Два писателя, или Ключи от чердака - Марина Голубицкая

— Женя, что тебе заказать?

— Так ведь я — вегетарианка.

— А рыбу?

— Нет–нет, только овощи.

Мне даже накормить ее не удавалось!

— А ты помнишь, как я на тебя ворчала?

— За что это вы на меня ворчали? — улыбнулась. Раньше она звала меня на «ты».

— А как же! Твоя мама нравилась Лене, он ей даже стихи посвящал! Мне хотелось ее позлить, а ты была ее слабым местом.

Два адресата Лениной лирики, Фаина и Мила, родились в один день, в один год, без нас они бы не встретились, а сейчас Фаинкин сын Мишик по субботам ездит к Милочке в Тель — Авив.

— Мне мама часто звонит, разговаривает подолгу, а соседки не понимают. Лучше бы, говорят, она эти деньги тебе прислала. — Женя подняла глаза, блеснув догадкой. — Вы, наверное, еще дольше можете разговаривать?

— Конечно, могу, был бы собеседник, — я вдруг вспоминаю Чмутова и краснею. — Ну, давай, выпьем за твою маму.

Я нарушаю режим, пью вино, итальянское, солнечное. В груди разливается тепло.

14

Мы встречались с Милой в Израиле, гуляли в Кейсарии, сидели в кафе среди пальм и развалин. Морской ветерок сдувал с капуччино взбитые сливки, Мила прищуривала глаз точно так же, как героиня Лениных стихов.

— Женя приехала с нами — как гость, а мы на п. м.ж. Я не верила, что она не останется. Но она вернулась в Москву, у нее там мальчик.

Вся семья уехала в Израиль: родители, Мила и младшая дочь. Вот уж кто походил на Гошу, так это младшая дочь, озорная девочка Дина. Она осталась без него в полтора года, а откалывала такие штучки, на которые только он был способен. В наш последний день в Тель — Авиве мы простились с Диной у квартиры, спустились в лифте на три этажа, двери разъехались — перед нами стояла босая Дина. Запыхавшаяся, улыбающаяся… Как привет от Гошки.

15

Я отогрелась в кафе, чуть захмелела, вставать не хочется, и у Жени порозовели щеки. Официант зажигает свечи, становится легко и покойно, я говорю, почти не думая.

— А я слышала, что ты не хотела уезжать, что у тебя был мальчик.

Она легко соглашается.

— Был.

— Мне кажется, я на твоей структурной лингвистике училась бы всю жизнь. Тебе не предлагали аспирантуру?

— Предлагали. Я не хочу. Не хочу заниматься наукой.

— Надо же… Нам казалось, что наука самое главное. Что это круто, как сейчас говорят. А твой папа казался нам гением, он занимался теорией катастроф…

— Так работать же негде. Я хотела в Москву, мне все тут родное. Меня взяли методистом в деканат.

— Сколько платят?

— Даже не знаю. Я переводами зарабатываю. Хорошо, что общежитие есть.

Господи, как же стыдно. Леня, наверное, мог бы ей помочь. Наверное, мог бы устроить… Мне все же хочется угостить ребенка. Я покупаю дорогущие билеты на мюзикл, но мюзикл оказывается без музыки для мюзикла. Пляшут одни, поют другие. В финальной сцене главный герой, бизнесмен, изображает, что хочет прыгнуть с балкона. Я, боясь повернуться в сторону Жени, откидываюсь на спинку кресла, слежу за ней уголком глаза. Мысленно строю защитный купол. Уговариваю себя не терзаться — не живет же она с открытой раной! Наверное, даже не вспомнила тот балкон. После спектакля предлагаю:

— Сходим в МГУ? Завтра?

Удивляется.

— Вы хотите?

— Конечно хочу, в общежитие. Ты была там?

— Ни разу. Я не помню номер комнаты, где мы жили.

Мне даже помнить не надо! Я жила ровно под ними, у меня в паспорте штамп: «Паспорт прописан…» Женя не помнит, а у меня — два соседних штампа в паспорте.

Мы выбираемся в МГУ только к вечеру. Горит свет в пустых аудиториях, скучают формулы, не стертые с доски. Мы идем по переходу в жилую зону. Выщерблен паркет. Переход. Этого я не ожидала. Этот запах… У меня просто обрываются кишки. Смесь паркетной мастики с клопомором, жареной картошки, окурков в мусоропроводе. Почему не изменился запах?! Все внутренности мои тихо обмерли, растерялся весь организм. Эти тихие лампочки под потолком, ковровые дорожки под ногами, строгие дубовые двери. Телефонные будки — тоже дубовые…

— Женя, помнишь свой конфуз в этой будке?

— Не очень.

