Любимая - Александр Казанцев

— Да мне ведь на военную службу… вот-вот восемнадцать исполнится… — забормотал теперь Сократ, никак не ожидавший такого поворота событий.

— В эфебах походишь, а потом под мое начало пойдешь… — как о решенном деле сказал Фидий. — Погляжу, так ли искусен резец твой, как остер язык!

И впервые за время беседы ваятель рассмеялся от души.

Чуть в стороне обнимались от избытка чувство Анаксагор и Софокл. А Перикл велел рабу-нубийцу принести амфору лучшего хиосского вина.

В тот вечер причислен был Сократ к кругу друзей великого стратега.

Возвращаясь в Алопеку навеселе, крутолобый юнец так размахивал смолистой лучиной из пинии, освещавшей ему дорогу, что она скоро погасла. Он брел в насыщенной цикадами темноте, и на душе его была светлынь: чувствовал себя приблизившимся к своим грядущим великим деяниям. (А что будут они — он и не сомневался никогда!) Но выскочившая со злобным лаем из-за угла охрипшая собака разодрала зубами его бурый гиматий…

«Вот так же вцепляются в меня самые низменные страсти!.. — думал Сократ, присев на еще не остывшую ступеньку лавки какого-то торговца или менялы. — Собаку я отогнал подвернувшейся палкой, а чем отогнать нечистые помыслы, отвращающие душу от великого?»

Размышляя так, имел он тогда в виду голос его крепкой молодой плоти, требующей дать утоление ее жажде. Многие сверстники его к тому времени уже познали радость плотских утех, верный друг Критон взахлеб рассказывал ему о своих первых любовных похождениях. Сократ жадно слушал, хотя утоление плотских желаний по-прежнему считал чем-то грубым, низменным, в чем сказался, наверно, печальный опыт общения с любителем отроков Архелаем.

Себя же Сократ привык считать безобразным, почти уродливым и, не ловя заинтересованных взглядов девушек, вовсе не удивлялся этому. «Мне суждено иметь близость лишь с камнем и мыслью», — почти без горечи думал он. Но заглушить в себе голос плоти не мог. Бессилен был перечить ему и голос его гения или демона…

Однажды друг Критон застал Сократа за тайным самоудовлетворением и был страшно раздосадован: не пристало ясноголовому унижать себя рукоблудием!..

Критон вознамерился спасти приятеля и уговорил его пойти в один из «домов услад» афинского порта Пирей. Блудилище это располагалось в приземистом доме. Над входом которого маняще подмигивал фонарь в виде красного яблока.

Сократ взял с собой треть денег, вырученных за Силена, — сумму немалую. Случилось это незадолго перед днем, когда ему предстояло принять присягу эфеба.

Радушно встретила друзей пышногрудая и широкобедрая хозяйка заведения с густыми насурмленными бровями, правда, Сократа приняла она за раба Критона, чем вызвала гнев высокородного друга:

— Да это же умнейший из эллинов!.. Скульптор, отмеченный благосклонностью самого Фидия! На днях он получил кучу денег за новый заказ!..

— Вот и славно, славненько!.. — рассыпала смех добродушная хозяйка, будто вдруг покатились, заскакали по каменному полу бусинки из небогатого украшения на ее богатейшей груди. Ума у него мы не отнимем, а если от кучи денег перепадет и нам кучка — будем рады!

Сократ сопел и затравленно озирался, но отступать было поздно: хозяйка уже потчевала друзей неразбавленным, кровяного цвета вином и жирными яствами, укрепляющими, по ее словам, мужскую силу. Потом она приложила к мокрым губам флейту, стараясь поменьше раздувать щеки, вывела веселенькую дерганую мелодию, и выступили из темноты на зыбкий свет немногочисленных светильников трое обнаженных девушек, закружились они в буйном танце вокруг слегка растерявшихся гостей. Природная дикая грация в них была, но танцевали они все же неумело, часто сбиваясь с такта.

А хозяйка заведения, наигрывая на флейте, кивала и подмигивала друзьям: дескать, выбирайте на свой вкус!

Критон выбрал самую светловолосую, гибкую, как виноградная лоза, но наделенную притом волнующим телесным избытком. Она радостно подхватила его под руку и со смехом повлекла в темноту, из которой уже слышались не заглушаемые даже флейтой сладострастные стоны.

Хозяйка выдувала из флейты игривые, резковатые звуки, обнаженные девушки кружились вокруг Сократа и, казалось, на лицах их, будто в театре Диониса, надеты «маски радости». Крутолобый, с ранними залысинами, юноша, «набычившись», глядел на них и, выпятив толстые губы, пытался увидеть в них танцующих дружелюбных Харит, но не мог. Его выпуклые глаза выразили страдание, принятое хозяйкой за неудовольствие.

