солнца, ни луны, ни звезд. Казалось, что вся природа и весь мир обернулись против нас.
Окна были узкие, и когда кто-нибудь пробовал выглянуть наружу, другие тут же начинали кричать, чтобы он отошел, потому что остальным нечем дышать. Один раз, когда кому-то все-таки удалось увидеть клочок пробегающего мимо пейзажа, этот человек объявил: «Мы в Польше». Мой отец тоже выглянул в окно и подтвердил: «Мы в Польше».
Человеку сложно поверить, что его отправляют на смерть без всякой вины и без каких-либо объяснений. Человеческий ум не может этого охватить. Возможно, по этой причине, несмотря на мучительное путешествие, мы все еще не лишились надежды и испытывали робкий оптимизм.
Когда нас впервые выволокли из наших домов, среди евреев прошел слух, что нас отправляют за Дунай в какое-то место под названием Дона-тул («за Дунаем» на венгерском), где в болотах находятся торфяники. Мой отец с соседями обсуждали, что, вероятно, всех евреев свозят туда, чтобы мы осушили болота и наладили сельское хозяйство. Мой отец с друзьями были уверены, что мы справимся с такой задачей. Сегодня мне известно, что в тот период из Венгрии ежедневно отбывало четыре поезда, и в каждом было по три тысячи евреев. Всего из Венгрии выехало 147 поездов, которые вывезли около 450 тысяч венгерских евреев. В предыдущие месяцы мы подвергались антисемитизму, мирились с горечью и страданиями в Мукачевском гетто и слышали, что в украинских деревнях евреев убивают, а трупы сваливают в ямы, но если бы кто-то сказал людям в нашем поезде: «Послушайте, большинство из вас умрет в течение часа после прибытия в пункт назначения», – мы посмотрели бы на него, как на умалишенного.
Периодически во время той поездки в вагоне возникали стычки. Одна произошла, когда четырнадцатилетний мальчик привязал свои ботинки за шнурки к решетке на окне. С раскачиванием вагона узел ослаб, шнурки развязались, и ботинки упали, ударив мою мать по лицу. На ботинках были металлические пряжки. Пряжка ударила маму в глаз, и она начала плакать. Отец осмотрел рану, дал маме носовой платок и заверил ее, что ничего страшного не произошло, – на следующий день от удара не останется и следа. Но люди в вагоне в гневе набросились на мальчика, собираясь его побить. Мой отец пожалел его и попытался успокоить остальных. Он сказал разъяренной толпе: «Я сам с ним разберусь. Я знаю, как воспитывать молодежь». С большим трудом ему удалось удержать остальных от нападения на мальчика, сына вдовы. Остаток поездки отец продолжал защищать его от других пассажиров. Моя мама оправилась, хотя глаз у нее заплыл, и под ним остался синяк.
Путешествие было ужасным, но никто в нашем вагоне не умер. И вот