— Совсем не помнишь?! Как вас поймали с Ашотом? Вы были такие интеллигентные детки, два пятилетних вундеркиндика, учились в музыкальной школе. Мила с Кариной собрали ваши скрипочки, пошли искать детей… и нашли. Ты бы только их видела! Ты же видела — неужели не помнишь?! Они так клокотали! Им хотелось вцепиться одной в другую. Каждой казалось, что это чужой ребенок вовлек ее чадо в разврат. Но они чинно разошлись, очень чинно. Ты объяснила потом: «Мы играли в письки». А что вы делали, Женя?

— Я не помню. Ну правда не помню. Что мы там делали с Ашотом… Смотрите: кухня.

Кто–то опять вытряхнул в мойку заварку. Часть горелок опять не работает, и мусоропровод забит. И тот же закат над Москвой, и та же высота — мы к ней так привыкли…

— Этот вид из окна я помню.

— Правда, помнишь? Хочешь, я тебе Ленин стих прочту?

— Хочу, конечно.

Я начинаю слишком высоко, голос срывается.

Какие открывались сверху дали!

И ночником нам — вечных истин свет.

А мы не знали, мы тогда не знали,

Что это просто Университет.

Какие книги мы тогда читали —

Как письма равных, как друзей совет!

И мы всерьез, почти всерьез считали:

Мы — соль, мы — суть, мы — Университет.

— Все, хватит, я не умею читать стихи. Только Леня может прочесть это с юмором.

— Нет уж, дочитывайте, раз начали.

Я пытаюсь приглушить тембр, понизить голос.

Нас годы и невзгоды разбросали.

Программа «Время»… Да ведь это бред!

Ирина, Маша, Зоя, вы видали?

Сейчас в «Погоде» — Университет.

Холодный ветер. Все ли устояли?

Где выигрышный гения билет?

Не повезло. Но где–то в дальней дали

Пришпилен к небу Университет.

Она коротко вздыхает, смотрит лукаво.

— А Леля что, не влезла в строчку? Почему только Маша и Зоя?

— Потому что ты вся в мамочку. Это старый стих, Лели тогда еще не было.

Господи, наконец–то я не боюсь за нее…

— Можно подумать, ваша Леля старая! Да нет, мне правда понравилось.

— Ладно–ладно. Пошли искать бульдога.

Пошли–пошли, полезли Ленины строчки. Как будто без них мне здесь нечего вспомнить.

Мне по этому коридору,

бесконечному коридору,

общежития коридору

Далеко ли еще идти?

………………………………………

Это где–то здесь начиналось,

это мною не понималось,

но с тех пор навсегда осталось,

Как с глагольною рифмой стих.

………………………………………

«Я люблю тебя», — повторяю,

я люблю и вновь замираю,

я люблю, себя проверяю,

Сколько книг прошло, сколько лет!

Раньше бы я мучилась: кого «люблю», Милу, Гошу? Да все люблю! Все эти двери. Университет. Эту девочку. Свою юность. Неужели мы были так молоды? Ни одного человека не встретилось, как во сне. Полумрак, тишина.

Коридор общежитский, бульдог на двери,

Охраняющий наши невстречи…

— Вот, Женя, ваша дверь.

— А где же моя собака?

Я тоже ее не сразу увидела, эту старую переводную картинку, хотя только ради нее сюда пришла. Она въелась в дверь, стала будто родная. Рыжий бульдог в круглой рамочке, благородный, потемневший. Затаился среди естественных линий дерева, среди узоров, которые глаз превращает в рисунки.

Нам бульдог не пролает с картинки дверной,

Кто за дверью и как им живется…

— Женя, вот он, ты не там ищешь. Он был выше?

— Он был так высоко! Надо же, моя собака …

Я стучу в дверь. Не открывают. Зачем–то стучу еще раз. Останавливаю девушку в коридоре.

— Можно к вам заглянуть? Мы когда–то жили здесь рядом.

Тот же шкаф, тот же подоконник. Занавески в душе меняли в год олимпиады. Теперь у них свой компьютер. И микроволновка.

— Что, Женя, как?

— Что как — здесь же был мой дом…

16

Напоследок мы идем в Геликон–оперу, там маленький зал, надо брать билеты заранее. Трудней всего попасть на «Кофейную кантату» Баха: в зале ставят столики, и мест становится еще меньше. «Кофейную» мы слушали в прошлый раз. Мне пришлось вспомнить студенческие годы: нахально пролезать, очень вежливо просить, деликатно предлагать деньги и как–то нечаянно проходить бесплатно. Я гордо бросила Жене «учись!», понимая, что этому она учиться не будет — она выберет тихое отступление, точно так же, как и моя Маша.

На «Кофейной кантате» было мило, но мало: красивое пение на немецком под чашечку кофе, все исполнители в поварских колпаках. Бах поленился, и те, кто купил дорогие билеты, возмущались, что цены завышены. Сейчас мы идем на «Мазепу», билеты я брала впопыхах, не заглянув в афишу. Все что угодно может оказаться всем чем угодно. Мы поднимаемся по Моховой.