Хлоп-страна - Ольга Гренец

Под утро маму стало тошнить. Она проснулась, но не успела подняться, и её вырвало прямо на колени, на одеяло, на ночную рубашку дочки. Девочка проснулась, и, не понимая, что произошло, испуганно села. Через несколько мгновений приступ повторился, маму вырвало опять, на этот раз, на пол. Девочке хотелось заплакать, она сдержалась от беспокойства, от страха за маму. Когда приступ рвоты прошёл, мама велела девочке переодеться и принести из ванной ведро воды с тряпкой. Это оказалось не так-то просто: чтобы добраться до ванной, девочке надо было осторожно обойти всех чудищ, затаившихся в коридоре. Несколько раз ей казалось, что она наступает на руки и ноги спящих призраков. И только нащупав и с трудом дотянувшись наконец до выключателя в ванной, она увидела, что коридор пуст. Но путь обратно в комнату был ещё тяжелее: свет пришлось выключить, и призраки немедленно ожили. Девочка несла ведро медленно-медленно, но чем сильнее она старалась не шуметь, тем громче оно дребезжало.

Мама содрала с одеяла запачканный пододеяльник, намочила один из углов, протёрла им пол, и бросила пододеяльник в угол комнаты рядом с ведром. Потом легла на кровать, натянула на себя голое одеяло и закурила. Девочка легла рядом с ней, подоткнув одеяло, и уставилась в потолок, на котором в свете просыпающегося дня уже замелькали серые тени веток высокого клёна за окном.

– Мама, что со мной будет, когда я умру? – спросила девочка тихо-тихо, когда уже не было сил молчать.

– Ничего. Исчезнешь, – помолчав, удивительно спокойно, совсем как тогда, на пляже, ответила мама.

– Исчезну?

– Да. Ты исчезнешь, растворишься. Твоя душа перестанет существовать и сольётся со всем живым миром вокруг, – сказала мама почти ласково.

– Перестану существовать? – переспросила девочка, прислушиваясь к биению своего сердца.

– Да. Освободишься от всех забот и тревог.

– Но мне страшно, мама! Я не хочу умирать.

– Бояться нечего. Ты умрёшь очень нескоро и к тому времени уже так устанешь от жизни, что смерть покажется тебе совсем не страшной.

– Мама, но я боюсь, боюсь!

– Не бойся. Всё будет хорошо.

Мама переложила сигарету в левую руку и протянула девочке правую. Ухватившись за мамину руку и приложив её к своей щеке, девочка быстро заснула. Мама, докурив свою сигарету, повернулась на правый бок, лицом к девочке, и вскоре тоже задремала.

Ласточка (Пер. М. Платовой)

Поразительный парень этот Степан. Зимой девяносто второго года он оказался в Ереване, в доме своего дедушки, без воды и тепла. Каких только чудес находчивости и изобретательности он не проявил, чтобы выжить! Главное, когда другие бросились покупать электрические обогреватели, Степан догадался, что электричества в городе не будет и приобрёл дровяную печку-буржуйку; а чем он эту печку топил и как он об этом рассказывает!

Вот он сидит на террасе дома моих родителей в Подмосковье в старом кресле-качалке, его густые брови и орлиный нос нависают над чайной чашкой с розочками. На дворе лёгкий снежок падает на садовые дорожки, посыпанные гравием, на заиндевелые жёлтые листья, примёрзшие к побитой траве, нервный пёс соседей за высоким забором отзывается лаем на малейший порыв ветра, а мы собрались вокруг овального стола, на наших тарелках корчатся остатки спагетти, приправленных трюфельным маслом. Настаёт наконец черёд чаю, и на столе появляется торт наполеон, и йогуртовый торт, привезённый кем-то из супермаркета, и тарелка с калифорнийским миндалём, и другая тарелка со сладкой армянской курагой. Разговором на весь вечер завладел Степан, а это не так-то просто в нашей шумной и словоохотливой компании, где никто не отличается умением слушать.

Однажды Степан протопил буржуйку шестьюдесятью хоккейными клюшками. Понимаете, хоккей – не слишком популярный спорт в Армении, как-то не прижился там в советское время. Но в Союзе был план, и по этому плану в перечень товаров каждого спортивного магазина входило определённое количество клюшек по цене три рубля шестьдесят копеек за штуку. На гибкой многослойной палке из осины и берёзы красовалась марка «Москва» – клюшки горели долго и жарко и вдобавок источали славный аромат.

