Черные бароны или мы служили при Чепичке - Милослав Швандрлик

— Дурак?

— Свой человек, — сказал Воганька, — Сам напросился в стройбат, а на гражданку его потом не отпустили, и он остался тут сверх срока. Дали ему капитана, но здесь ему все должны говорить»пан доктор». Если назовёшь его»товарищ капитан», отправит обратно на службу, даже если будешь при смерти. Если даже в лазарете, говорит, скучаешь по службе, так иди протрясись!

— Спасибо за информацию, товарищ старшина! — поблагодарил Кефалин.

— Ну ты даёшь, — засмеялся Воганька, и направился к другим пациентам, которые выглядели, как на последнем издыхании. Кефалин заметил среди них Фридля, который утром потерял сознание на построении. Теперь он уже был совершенно бодр, и рассказывал рядовому Служке, только что вернувшемуся из туалета:«Я буду жаловаться! Я при призыве написал, что хочу служить в авиации, и они мне пообещали, что буду. Кому теперь можно верить?»

Служка ответил, что никому нельзя. Ему самому народный целитель Хрань сказал, что эпилепсия пройдёт, если натереть грудь растёртыми буковыми орешками, собранными в полночь над болотом. А она не прошла. А он вдобавок заработал ревматизм, потому что на болоте застудился.

— Во–во, — закивал Фридль, — Лётчики — элита армии!

Во время этой дискуссии в комнату вошёл доктор капитан Горжец.

Если по кому‑то с первого взгляда было видно, что армией он сыт по горло, то это, без сомнения, был доктор Горжец. На его умышленно небритой физиономии застыло выражение скуки, на ходу он переваливался, словно утка, чтобы отличаться от остальных офицеров, а руки держал засунутыми глубоко в карманы. Козырёк его фуражки либо смотрел куда‑то в небо, либо был засунут за ухо.

— Смирно! — заорал рядовой Фридль при его появлении в лазарете, поскольку он уже усвоил: солдат, который первым заметит офицера, должен таким способом известить остальных.

— Моё почтение, пан доктор, — приветствовал доктора фельдшер Воганька. — Очень рад вам сообщить, что у нас прибавилось несколько безнадёжных случаев.

— Чёрт бы с ними, — буркнул доктор и швырнул свою фуражку через всё помещение на вешалку. Бросок не удался. Фуражка закачалась на одном из крючков и упала на пол. Рядовой Фридль вскочил с кровати, услужливо поднял откатившуюся фуражку и повесил её на вешалку. Горжец бросил на него уничтожающий взгляд.

— Что с тобой, больной? — спросил он, — Для безнадёжного случая ты что‑то очень бодрый!

— Рядовой Фридль! — закричал больной, — В семь ноль–ноль случился неожиданный обморок! По приказу командира взвода сержанта Галика была произведена доставка в лазарет и запись в больничной книге. Температура в норме.

— Ты кто на гражданке?

— Помощник продавца. Я хотел, товарищ капитан, в лётчики, но ко мне отказали. Я намерен действовать согласно армейскому уставу и буду жаловаться!

— Только пиши сразу Чепичке, приятель, — ответил доктор рассудительно, — А почему ты оказался здесь? Ну‑ка, ну‑ка?

— Признан ограниченно годным по состоянию здоровья, — оскорблённо сказал Фридль, — На меня с полки упал ящик с маргарином, и я перенёс перелом черепной кости. Тем не менее, я себя чувствую совершенно здоровым и намерен перевестись в авиацию или по крайней мере в боевую часть.

— Молодец, — похвалил его капитан, — Вижу, взгляды у тебя схожи с майором Галушкой. Тот говорит, что лазарет должен быть в окопах. Так что одевайся и вали к своей роте, пока не пропустил что‑нибудь важное.

— Есть! — рявкнул Фридль и начал одеваться.

Доктор Горжец склонился над рядовым Служкой, — Это у тебя эпилепсия, да? Лежи, парень, как‑нибудь выбьем тебе комиссию по здоровью.

— Правда, пан доктор? — возликовал Служка.

— Вас таких много будет, — сказал доктор, — Хотел бы я посмотреть, кто такие экземпляры призывает? Это же свиньи, а не доктора!

Тут он подошёл к койке, где лежал Кефалин.

— Типичный случай хронического обморока, ассистент режиссёра, есть о чём поболтать, — представил его Воганька.

— Киношник? — с интересом спросил доктор.

— Честно говоря, пан доктор, с тем обмороком я и правда разыграл кино, — сказал Кефалин, — Но звёздочки перед глазами у меня летали!

— Это мне без разницы, — сказал Горжец, — Я спрашиваю, ты ассистент в кино или в театре?

— В театре. В Сельском. Директор Франтишек Смажик.

