Эхо в тумане - Борис Яроцкий

— Готовы?

— Готовимся, товарищ политрук.

По строгим, сосредоточенным лицам политрук догадался: он прервал какой-то важный разговор.

«Нашли место, — подумал было с упреком. — В ста метрах — немецкий сторожевой пост, в лесу — ночевка: батальон, но, может, и полк. А здесь лейтенант Иваницкий устраивает собрание».

— О чем толкуете?

— О главном, товарищ политрук, — ответил Иваницкий. — О поведении при переправе. Решили: если тонешь, тони молча, но не выдавай отряд.

— И товарищи с этим согласны? — спросил политрук.

— Да.

— Похвально. Но умирать нам нельзя. Нас ждут с победой.

Казалось неправдоподобным, что лейтенант Иваницкий, такой веселый и жизнерадостный, с румянцем во всю щеку, мог произнести слова о смерти. Уж кто-кто, а он со своими бойцами не оплошает. Его комсомольцы, мокрые, продрогшие, лежали плечо к плечу.

Комсорг Арсен, сын партийного работника из Армении, шепнул политруку:

— Комсомольцы решили правильно. Мало ли что может случиться…

Он говорил, а сам слушал тишину, хрупкую, как стекло, и ненадежную, как подгнившее дерево.

— Верно, случиться может всякое. На то и война, — поддержал его политрук. — Важно, вы свою задачу понимаете… А сейчас — к реке.

Привычно нагибаясь, он первым спустился к холодной, дымящейся воде.

У переправы дежурила четверка из управления: тонкий, как былинка, Кирей, не по возрасту солидный Давыденко, спокойный до сонливости Тюлев и… кто же еще? Четвертого на берегу не оказалось.

— Почему втроем?

— Четвертый — Сатаров, он там вот… — Давыденко показал на серое пятно противоположного берега.

По тревожным глазам бойца политрук догадался: с Сатаровым что-то стряслось. А что?

— Докладывайте.

— Он, товарищ политрук, ранен, — вместо Давыденко признался Тюлев.

На противоположном берегу туман лежал пластами, как старая вата. Где-то там Сатаров…

— Когда он ранен?

— Вчера вечером.

«Что за чушь?» Вчера вечером он посылал его в штаб за почтой.

— Его, товарищ политрук, осколком в такое место… Теперь долго не будет садиться.

Тюлев говорил, а глазами зорко следил за переправой.

— Почему же он не доложил вчера?

— Это же Сатаров, — усмехнулся Тюлев и вяло, как вытащенный на берег сом, пошевелил толстыми губами.

Но вот Тюлев замер. Ему показалось, что боец, плывший с ручным пулеметом, не вынырнул. Секунда — и Кирей уже был в воде, толкая к берегу оплошавшего пулеметчика. В испуганном, бледном до синевы пулеметчике политрук узнал Языкина из взвода Амирханова. Боец крепкий, плавать умеет, и все же воды нахлебался. Да и как не нахлебаться, когда, кроме пулемета, в вещмешке четыре диска с патронами, гранаты, продукты.

Не прекращая наблюдения за переправой Тюлев вернулся к прерванному разговору:

— Он, товарищ политрук, опасается, что ему не дадут повоевать по-настоящему…

Подошел Давыденко, мокрый, сосредоточенный. По его напряженно вытянутому лицу было видно, он что-то хочет сказать, но не решается.

— Что у вас, товарищ Давыденко?

— Зудин вам, товарищ политрук, докладывал?

— О чем?

— О ящике. Его радист, ну как его, Шумейко, ящик утопил.

— Как это… утопил? Где?

Давыденко вытянул руки, молча показал. Там кто-то плыл, как плавают бобры, когда строят плотину.

— Вы искали?

— Ящик? Так точно. Ныряли. И я. И вот — Кирей.

Невозмутимость, с которой докладывал боец, раздражала.

— Да понимаете ли вы, что в этом ящике радиостанция? Радиостанция!

— Мы… Все дно обшарили. До самого поворота… Быстрое течение, товарищ политрук. А за поворотом — немцы.

Да, за изгибом реки, на больших валунах — вражеский пост. Не будь спасительного тумана, немцы выкосили бы весь отряд. Счастье наше, что не догадываются, уверены, никого поблизости.

«Ах, туман, туман!.. Если представить, что есть бог, то пазуха бога — вся из тумана…» — Политруку отчего-то пришла на ум эта несуразная мысль. А перед глазами стоял маленький, с острым подбородком боец Шумейко, его детское, в конопатинках лицо было бледное и жалкое: Шумейко о чем-то канючил… О чем же? Ах, да! Об овчарке Зудина. «Такая умная собака. Даже рацию носит…» Доносились.

Потеря для отряда была ощутимой. Политрук стал припоминать: кто нес передатчик, а кто — приемник: если утопили приемник, то ни к чему и передатчик, а если передатчик, то приемник остался без запасных батарей. «Шуя, Шуя — коварная речка…» Политрук поспешно снял сапоги, на брюках развязал тесемки, носки, засунул в карман, в плащ-палатку завернул полевую сумку с картой и по скользким мокрым камням спустился к воде.

