Головастик и святые - Андрей Филимонов

Тогда я решила сделать кое-кому операцию без наркоза. В шкафчике нашлись инструменты, острые. Выбрала скальпель, мышкой юркнула по коридору, серой тенью выскользнула на улицу, через мостик и – к дому Вовкиного начальника.

Не помню, как добежала. Ворота оказались заперты, калитка на щеколде. Я махнула через забор. Упала, расшибла коленку. Только поднялась на ноги, от дома метнулась сторожевая тварь, молодая злобная сука, желающая вцепиться мне в горло.

Но куда ей было против нас с Марфушкой! Я увернулась и ткнула скальпелем твари в бок. С визгом та покатилась по гравию, которым насыпан двор. Развернулась и – опять на меня. Это был замедленный кошмар. Тварь наскакивала из темноты, а я чиркала пером, словно зачеркивала строчки письма, которое иногда сочиняю в голове:

«Дорогой папа! Как ты жив-здоров? Часто о тебе думаю (зачеркнуто). Я вышла за хорошего парня. У нас всё хорошо (зачеркнуто), Мы живем в большой деревне на реке. Как поедешь в отпуск, приезжай к нам (зачеркнуто), мы будем рады (зачеркнуто) очень (зачеркнуто)…»

На этом месте тварь ослабела. Сдулась прямо на глазах, как проколотая игрушка. Воздух из груди у нее через несколько дырок выходил со свистом. Я еще подумала: когда темно, легко убивать – будто во сне. Потом она повалилась на бок.

Со скрипом ожил дом. Свет фонаря заплясал в окнах.

На крыльцо вышел хозяин – в трусах и с ружьем. Водил лучом по двору, не мог понять спросонья, что там копошится и хрипит у ворот.

Ослепил, сука, этим фонарем – прямо в лицо. Застрелит, думаю. И кинулась на свет, как бешеный мотылек-камикадзе, выставив вперед окровавленную чиркалку. Он в испуге шагнул назад, а там ступенька. Грохнулся об нее жирным затылком и затих. Ружье выронил. Неожиданно, в одну секунду, победа осталась за мной.

Стояла на огромном брюхе, как девочка на шаре, и думала: с чего начать? Хотела резануть по глазам, чтобы лопнули и вытекли наружу со всей гадостью, которую перед его лицом творили по его приказанию. Но мент увидел, куда я тянусь острием, и зажмурился так крепко, что глаз не стало. Ладно, думаю, будешь тогда вечно холостой. Хоть и противно, но сунула руку ему в трусы, а там – пусто. Мужское хозяйство скукожилось от страха, будто улитка, и не найдешь без микроскопа. А он еще подвывает тонким таким, детским голоском: уйди-уйди.

Чувствую, что хреновый из меня киллер! Злость уходит, как вода из решета. Руки дрожат, и пробивает на истерическое хи-хи. Что делать? Пнула туда, где у мужика должны быть яйца, вымазала зажмуренную морду кровью бедной твари и через калитку умчалась. Он, наверное, решил, что прилетала ведьма на помеле.

Это я только сейчас вспомнила, как в городе ученая соседка рассказывала, что в старину бабы мазали рукояти мётел соком травы-красавки. Летом ночью в лесу на круглой поляне голые седлали мётлы и елозили скользкой промежностью до полного улета. За это попы их гоняли, как нечистую силу. Ну, просто наркоконтроля тогда еще не было.

Сейчас нам бабкины рецепты ни к чему, всё продается в аптеке. Только не спрашивай потом, как идиотка: это сон или в натуре? Зарезала я той ночью собаку или просто так сидела в уголке, пугая темноту страшилками?

Мораль сей басни: нечего на других ворожить, если у самой пасьянс не сходится.

Волею советской власти Бездорожная помещается на самом краю Коровинского района. Кочерыжка говорит, «на чертовом хуйчике». И правда, если смотреть из открытого космоса глазами спутников-шпионов, то видно, что имеется у нашего района административно-территориальный конец, которым наш район залазит в соседнюю жопу мира, район Пудинский. А мы находимся на острие событий.

Соседи нас по-соседски ненавидят. Распускают сказочную брехню, что мы, дескать, не люди, а ходячие мертвяки, оставшиеся после ядерного взрыва на секретном полигоне. Мечтают сбросить нас в реку, стереть Бездорожную с карты мира и завладеть нашим добром.

На стратегически важном участке границы, по их стороне, тянется верст на сорок узкоколейка. Когда-то товарищ Сталин одолжил у товарища Мао тысячу китайцев, которые наладили через болото деревянную гать с железными рельсами. Десятки лет мотовозы таскали отсюда ценный лес, а ныне железка кинута на произвол судьбы и пудинского хулиганья.

