Вначале их было двое… - Илья Гордон

Не успел еще Аба подойти к Шалиту, а Вихна уже заныла плачущим голосом на мотив какой-то печальной молитвы:

— Горе мое горькое! Что за пустыня кругом! Что за кладбище! От нашего дома остались одни развалины! Ради бога, пожалейте меня, люди добрые, скажите скорее, кто остался в живых. Жива ли сестра моя Элька? Может быть, вы знаете, где она? Где мои свояки? А где мои соседи Аврам Курц и Неся?.. Может, о них что-нибудь слышали? Так скажите поскорей! Скажите мне, дорогие, кого пощадил здесь черный ангел смерти?

Аба опустил на землю тяжелую ношу, вытер тыльной стороной затекшей руки градом катившийся со лба пот и тоже, как видно, хотел о чем-то спросить у Шалита. Но Вихна все говорила и говорила, и Абе не удавалось вставить ни единого слова в ее причитания.

— Горе-то какое! Куда я попала? Пустыня! Развалины! До чего дожили! Беднее любого нищего стали! Рубахи целой и той на плечах нет! Найдется ли нам, горьким, хоть угол, где голову приклонить?.. А посмотрите на нашего Лейзерке — калекой на всю жизнь остался! На одной ноге приковылял, несчастный, к своему несчастному дому!..

Дотащившись до места, где Шалит и Аба собирались приступить к обстоятельной беседе, Вихна оборвала сзои заунывные жалобы, рывком сбросила со спины тяжеленный мешок и не присела, а рухнула на него смертельно усталым телом.

— Ты один тут? Один? — нарушил внезапно наступившую тишину Аба, обращаясь к Шалиту.

— Вот с этим товарищем, — ответил Шалит, указав на подошедшего к ним Журбенко. — Он тоже один остался, один из всей семьи…

— Один, — подхватив услышанное слово, вновь заголосила Вихна. — Один… Дерево без сучков, без веток. Один — без жены, без деток…

— Да, да, — и Шалит заговорил по-украински, чтобы его понял Журбенко, — значит, нас теперь четверо, а товарищ мой пятым…

Он хотел еще что-то добавить, но тут Вихна, застывшая было на короткое время в безнадежном молчании, опять начала причитать:

— Где, где найти мне слова, чтобы выплакать все безутешные жалобы о гибели невинных, о гибели всех убитых проклятыми разбойниками? Где, где взять мне реки слез, чтоб выплакать все наше горе?..

Аба с Вихной бродили по пустырям, в которые превратились осиротевшие дворы покинутого поселка. Как погорельцы ищут на пожарище остатки своего имущества, искали они в мусоре и пыли, среди разросшихся буйных трав — не завалялось ли где-нибудь что-то такое, что могло бы пригодиться им в хозяйстве. А ведь хозяйство приходилось налаживать, что называется, на пустом месте. Но, кроме полусгнившего тряпья да черепков разбитой посуды, они ничего не находили.

Зато Аба с Вихной всюду натыкались на следы хлопотливого хозяйничанья Шалита и Журбенко. Вот заботливо перевязанные ветви яблонь, перебитые осколком или пулей в дни войны, а то и просто сломанные ударами лютого степного ветра.

— Да, деревья-то цвести будут, а тех, кто их посадил, давно уже нет в живых, — печально вздохнула Вихна.

А чуть подальше землю неровно избороздили зубья поломанной бороны, которую нашли и протащили куда-то первые поселенцы возрождающегося к жизни поселка.

— Куда это они всё сносят? — спросила Вихна у мужа.

— В колхозный двор — инвентарь, видно, собирают, — ответил Аба.

Как-то раз, собрав немного угля около ветхой, но уцелевшей кузницы, Аба разжег горн, очистил от ржавчины два валявшихся тут же тяжелых молота и стал со своим сыном Лейзеркой у наковальни. Услышав звон металла, стонущего под тяжелыми ударами молотов, Шалит выбежал на улицу. Веселей стало на душе от этого звона — Шалиту вспомнилось, как в былые годы весною и осенью в кузнице раздавался этот звон, как стучали молоты по раскаленному железу, и как слаженно работали кузнецы. И тут Шалит увидел невдалеке дымок, серой змейкой разворачивающий свои кольца в блеклом небе.

— Это кузница дымит, — сообразил он и заспешил туда. Он увидел Абу с сыном: потные и раскрасневшиеся, с тяжелыми молотами в руках, они колдовали над раскаленным добела лемехом.

— А я как раз и хотел тебе сказать, что надо бы… — начал Шалит, глядя Абе в глаза, в которых, отражаясь, плясало пламя горна.

Но Аба не дал ему досказать.

— А разве я и сам не знаю, что надо пахать? — почти обиженно прервал он Шалита. — Неужели мне надо было напоминать об этом?

— Да, пахать, сколько только сможем, надо вспахать и засеять, а не то зимой зубы придется класть па полку, понимаешь?