— Товарищ политрук, тут сразу яма, — по праву дежурного предупредил Давыденко.

Вода, студеная, тяжелая, обручем сдавила тело. Набрав полные легкие воздуха и остановив дыхание, политрук оттолкнулся от берега и сразу же почувствовал, как быстрое течение кинуло его на стремнину, потянуло ко дну.

«А как же ребята с двухпудовым грузом?»

6

После переправы отряд сосредоточивался на островке — небольшой торфянистой возвышенности. Здесь росли осинки и березки, люди шли, и кусты качались вместе с торфяником. Лежать было сыро, но после купели ноги сами подкашивались, и бойцы падали в мягкий, пропитанный водою мох.

Кургин сидел отдельно от основной массы бойцов, страшный в своей строгости, выспрашивал радиста Зудина, как все это случилось, как он недосмотрел и оставил отряд без радиосвязи. Около зеленого ящика — остатков рации — стоял убитый горем Шумейко. Он плакал. Незадачливый пловец утопил, оказывается, передатчик вместе с запасными батареями.

— Как же мне с вами поступить? — сдерживая гнев, спрашивал Кургин. — Будете отвечать!

— Я отвечу, товарищ лейтенант, — не молчал Зудин. Время от времени избитыми в кровь пальцами он поглаживал свою бритую шишковатую голову. Она была в свежих царапинах.

Еще до выхода в рейд политрук уже знал, что Зудин побрил голову нарочно, чтоб показать товарищам свое презрение к мошкаре. Увидев политрука, Кургин кивнул на радистов.

— Вот, полюбуйтесь, — утопили рацию.

— Да мы, товарищ лейтенант, искали. Я раз десять нырял… Всю голову о камни… Даже потерял пилотку… — Зудин смотрел на командира как на сурового, но справедливого учителя.

— «Пилотку…» — съязвил Кургин, — лучше бы голову. Осталась бы рация. Под трибунал пойдем и я, и вы, Зудин, и вы, Шумейко… Да не ревите, черт вас побери! Здесь не детский сад. Вояки…

Шумейко плакал навзрыд, как первоклашка, набедокуривший, но скоро понявший свою вину.

— Товарищ лейтенант, кровью смою…

Кургин махнул рукой, отвел политрука в сторону:

— Вот такие пироги, комиссар… Может, вернуть их обратно? Пусть ищут. Найдут — догонят. Без рации — гибель.

— Если что — пошлем связного, — сказал Колосов. — А трибуналом грозить… Стоит ли? Одно дело делаем. Шумейко и так напуган до смерти.

Потеря рации потрясла командира. По своему, пусть небольшому, боевому опыту Кургин знал: в бою связь — особая ниточка, помогающая младшим и старшим командирам действовать согласованно. Теперь между отрядом и полком этой ниточки не существовало.

Туман все еще пластался, а на северо-востоке уже полыхала утренняя заря, окрашивая небо в желтые и светло-розовые полосы.

Стал подходить взвод Лободы. Бойцы, мокрые, с синими от холода губами, выползали на островок и тут же падали в траву, даже не пытаясь перекинуться словом. Все жили мыслями о предстоящем бое и молча выполняли команды.

— Я ухожу с управлением, — сказал Кургин политруку. — Ты подожди прикрытие. И поспешай. Не давай останавливаться. Будем сосредоточиваться у водосброса.

По примятой осоке отряд двигался вдоль реки, огибая Шотозеро с юга. Бойцы знали: пока не взойдет солнце, туман надежно будет скрывать их от вражеского глаза. Время подгоняло людей лучше всякой команды.

Политрук, поеживаясь от мокрой тесной одежды, смотрел, как идут бойцы. С пулеметом на груди прошагал маленький коренастый командир четвертого взвода сержант Амирханов. Заметив политрука, он приостановился, словно ожидая вопроса.

— Отставших нет?

— Все здесь, товарищ политрук.

Под тяжестью вещевых мешков, не глядя по сторонам, сапогами торили тропу Витович, Новиков, Коваленко, Шепеляк, Полторабатько, Зайцев, Кошелев, Расулов, Сержантов… Все они из роты Кургина. Несколько дней назад капитан Анохин собрал их и объявил: «Вы, ребятки, в прошлом футболисты. Давайте подумаем, как провести игру с первым батальоном. Что? Где тренироваться? За высотой. Тренер, вот он, политрук Колосов». Сказано это было с некоторой долей иронии. Но политрук всерьез подумал: «А почему бы не сыграть?»

Василий Колосов случайно проговорился, что до войны в своем Липецке он был капитаном футбольной команды. Правда, состояла она из одних мальчишек. Но однажды они завоевали первое место. Капитан Анохин, как истый командир, питал слабость к спортсменам, особенно к футболистам. Он мечтал, что в его батальоне будет команда на зависть всему полку, а может, и дивизии.