Язык не повернется назвать их самыми тупыми злыднями на свете. Во-первых, я не со всеми знаком. Во-вторых, пудинцы изобрели передвижную кровать-саморез. Это страшная вещь. Кто ее в лесу видел, тот потом всю жизнь заикается. Устроена так. Берут панцирную кровать на колесиках, под сетку вешают бензопилу. Ставят это чудовище на рельсы, заводят мотор – и летит оно вперед со свистом, разгоняясь до тридцати километров в час. Торчащая пила, как хер моржовый, на ходу кромсает деревья, упавшие поперек дороги за годы перестройки и бардака. А бывает, что и человека. Слухи подобные ходят.

В курс дела меня вводил Ленин. У него дома на кухне есть генштабовская карта-трехверстовка. Сидя под картой, он хлебает самогон из граненого стакана в подстаканнике – ему когда-то врачи прописали от радиации сухое красное, но Ленин рассудил, что самогон лучше – и рассказывает про уязвимые места нашей обороны.

– Такая хрень, Головастик, что мы почти в котле. Ихний район окружает нас с севера и юга. Давно бы взяли Бездорожную в клещи, кабы не река. Спасение наше в том, что эти долбоебы попилили свои баржи на лом и теперь не имеют флота. Так что за южный участок я боль-мень спокоен. Другое дело – сухопутная граница. Отсюда, – он показал на карте точку на два пальца выше деревни, – до нас меньше часа пешкодралом по прямой. Используя железку, они могут за сутки сконцентрировать для марш-броска ударный отряд отборных мудаков. По моим данным, у пудинских на ходу десяток саморезок и одна ручная дрезина.

– Это пиздарики? – тревожно спрашивал я.

– Вот хуюшки! – бодро отвечал Ленин, до краев наполняя стаканы свеклухой. – Не все у их безоблачно. Секретом сделать высадку десанта они не могут, потому как мы, не смыкая глаз, бдим на этом направлении. Опять же наша диверсионная группа, Кончаловский, когда в настроении, за границу ползает и гаечки на стыках ослабляет. Прошлым годом две саморезки улетели в лес, бандиты переломались нахер. В-третьих, между нашими позициями и неприятельской железной дорогой лежит овраг пятиметровой глубины.

– Тогда чего бояться? Полный нопасаран, нет?

– Как тебе сказать, Головастик? Положение неплохое, но за победу пить рановато. Поэтому давай выпьем за светлое будущее. – Мы выпили. – А текуший момент сейчас такой. Пудинские начали строить мост. Уже две рельсины перебросили через овраг. Разведка доносит, что намерения у их серьезные и к концу лета могут ударить. Диверсант же наш, надежда и опора, капризен, как баба на сносях. Кричит, достань мне динамиту, тогда я все ихнее рукоделие подорву и обрушу. А где я ему достану? Я же не Басаев. Ты – другое дело, с ментами знаком. Съездил бы в район, закупил шашек, а? Что молчишь?

Я не знал, как объяснить Ленину свою задумчивость, стеснялся честно признаться, что с последнего времени боюсь отлучаться из Бездорожной, зверски ревнуя Кочерыжку. Она у меня бешеная, если чего захочет – на дороге не стой и вопросов задавать не моги. Но глаза-то есть, вижу, как они с Кончаловским каждый день сообщаются. То из леса идут вдвоем – грибы собирали. То сам я нарочно прогуливаюсь мимо избы диверсанта-изобретателя и наблюдаю в окне кочерыжкин профиль. Тревожно в таких обстоятельствах покидать свой участок. Путь в район, да там покрутиться – три дня выйдет. Изведусь, как Отелло, за это время. Если же найду динамит, то буду вдвойне опасен для себя и окружающих. С другой стороны, жизнь явление временное, все умрём. Сопли жевать неконструктивно, и место подвигу должно быть.

– Поеду! – отвечал после долгой задумчивости. – Только не в район. Ты говоришь, пудинские в конце лета хотят напасть, как фашисты на Польшу? Успеем, значит, достать взрывчатку. Или сами приготовим. Я читал в библиотеке милицейской школы роман «Таинственный остров», про мужиков, которых воздушным шаром занесло в места похуже наших. Там написано, как сделать бомбу. Нужно взять из тюленя жир, ошпарить азотной кислотой…

– Ты рехнулся, что ли?! – перебил меня вождь нашей самообороны. – Какие здесь тюлени?

– Неважно! – стукнул я деревяшкой по столу. – Свиньями заменим. Свиная взрывчатка должна быть еще убийственнее. Знаешь, какая сила нитроглицерин? Полстаканом можно взорвать Кремль! Кстати, налей и выпьем за мою удачу. На рассвете отправлюсь в Пудино.

– К бандитам?! – ахнул Ленин.

– А что? Моя личность им неизвестна. Поеду в гости к золовке, прописанной в тех местах. Типа сблядовать, а на самом деле – Штирлиц. Прогуляемся по узкой колее, срисуем диспозицию.

– Не раз и не два говорил я на пристани и в сельпо, что молодежь прыгнет выше нашей головы! – воскликнул Ленин, поднимая стакан.