Шалит, Журбенко и Аба с женой решили начать пахоту. Мужчины впряглись вместе с коровой, а Вихна шла за плугом, придерживая его за ручку, чтобы лемех не уходил из борозды. Но одичавшая земля затвердела. Едва плуг успевал вспороть землю, как тут же выскакивал и начинал скользить по густой траве. Корова еле-еле брела, и Шалит, Аба и Журбенко, помогая ей, очень скоро выбились из последних сил. Измучившись, они успели один раз обойти намеченный к распашке клин, как вдруг на дороге появилась автомашина. Проезжие, видимо, куда-то спешили, но, завидев такую диковинную упряжку, остановились. Из машины вышел высокий, статный мужчина в офицерском кителе без погон, с висящей на боку кожаной полевой сумкой.

Журбенко первым подошел к нему и поздоровался:

— Здравия желаю!

— Это и есть вся ваша тягловая сила? — поздоровавшись, начал расспрашивать его приезжий.

— А что делать? Нужно, так будешь, как говорится, и носом землю пахать. Видите корову — одна из всего нашего стада чудом уцелела… Ну и приходится ей плуг за собой тянуть, когда она сама-то, бедняжка, еле ноги таскает. А нам, таким-то вот героям, впору заменить целый трактор, — обрадовалась Вихна возможности попричитать.

— Да, много вы с такой тягловой силой не напашете, — сочувственно закивал прибывший.

— А что же нам делать? — подхватила Вихна. — Кто за нас вспашет озимый клин? Был бы колхоз — другое дело.

— А почему вы не обратились за помощью в район или к соседним колхозам? — спросил незнакомец.

— Да мы недавно сюда приехали, не успели еще как следует оглядеться, что кругом делается, — отозвался Шалит.

— Так вы, значит, для себя решили этот клин вспахать? — поинтересовался прибывший.

— То есть как это — для себя? — удивленно посмотрел на него Шалит. — Что мы, единоличники, что ли? Не век же у нас не будет колхоза. Приедут еще люди, вернутся на родные места; глянь — а мы им хлеба приготовили, будет чем засеять и продержаться до будущего урожая.

— А кроме вас четверых, никого больше нет в поселке?

— Как видите — из без малого трехсот семейств пока налицо половина одного семейства, — тут Шалит показал на Абу и Вихну, — да еще четверть семейства — это я; о том, что сталось с моей женой и двумя детьми, пока ничего не известно. Да вот еще товарищ Журбенко. Он не здешний, но семья его погибла, вот он и остался у нас жить.

— Люди еще вернутся, — сказал прибывший, — надо серьезно подумать, как вспахать побольше земли. А уж семенами мы вас обеспечим.

Он вынул пачку папирос и предложил мужчинам закурить. Шалит и Журбенко, не чинясь, сразу же взяли по штуке и, жадно затянувшись, начали о чем-то советоваться с таким простым в обращении новым знакомым. Аба же стоял в стороне и в раздумье почесывал затылок. Взять папиросу или не взять? — колебался он. Собственно говоря, он уже отвык от курева, но соблазн был слишком велик, и старик не устоял.

— Позвольте и мне, дорогой товарищ, папироской побаловаться, — обратился он к прибывшему. — Вы, как видно, начальник. Разрешите узнать, какой пост занимаете?

— Я секретарь районного комитета партии Шулимов. Коммунисты среди вас есть?

— Двое, — отозвался Шалит, — я и товарищ Журбенко.

— Два коммуниста — это уже сила, — оживившись, сказал Шулимов. — Случалось ведь на войне, что несколько человек удерживали позиции целого батальона. Так и тут: вас небольшая горстка, а работать придется за целый колхоз… На первых порах будет, конечно, нелегко… Ну да ничего — районные организации вас поддержат. А там, глядишь, станут постепенно возвращаться жители поселка из тех, что успели выехать отсюда, — вот новые силы и вольются в ваш колхоз. Это вы правильно сделали, что сразу же вышли в поле — сейчас каждый день на вес золота.

Секретарь распрощался со всеми и пошел к машине. Но перед тем, как садиться, обернулся и добавил:

— Еду сейчас в колхоз «Дружба». Надеюсь, что мне удастся с ними договориться, и они запашут вам два-три гектара. Семян достанем, а как только представится возможность, пришлем и трактор.

В одиночку и семьями начали возвращаться в поселок старожилы — оборванные, измученные нуждой и лишениями скитальческой жизни вдали от родных мест. У пожилых мужчин за эти годы головы и бороды подернулись тусклой, сероватой сединой. Одеты они были, что называется, с бору да сосенки — одни в солдатских пилотках и ветхих рубашках и брюках, другие — в выцветших фуражках и опоясанных веревками шинелях. Женщины по преимуществу носили старые, вытертые ватники, на которых яркими пятнами выделялись заплаты. На ногах — разношенные и разбитые солдатские ботинки да обмотки вместо чулок. Понемногу потянулись к родным местам и фронтовики — раненые и демобилизованные солдаты. В отдаленных уголках родины, куда их забросила война, не переставали они тосковать по родным местам. Какое над степью синее небо, вспоминали они, и какие по нему плывут белоснежные облака! Порой сизые тучи проливают на поля благодатные ливни. А какое солнце озаряет степь, оно заставляет наливаться восковой зрелостью золотые хлеба. Не раз, прислушиваясь к звонкому щебету птиц, вернувшихся весной в старые гнезда, они печально спрашивали себя: