Повести - Анатолий Черноусов

— Я когда читал, — рассказывал Андрюха, — чувствую — не то… Как же, думаю, материя, ну вот этот стол, стулья, вообще вещи и предметы — «мираж», «бледные отражения вечных идей»? Какой же это мираж, когда вот он, стол… — Андрюха даже кулаком пристукнул по столу. — Существует себе и никаких! А я его лишь воспринимаю. Все просто и понятно. Так зачем придумывать эту сложноту с «бледными тенями» и с «пристанищами вечной души»?..

— Во–от! — одобрительно протянул Философ. — Именно, «зачем придумывать»! Тут, брат, непременно надо учитывать, чьи интересы представлял Платон. Учитывать его классовую, так сказать, принадлежность, и так далее, и так далее. И мы на семинарах долго и подробно разжевывали «основной вопрос», а вы, Скворцов, — Философ строго глянул на Андрюху, — на семинары не ходили, а если и ходили, то не готовились к ним. Вот скажите честно, сколько времени в целом вы потратили на подготовку экзамена?

— Да если честно, то два дня.

— Два дня… — Философ вздохнул, задумался, глаза его похолодели. И он заговорил как бы уже сам с собой: — Чертовски способный народ… Талантов — тьма! Но нет порядка, организации, внутренней системы. Все штурмом берем, штурмом…

«Растрепы, чего там!.. — хотел было согласиться Андрюха, однако смолчал: — Еще подумает, что поддакиваю, чтобы задобрить…»

— Тройка вам, Скворцов, не больше, — сказал преподаватель. — «Основной вопрос» нельзя не знать. Ведь вся наука, все последующие выводы и положения построены на «основном вопросе», на признании первичности материи и вторичности сознания. «Вопрос» этот — как бы фундамент здания, а у вас, выходит, здание без фундамента, повисло в воздухе: стихийный вы материалист. Двойку бы надо вкатать за разгильдяйство и неорганизованность, тройку ставлю потому, что вы не догматик. Догматик не стал бы возиться с Платоном. Отбарабанил бы по учебнику…

Андрюха, довольный, что спихнул последний экзамен, что кончилась трехнедельная свистопляска, что впереди лето, практика и вообще много хорошего, выскочил в коридор.

И потом, когда весь третий курс, вернее сказать — уже четвертый — собрался на производственное совещание и декан стал рассказывать о предстоящей практике, у Андрюхи было приподнятое настроение. Он вполуха слушал наставления декана, получал вместе со всеми специальный «Дневник практики», пытался представить себе, каков он, этот завод по производству автоматических линий и установок, куда направляли их группу, — а на душе было легко и безоблачно. Завод! Скорее на завод!..

А вечером, по случаю окончания сессии, в общежитии была пирушка, гремел обшарпанный магнитофон, звенели гитары, и было сине от сигаретного дыма.

От сессии до сессии

Живут студенты весело, —

начинал Андрюха.

А сессия всего два раза в год!.. —

подхватывали парни и девчонки, битком забившие комнату 308.

У Андрюхи почему–то было предчувствие, что в его жизни начинается совершенно особый этап, что уж на заводе–то он, Андрюха, себя покажет, сделает непременно что–нибудь выдающееся, чтобы все удивлялись и говорили: смотри–ка, Андрюха–то!.. И чтобы в институте заинтересовались им, чтобы корреспонденты многотиражки брали у него интервью:

— Скажи, Андрей, где ты родился?

— В деревне я родился. В Ивановке. На берегу озера Чаны. Великого озера Чаны. У нас ведь все великое. Великая Западно — Сибирская равнина, великая река Обь, великая Транссибирская магистраль. Да и предки мои наверняка из сподвижников великого атамана Ермака Тимофеевича…

— Чему собираешься ты посвятить свою жизнь, Андрей?

— Ну, естественно… каким–нибудь настоящим, великим делам!

Глава третья

Наташка

Людские ручейки со всех сторон стекались к проходной завода и превращались там в единую плотную реку. Река прорывалась сквозь металлические вертушки–турникеты мимо неподвижных скал–вахтеров с наганами на боку, текла мимо доски Почета, мимо красных пожарных щитов, цветочных клумб, вдоль главной заводской магистрали; текла некоторое время, а потом делилась вновь на рукава, на ручейки, которые вливались в серые цеховые корпуса.

В одном из таких «ручейков» Андрюха шагал к сборочному цеху, к его широким коричневым воротам.

