Механизм пространства - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчишка!
Теперь ясно, как Пеше узнал о сегодняшней встрече. Кивок на полицию плюс горсточка франков легко развязывают язык консьержке. Да и портье «Звезды» делается на удивление словоохотлив. Мсье Торвен, господа, просил разбудить пораньше, собрался куда‑то ни свет ни заря…
— Предлагаешь повторить нашу дуэль? На твоих условиях?
— Дуэль? — д’Эрбенвиль с издевкой хохотнул. — Забудь, гаденыш! Я просто заколю тебя, как мясник — свинью. Обожду, пока ты издохнешь, а потом вложу в твою руку саблю.
Кровь бросилась в лицо Шевалье.
— Мразь! Жаль, что я не перерезал тебе глотку там, у пруда! Когда мясником был я, а ты визжал, как хряк под ножом!..
Торбен Йене Торвен справился с третьей пуговицей. Его ладонь скользнула под сюртук. Отвлекая противника на себя, Огюст рванул из-за пояса наваху. Он даже успел раскрыть ее, заставив громил вздрогнуть от скрежета. А больше не успел ничего. Будь д’Эрбенвиль не банальным подлецом, а дьяволом из глубин ада, или маньяком, рехнувшимся на почве мести, — саблей он в любом случае владел превосходно.
И знал, что делать в первую очередь.
Оставив наваху без внимания, бретёр шагнул к датчанину. Клинок лихо свистнул, огнем полыхнув на солнце — и наискось перерубил трость, на которую Торвен опирался всем весом. Хромой «шпион» не удержался на ногах. Он упал на колено, затем — на бок, неловко подвернув руку; телом придавил бесполезные теперь пистолеты и застонал.
— Этого — живым! — приказал д’Эрбенвиль.
И обернулся к Шевалье — сабля опущена к земле, горло открыто.
3. Allegretto
Кто спешит на небеса?
Медленно, как во сне, Огюст прыгнул вперед.
Наваха, томясь от жажды, начала скольжение по убийственной кривой. Но дотянуться, достать, завершить удар не удалось. Боль — дикая, знакомая по видениям — взорвала живот. Казалось, там лопались, одно за другим, гадючьи яйца, и кишки-змееныши выбирались наружу, спеша уползти в кусты.
Жутковатая ухмылка д’Эрбенвиля превратилась в волчий оскал. Медленно, наслаждаясь страданиями жертвы, бретёр провернул клинок в ране. Подчиняясь вращению оружия, крутнулся мир, стремительно выцветая. Вонь пруда, покрытого ряской, пробкой забила ноздри. Огюст падал — лист, сорвавшийся с ветки исполинского дуба — и все никак не мог упасть.
Смертный холод сковал тело — замораживая кровь, даря покой и забвение. В ушах зазвенел хрусталь колокольчиков. С далекого кладбища Монпарнас, нарастая мощным крещендо, донеслось пение хора мраморных ангелов:
Кто спешит на небеса,
В нашу компанию, к Маржолен?
Это бедный шевалье —
Гей, гей, от самой реки…
Перед лицом вились снежинки, скручиваясь в двойную спираль. Вьюжный штопор буравил небо, заледеневшее до алмазной твердости; призывал следовать за собой. Огюст не боялся. Страшна боль — тело с ужасом ждет ее прихода. А потом становится даже интересно: что — там?
Миг, и он уже несся в спиральном тоннеле, увлекающем душу прочь от бренной земли. Мелькнула и осталась позади белая корка неба — грань великого, вселенского кристалла. Звон колокольчиков; тихий, умиротворяющий шепот снежинок-шестерней. Механизм Времени работал исправно, как хронометр от фирмы «Breguet».
Где‑то в просвете мелькнул лабиринт, полный буро-зеленой жижи. Шевалье вздрогнул, борясь с паникой: нет, только не сюда! Он не заслужил рая, но лучше геенна огненная, чем живое болото Грядущего!
Уступая мольбе, лабиринт исчез.
— …Огюст Шевалье!
— Да! Я здесь…
— …место рождения — город Ним, Франция. Предположительно, 1811 год…
— …начинаю поиск.
— Не надо меня искать! Я — Огюст Шевалье! Это ошибка, мсье Святой Петр! Я родился не в 1811‑м, а в 1810 году! Готов предстать перед судом…
— …прямые данные не найдены.
— …косвенные?
— …поиск… результаты…
— …некролог… сентябрь 1832 года… «Ревю Ансиклопедик»…
— Какой сентябрь? Сейчас июль! Некролог?!
— …допустимость коррекции?
— Мой некролог? Удостоился, значит. Что ж, «Ревю Ансиклопедик» всегда опаздывала с некрологами…
— Выше порогового значения… 82,5 %…
Голоса умолкли. Никто больше не интересовался бесприютной душой. Сгущался мрак; вьюга стихала, метя поземкой по черному полю. Огюст еще успел заметить — или это была галлюцинация угасающего сознания? — как по тоннелю навстречу ему пронесся бесплотный призрак и исчез в безнадежно отставшем дне, там, где ликовал д’Эрбенвиль.
А потом упала ночь, и Огюст Шевалье умер.
Акт I
Бегство на юг
«Жизнь моя — настоящая сказка, богатая событиями, прекрасная! Если бы в ту пору, когда я бедным, беспомощным ребенком пустился по белу свету, меня встретила на пути могущественная фея и сказала мне: „Избери себе путь и цель жизни, и я, согласно с твоими дарованиями и по мере разумной возможности, буду охранять и направлять тебя!“ — и тогда жизнь моя не сложилась бы лучше, счастливее, разумнее».
Ханс Христиан Андерсен «Сказка моей жизни»
Не следует забывать, что общество больше любит, чтобы его развлекали, чем учили.
Адольф фон Книгге «Правила обхождения с людьми»
Сцена первая
Дикая Охота
1
Давным-давно, когда все еще жили-были, маленький Торбен Йене Торвен очень любил песню про лесной орех. Не он один — многие его сверстники охотно пели немудреные куплеты, прилетевшие из далекой Швейцарии и быстро переложенные на родной датский. Под такую песню хорошо маршировать или сидеть у костра ночь напролет. Мода на многодневные походы — от города к городу, от села к селу с ночевками под открытым небом — пришла из той же Швейцарии, где создавались первые отряды «детей-патриотов». Юные датчане решили не отставать от земляков Вильгельма Телля. Малыш Торбен истово шлепал подошвами по пыльным дорогам, меряя маршруты по ровной, как обеденный стол, Зеландии, и напевал про крепкий орешек, который не разгрызть и не раздавить.
Левой-правой, левой-правой!
Я под солнцем загорел,
Как лесной орех.
Я и молод, я и смел,
Веселее всех!
Дуви-ду, дуви-дуви-ди!
Дуви-ду, дуви-дуви-ди!
Сам принц-регент заинтересовался и, выкроив время среди своих важных дел, прислал приветствие наследникам викингов. Маршируйте, ребята, скоро пригодится. Дуви-ду, дуви-ди!
Взрослым песня тоже нравилась. Судья Торвен-старший, будучи в философском настроении, обмолвился, что человек по сути и есть лесной орех. Под твердой скорлупой — ранимая, беззащитная сущность. С виду герой героем, в глазах блеск, плечи вразлет, но стоит скорлупе треснуть — и все. Склюют, или высохнешь, в прах обратишься.
Никакого тебе «дуви-ди», одна бурая пыль.
Торвен-младший понял отцовскую мудрость не сразу. А когда понял — принялся наращивать скорлупу. Слой за слоем, будто кольца на дубе. Первый, черный от гари копенгагенского