«Америка! Америка!» – повторяет сейчас Степан как заклинание, и мама вспоминает чеховских «Трёх сестёр», как мечтали они: «В Москву, в Москву!» Мой отец с нетерпением ждёт возможность спеть песню «Ласточка», по-армянски «Цицернак», – он выучил её в детской музыкальной школе, и это единственное, что он знает по-армянски. «На далёкой стороне молви, ласточка, ты мне: о, куда ты летишь в беспредельной вышине!» Рядом сетует и возмущается тётушка – какое горькое будущее ожидает этот мир вообще, и нас, её племянников, в частности! Часть её гнева направлена на меня, потому что я самая молодая и могла бы догадаться, что надо освободить стол от тарелок с макаронами и приготовить его к десерту, – но как же мне отвлечься? Густой и глубокий голос Степана завладел моим сердцем.

Как-то раз он отпилил часть деревянной балки потолочного перекрытия в старой школе, предназначенной к сносу. Он забрался на чердак с пилой и пилил пол прямо у себя под ногами. Пока они с товарищами бились с этой балкой, тащили её к заветной печке, конкурирующая группа увела пилу. «Цицернак, цицернак, ду гарнан сирун трчнак». Степан отказывается пить коньяк – предпочитает чай – и спрашивает у меня, можно ли купить в Америке электрический мотор для его самодельного катера. Я живу в Америке, но ничего не понимаю ни в катерах, ни в электромоторах. Степан уверен, что можно. Я не спорю.

В конце концов он умудрился запалить в печке алюминиевые стружки. Балки хватило надолго, но зима длилась ещё дольше. Тогда они с друзьями отправились на заброшенную алюминиевую фабрику и вернулись с мешком, набитым стружками. Долго пытались разжечь их в печке, потом сообразили, что алюминий воспламеняется при температуре более высокой, чем температура горения дерева. К счастью, от дедушки-химика в доме сохранился приличный запас химикатов, хоть бомбы начиняй. И вот Степан надел дедушкины жаростойкие очки и перчатки, зажёг палочку магния и кинул её в печку. И что вы думаете, – он добился-таки своего, алюминий запылал, а вслед за этим печка стала накаляться, и раскалилась до оранжевого, а потом белого цвета, и начала бешено стрелять наружу искрами… «Ты лети – и поскорей, к милой матери моей. Над окном у неё ты гнездо своё там свей».

Брат Степана Арсен курит на крыльце и беседует с моим братом. Арсен только что ушёл от жены и теперь живёт здесь, в Подмосковье. Арсен – художник, дизайнер, а Степан – его менеджер, живут они от заказа к заказу. Степан предлагает представить картину: покрытый снегом Ереван спит под звёздным небом в своей долине в тени Арарата. В одночасье обрушилась плановая экономика неожиданно независимой Армении и погребла под собой всю промышленность. И вот люди, закутавшись в одеяла, лежат в своих кроватях и разглядывают Млечный Путь, такой ясный теперь, когда не дымят больше трубы Ереванского электротехнического завода, Ереванского коньячного завода, Ереванской табачной фабрики, кондитерской, макаронной и обувной фабрик и алюминиевого завода. А в самом сердце этой первобытной тишины из дымохода, торчащего в окне третьего этажа обычного, ничем не примечательного дома в центре города, валом валит белый дым. Сказка!

Алюминий отлично прочистил печку, она стала белая-белая изнутри. Больше ни с лёгкими, ни с тяжёлыми металлами Степан не экспериментировал, зато нашёл способ сжигать деревянные опилки. В обычном состоянии опилки горят плохо, и добиться тепла от них невозможно. Он смешал их в ведре с небольшим количеством воды и клея ПВХ. Потом разобрал печку, сняв с неё верхнюю крышку, уложил вниз газеты, поставил в центр колено от трубы, залил сверху свою древесно-стружечную смесь и оставил так на несколько часов. Когда смесь застыла, он вытащил трубу, поджёг газеты, а те уже воспламенили опилки. Пошёл процесс коксования, образовался уголь, и на нём Степан замечательно варил прошлогоднюю картошку и подогревал воду, чтобы разводить сухое молоко для своей новорождённой дочки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Рассказ написан на русском языке.