Тот, кто не спит - Василий Щепетнёв

Шорник, что сбрую ладил — последователь Собакевича. Грубо, но сносу нет.

— Ну, Сивка, гуляй, — он шлепнул мерина по боку. Тот охотно зарысил вслед далеким всадникам.

И пешком дойти можно. Сапоги казенные, больше стоптал больше усердия выказал. Верой и усердием все превозмочь удается.

Всадники исчезли в жарком мареве, не доскакав до горизонта. Овраг. Олений лог, как значится на старых, дореволюционных картах. Если правее забрать — попадешь в деревню Староскотинное, где гувернанткой при барских детях служила впоследствии известная романистка. Сестричка Бронте? Нет, те, бедняжки, не бывали в России.

Деревня открылась вдруг: миновал редкий кустарник и вот она, вся туточки.

Повыше, на юру — господская усадьба, а пониже — крестьянские избы.

Жарко, должно быть, пылали.

Он ходил среди черных плешин, отдельные былинки не могли затянуть их, мало времени прошло. Сорок девять лет — ничто на геологических часах.

Даже раскатанные бревна сгорели дотла, не оставив и щепы, головешки. Брось спичечный коробок в мартен — примерно, похоже.

Петров дошел до каменного дома.

Когда-то двухэтажный, свысока глядевший на подлые избы, он и получил больше — хотя куда уж больше. Стены — толстые, сложенные на века, уцелели едва выше колена, остальное смело, будто городошная бита угодила в «бабку в окошке».

Он прошел в сторону рассыпанных осколков дома. Копоть горелого дерева на остатках штукатурки, прилепившейся к красным звонким кирпичам; часть лестничного пролета, странно лежавшая в ста шагах, уже на склоне юра, ступени покрыты небесно-голубой лазурью — это расплавленные медные прутья пропитали мрамор ступеней, а дожди превратили короткий блеск медного золота в ровную, приятную глазу ярь.

Эпицентр взрыва — к северу. Петров сверился с часами. Четырнадцать сорок. И шестьсот микрорентген в час. Суммарная доза — двадцать две сотых биологического эквивалента рентгена. Сущая безделица.

Он вытащил аптечку, достал пенал с большими желтыми таблетками. За маму, за папу.

Угол дома отбрасывал тень — густую, почти черную. Место наибольшего сопротивления, стены здесь сохранились в рост. Невзрачное, но удобное для привала место.

Скромный обед, шесть перемен. Карта вин: каберне, виноградник Ваду-луй-Ваде, урожай семьдесят восьмого года, кагор Чумай восемьдесят четвертого.

Низкий рокот с запада, со стороны пройденного пути. Два вертолета, зеленые, краснозвездные, кружили в небе, вынюхивая след. Обещанная войсковая часть. Правда, в штабе округа о ней никто не знает.

Ищите, голуби, ищите.

Он укутался камуфляжным полотнищем, лег у стены. Послеобеденный отдых как причина сокращения сферы влияния Испании на рубеже семнадцатого и восемнадцатого веков.

То Испания, а то — Россия.

Вертолет шел совсем уже низко, черная пыль заклубилась над старым пепелищем, и летчик поспешил набрать высоту.

Молодец.

Петров прикрыл лицо краем полотнища.

Как хотите, а соснуть полчасика — первое дело. И для пищеварения польза неоценимая.

Он дремал под шум винтокрылых ищеек, они превращались в зеленых мух, сдуру залетевших в комнату и отчаянно кидавшихся в стороны, надеясь обрести былое небо, ветер и навозную кучу. Липучки на вас нет — широкой желто-коричневой ленты, цепляемой на шнур лампочки. Сядет на нее муха и приклеится всеми лапками, сколько бы их не было — четыре по Аристотелю, шесть по школьному учебнику, или восемь-десять-двенадцать, как докладывают любопытные натуралисты из разных уголков нашей великой и необъятной Родины.

Пробуждение сопровождалось воробьиной дракой из-за кусочка бутерброда, расточительно оставленного на салфетке. Пока двое наскакивали друг на друга, появился, как обычно бывает, третий, ухватил в клюв спорный кусочек и полетел, стараясь удерживать равновесие, а драчуны, объединенные жаждой справедливости, поспешили за ним.

Вертолеты стрекотали у горизонта, далеко. И не надоест?

Он причесался, прихорашиваясь, салфеткой прошелся по сапогам. Нет, адъютант его превосходительства не получится, слишком много пыли, неглаженности, щетины на щеках. Поле не штаб, не способствует блеску. Обошли с победой мы полсвета, если нужно, повторим, солдаты, в путь, в путь, в путь…

Он спустился с возвышенности, порой потревоженные камешки скатывались по склону, но, встретив неровность, стебелек травы или другой камешек, останавливались. Какая малость нужна, чтобы удержаться…

Староскотинное осталось позади.

Два часа буераков — и вот впереди новая посадка. Зеленая. Невысокая. Молодая.

Он подошел поближе. Лет двадцать дубкам, не больше. Деревья посажены ровно, рядами, в середине — широкий проход, утоптанный копытами. Лепешки конского навоза — старая, двухдневная. Питаются кони скудно. А с той стороны что?

Поле, просторное, ухоженное. Порубленный осот жух на солнце, а цепочка полеводов, расставленная через рядок, шла навстречу, пропалывая кормовую свеклу, бурак. Тяпки, тяжелые, треугольные, поврозь взлетали и падали вниз, подрубая сорняки и рыхля землю. Аккуратно работают, не спехом, а женщина на краю, в красной косынке, успевает и свой рядок полоть, и замечание сделать. Звеньевая, похоже. Три человека из семерки мужчины. В диковинку у нас.

Он вышел на идущую вдоль поля дорожку — неширокую, с глубокими узкими следами подвод.

— Здравствуйте!

Тяпки железными головами уткнулись в землю, спины распрямились.

— Не признаю вас что-то, — звеньевая уголком платка промокнула лоб. Остальные переводили взгляды — с него на звеньевую, со звеньевой на него. Запарились здорово. Одежда — то же «наследство империи» — галифе да гимнастерки, на женщинах — форменные юбки, но все старое, застиранное до седины. И обувь — лапти. Оно и лучше, ноги дышат, но — непривычно.

— Не признаю, — повторила звеньевая.

— Мы с вами и незнакомы, я впервые в этих местах. В Курносовку иду, да, боюсь, с пути сбился. Куда прибрел, не подскажите?

Лицо звеньевой, миг назад усталое и смущенное, закаменело.

— Какую Курносовку? Не знаем никакой Курносовки. Идёте и идите себе, не мешайте трудиться, — говор вязкий, с двойными ударениями в длинных словах. Она склонилась больше прежнего, лезвие срезало бок бурака, и, не дойдя рядок, звеньевая перешла на новый, а за ней и все звено.

— То не бригадир ваш? — Петров указал на всадника, показавшегося на краю поля.

Звеньевая обернулась, закричала с облегчением:

— Степан Матвеевич, сюда, сюда, кормилец!

Но всадник — будто и не слышал.

Тяпки вновь заклевали, люди быстренько-быстренько двинулись вглубь поля.