Доктор обратился к Воганьке:

— Пациент тут, очевидно, задержится на несколько дней. Переведите его в соседнее помещение.

— Товарищ капитан! — затявкал одетый Фридль, — Разрешите идти?

— Вали! — сказал доктор. Фридль козырнул, выполнил команду»кругом»и зашагал прочь.

— Редкостный мудозвон! — оценил его почин младший сержант Воганька.

Ну, дружище, принимай поздравления! — сказал Кефалину Воганька, — Я веду тебя в избранное общество.

И прежде, чем Кефалин успел удивиться, он был отведён в меньшую, но уютную комнату, в которой стояло шесть коек.

— Господа, — провозгласил старшина, — уделите мне минутку внимания! Позвольте представить вашему обществу ассистента режиссёра Кефалина. И хотя эта профессия уже представлена в нашем собрании паном Черником, я убеждён, что его присутствие будет приобретением для нас.

Пятеро хворых солдат заухмылялись и протянули Кефалину руки для приветствия:

— Ярослав Черник, актёр.

— Вацлав Янда, инженер–строитель.

— Рудольф Вальничек, доктор философии.

— Олаф Блазей, стоматолог.

— Ян Млынарж, органист.

— Мне очень приятно, господа, — сказал Кефалин, — меня зовут Роман Кефалин. Я работал ассисентом режиссёра в Сельском театре. Надеюсь, никто не сомневается в культурном уровне этого заведения.

— Как я по тебе вижу, — подал голос актёр Черник, — ты когда‑нибудь доберёшься и до Народного. Если ты, конечно, не пытался смыться за бугор, как я.

— Мой кадровый профиль безукоризнен, — ответил Кефалин, — Где мне можно лечь?

Он устроился поудобнее и ознакомился с приключениями всех пятерых.

Ярослав Черник, который в возрасте пятнадцати лет заигрывал с чуждыми и нашему трудовому народу враждебными идеологиями, в конце концов им поддался и предпринял попытку пересечь государственную границу в районе Квильды, вооружённый двумя краюхами хлеба, густо помазанными маслом, но был задержан бдительными пограничниками и в течение длительного времени проходил перевоспитание за казённый счёт. Результаты были не слишком удовлетворительными.

Вацлав Янда был сиротой, и, в соответствии с существующим порядком, получил высшее техническое образование. Однако, после тщательного раследования выяснилось, что отцом Вацлава Янды был торговец Лупа, который соблазнил служанку Альжбету, и бросил её с ребёнком без средств к существованию. Новоиспечённый инженер, таким образом, был по матери пролетарий, а по отцу эксплуататор. Началось выяснение, какое из начал больше в нём проявляется. Были раскрыты его высокомерное поведение (члену комсомольского совета факультета Сланцовой отрывисто ответил на какой‑то вопрос), его пренебрежение социалистическими достижениями (о еде в студенческой столовой сказал, что это помои), и особенно его низкопоклонство перед Западом, что проявилось в том, что в юности Янда был бойскаутом. На основании этих убедительных материалов он был назначен на должность шофёра в магазине»Овощи — фрукты».

У Рудольфа Вальничека кадровых проблем не было, поскольку его непутёвый отец ослеп после употребления внутрь метилового спирта. После этого объявил, что станет настройщиком роялей, но, не имея музыкального слуха стал, тем не менее, кадровым референтом. Сюда же пристроил и свою супругу, которая до тех пор успешно промышляла проституцией. При таком раскладе Рудольф Вальничек катался, как сыр в масле, и многие в институте ему завидовали. У него были все шансы стать передовым марксистом, не будь тринадцатилетней девицы Вероники. Влияние беспутной родни дало о себе знать, и карьера Вальничека рухнула. После выхода из тюрьмы он занимался перевозкой мебели и испытывал неприязнь к марксизму. В настоящее время он был сторонником монархии.

Стоматолог Блазей частным порядком делал искусственные челюсти, тем самым подрывая репутацию социалистических стоматологов. О нём даже написали большую статью в газете.

Ян Млынарж пострадал за идеализм. Он верил в Триединого Бога, причём организованно. Вместо трудовых воскресников он всякий раз ходил в костёл играть на органе. Напрасны были увещевания товарищей, направленных к нему атеистической пропагандой, напрасны были и увещевания учителей диалектического материализма на марксистских семинарах.

— Млынарж, — говорили ему, — вы молитесь фикции! Взываете к тому, чего не существует, и что когда‑нибудь вас доведёт до тюрьмы! Потому что начинается боженькой, а кончается шпионажем! Лучше бы вы на собраниях устраивали культурные вставки!

Но Ян Млынарж упорствовал в своих заблуждениях. Продолжал общаться с клерикалами, воскресенье за воскресеньем играл на органе своей фикции, и неудивительно, что его призвали в ряды стройбата.