Она отняла флейту от губ, выдохнула «уф!», как после трудной работы, и обратилась к Сократу:

— Неужто ни одну из этих не хочешь? Самый сладкий товар!

Девушки остановились и, не прикрывая наготы, растерянно и печально смотрели на гостя: каждой так хотелось заработать!

Сократу стало их жаль, но он помотал головой.

— Гляди, какой разборчивый! — искренне изумилась хозяйка. — А с виду и не подумаешь!.. Так тебя, говорят, какой-то Фидий хвалил?

Сократ молча кивнул.

— И теперь у тебя куча денег?

Сократ кивнул опять.

— А ну кыш, неумехи! — махнула она на девушек полной рукой, и они безмолвно исчезли в темноте. — Если уж ты такой разборчивый и богатый, займусь тобой сама!.. Это ты верно решил: в девицах моих недозрелость еще, оскомину можно набить, вот я в самый раз, мне уже двадцать пятый пошел…. Только учти, я вдвое дороже беру!

Говоря это, она ловко скинула дымчатую накидку и шафрановый пеплос, предстала перед Сократом во всем мощном великолепии своей наготы. С нее можно было бы ваять богиню плодородия Деметру: круглые розовые колени, с ямочками, крепкие тугие ляжки, позолоченные солнцем, широкие бедра, курчавая тьма в паху, выпуклый гладкий живот и схожие со слегка вытянутыми дынями груди, жаждущие рук мужей…

Сократ не был бы скульптором, если б не восхитился при виде этой мощной обнаженной натуры, однако восторг тот был уже не только восхищением ваятеля, но и безумным ликованием самца.

— Музыка нам уже не нужна… — хрипловато произнесла пирейская Деметра, привлекая к себе Сократа и опускаясь вместе с ним на ложе у стены. — О пресветлая Афродита! Да ты впервые, что ли?!. Ничего, я тебя всему научу, всему!.. Только это еще дороже, еще, еще, еще!..

Перед самым рассветом выбрался Сократ из портовых трущоб Пирея. В приземистом доме с красным яблоком над входом он оставил все принесенные с собой деньги. Но не это вовсе огорчало. Его мутило. И все казалось фальшивым, подмененным: Эринии вместо Харит, холодный камень вместо луны, горячий камень вместо солнца, тошнота вместо радости!..

Этим утром он впервые за всю свою осмысленную жизнь не приветствовал встающее светило вскинутой правой рукой. Сократ сидел на пыльном камне, обхватив рыжеволосую голову небольшими, но крепкими ладонями. Подошедший к нему печальный бродячий пес чутко слушал его сдавленный смех.

А это был плач.

5

Мышку спугнул вовсе не плач Сократа, а скрип отворяющейся двери. В темницу вошел старый, лишь чуть моложе узника, тюремщик с перекошенным от зубной боли лицом. К Сократу он за месяц тоже, как мышка, успел привыкнуть, потому заходил и без надобности особой — просто потолковать с умным человеком, хоть он и преступник. — Я услыхал твой смех, Сократ? Уж не почудилось ли мне? — спросил он, по-хозяйски усаживаясь на низенькую тюремную скамеечку.

— Клянусь Зевсом, не почудилось! — отозвался со своего ложа-топчана узник, украдкой утирая слезы. — Приветствовать смехом новый день — что может быть лучше? — Да, если он не предпоследний… процедил, кривясь от боли в дупле, восковоликий тюремщик.

— О досточтимый Никанор, мой неподкупный цербер! Любой день земной жизни равно достоин плача и смеха! — через силу улыбнулся приговоренный к смерти.

Тюремщика обидела усмешка Сократа.

— Неужто похож я на многоглавого пса, охраняющего врата Аида? Ты слишком несправедлив ко мне, Сократ, слишком!.. — Никанор чуть было сгоряча не проболтался о тайне, неизвестной пока смертнику, да вовремя остановил себя. — Правда, в твоем положении трудно быть справедливым. Вот у меня, к примеру, ноет зуб — так я только о нем и думаю, все время ласкаю его языком…

— Опять разболелся? — участливо откликнулся Сократ. — Это у тебя от вредной работы: сыро здесь, прохладно… Ничего не поделаешь, придется мне заговаривать твой зуб!

— Все смеешься? Смейся!.. — уязвленный Никанор вздумал постращать узника. — А триера с острова Делос уже на подходе к Афинам. Кончились празднества в честь Аполлона, завтра отравитель разотрет для тебя свежую цикуту.

— Излишне напоминать мне об этом, — невозмутимо ответил Сократ. — Для меня это — как больной зуб для тебя, который ты не забываешь неустанно ласкать языком. Но давай, любезнейший Никанор, попробуем отвлечься от болей своих, потолкуем на более возвышенные темы… К примеру, мы могли бы порассуждать о неслучайности одновременного рождения двух таких разных божеств, как Аполлон и Артемида.