Когда практикантов распределяли по цехам, Андрюха попросился в сборочный. Отец Андрюхи работал совхозным бухгалтером, однако истинным его увлечением были всевозможные хитроумные устройства и механизмы. Когда Андрюха подрос, они уже вдвоем «пластались с этими железяками, язви их», как говаривала Андрюхина мать. Дом Скворцовых постоянно опутывали провода и антенны, над домом возвышался ветряк, который вырабатывал «небольшое электричество» для домашних нужд. Калитка же в ограду открывалась тяжело и с каким–то странным подземным бульканьем… Это каждый, кто ее открывал, накачивал в баню Скворцовых с полведра воды из великого озера Чаны, что синело под обрывом. К субботе обычно все кадушки в бане бывали полны.

Но это было все несерьезно, считал теперь Андрюха, «механизация сельского быта», — усмехался он. А вот собирать настоящие машины…

Миновав раскрытые настежь ворота, Андрюха достал из кармана пропуск — коричневые корочки, на развороте фотография и круглая фиолетовая печать, — и направился к табельной.

Сваренная из синевато–сизых стальных листов, табельная своей формой напоминает скворечник: в передней стенке вырезано полукруглое окошечко, а чуть пониже — полочка, на которую бросают пропуска и опираются локтями, если разговаривают с табельщицами.

Андрюха положил свой пропуск на полочку, и тотчас же Наташкина рука потянулась за ним.

Руки у Наташки узкие и нежные — это Андрюха отметил еще в первый свой день в цехе. И все думал — что за девчонка там сидит, в этом «скворечнике»? А когда на следующее утро те же руки взяли его пропуск, Андрюха громко сказал: «Доброе утро». В окошечке появилось удивленное девичье лицо; волосы короткие, рыжеватые, с челочкой; глаза большие, карие. Быстро взглянув в развернутый пропуск, а потом на Андрюху, девушка сказала:

— A‑а, вы к нам на практику?

— На практику, — подтвердил Андрюха.

Наташка похлопала глазами, еще раз глянула на него и спросила:

— И надолго?..

— На два месяца, — слегка поклонившись, сказал Андрюха.

— Я спрашиваю потому, — начала почему–то оправдываться Наташка, — что… вас тут надо занести в ведомость, в табель, — она кивнула куда–то в сторону.

— Только и всего? — нарочито разочарованным голосом сказал Андрюха.

Наташка в ответ лишь хмыкнула — ишь, мол, какой!..

Больше им поговорить не пришлось, поскольку один за другим подходили рабочие, и вся полочка перед окошком была уже завалена синими и коричневыми пропусками.

Помахав на прощание рукой, Андрюха отправился тогда разыскивать свой участок. Шел и придумывал продолжение разговора: «Девушка, а как вас зовут?», «А знаете, сегодня в «Маяковском«… Вы еще не смотрели?», «А хотите?.. Да вы не подумайте чего… Я ведь без всякой задней мысли…», «Ну вот и отлично. Значит, в девять у входа?..»

— Доброе утро, — сказал Андрюха и в этот раз, как только Наташкина рука протянулась за пропуском.

— Здравствуй, Андрей, — Наташка высунулась из окошечка. — Мне с тобой поговорить надо. Зайди.

Как и подобает деловому человеку, Андрюха ответил:

— Только сначала загляну на участок…

— Хорошо, — кивнула Наташка.

Сборочный цех настолько огромен, что это и не помещение даже, а, скорее, целая улица, застекленная сверху. Сначала эта огромность угнетала Андрюху, он терялся от множества незнакомых устройств, машин и сооружений. Но постепенно освоился, и теперь ему нравилось, шагая по цеху, охватывать взглядом сразу все его пространство с множеством участков, собираемых машин, с конторками мастеров, с испытательными стендами, заточными и сверлильными станками. Он уже знал: вот это строение из некрашеных железных листов — инструментальная кладовая, где можно получить любой слесарный инструмент; за этой стенкой стоят станки, на которых можно подправить деталь, если она поступит на сборку с завышенным размером; а в самом конце длинного цеха — покрасочное отделение. Там, за глухими металлическими перегородками, готовые машины красят, потом упаковывают, обшивают пахучими досками и грузят на железнодорожные платформы, которые подаются прямо в цех.

А над всем этим, под самой паутиной потолочных ферм, перекинулись поперек цеха мостовые подъемные краны; их стальные крюки неподвижно висят на тросах над пустынными пока еще участками.

Андрюха прошел на свой участок, что примыкал к цеховой стене с огромными — от пола до потолка — окнами. Участок был залит свежим утренним светом, чуть золотились доски верстаков, огораживающих большую квадратную площадку; синевой отливал пол, вымощенный промаслившимся торцом. На этих невысоких верстаках–топчанах будут собираться узлы машины, сама же она вырастет вот здесь, в центре квадратной площадки. Машина, а точнее — автоматическая установка, по словам мастера, предназначается для больших сталелитейных и чугунолитейных заводов. Она заменит тяжелый труд многих и многих формовщиков; одна такая установка, сказал мастер, в конце прошлого года прошла испытания, хорошо себя показала, и на завод стали поступать заказы.