Фантастика-1965. Выпуск 3 - Наталья Соколова

Мальчишка оказался на редкость способным к технике.

Вещи его слушались, он, как говорили старики рабочие, знал петушиное слово. Но проказил так отчаянно, что несколько раз его выгоняли - и тут же брали обратно. Приходила мать, грубоватая крепкая женщина, больше привыкшая ругаться, чем плакать, ожидала Человека при выходе на улице, клялась и божилась, что она проучила этого стервеца, содрала ему всю кожу с задницы, что он будет теперь шелковый, ну, просто ангел, а не мальчик. И Человек, чуть улыбаясь, махал рукой: “Ну, если ангел…” Когда Зверя отладили и поселили честь по чести в ангар, к нему приставили для ухода и обслуживания двух докторов наук, пятерых кандидатов, не считая энного числа аспирантов, дипломантов и прочего ученого народа. А им в помощь дали ученика слесаря - для черной работы.

Ученые люди мерили Зверю температуру, давление, брали срезы кожи и посылали на анализ, лезли в нутро, что-то там тоже соскребали и измеряли - словом, трудолюбиво л упорно собирали материал для своих научных диссертаций.

Доктора, естественно, хотели стать академиками, кандидаты - докторами, аспиранты и дипломанты - кандидатами. Тем временем мальчишка, на свой лад привязавшись к Зверю, старался, как мог, украсить и облегчить его жизнь. Выбирал куски мяса невкуснее, рубил их помельче, именно так, как Зверю нравилось. Особой мягкой шваброй с длинной ручкой ежедневно чистил его кожу, все глубокие складки. Рассказывал Зверю последние городские новости, уличные происшествия, пел очередную новую песенку, под которую в тот вечер танцевали на площадях и бульварах:

Ты без супа? Ну и что ж?

Хлеба в доме не найдешь?

Не такой уж это редкий случай.

Мир но болыю-то хорош.

Он на ежика похож,

И достался ежик нам колючий…

И как-то так само собой получилось, что ученик слесаря стал чем-то вроде старшего среди всей этой ученой братии.

Он - и только он - снаряжал Зверя в путь, готовил все необходимое, провожал его от ангара до стартовой воронки.

Он - и только он - первым встречал Человека и Зверя по возвращении. И сразу кидался осматривать лапы Зверя - не повреждены ли фрезерные барабаны, - вычищать землю, которая иногда забивалась Зверю под веки и причиняла много неудобств. Даже сам Человек пасовал перед авторитетом этого мальчишки, тонкого и гибкого, как хлыст, кусачего, как комар, когда тот врывался к нему в кабинет и орал звонким голосом уличного газетчика, что нарушен рацион Зверя или температура в ангаре упала на один градус ниже нормы.

Все это не мешало ученику слесаря оставаться ленивым, вороватым, нахальным, не мешало ругаться самыми отчаянными портовыми словечками, подстраивать всякие каверзы мастерам, врать напропалую. Он врал Человеку, который, видя его исключительные способности, сам начал заниматься с ним алгеброй и тригонометрией. Врал, прятался под перевернутыми ящиками, пролезал на животе в щель под воротами. Он врал даже Зверю - кто еще, скажите на милость, решился бы врать Зверю? И Зверь, наклонив громоздкую голову, как наклоняет ее слон к жужжащему комару, собрав складки кожи на лбу, говорил с присущей ему тяжеловатой серьезностью: “Раз твоя мать больна, значит надо уйти раньше. Иди!” После чего ученик слесаря бодро отправлялся играть на асфальте в монетку, или воровать яблоки из сада президента академии, или просто спать где-нибудь в порту на бухте каната.

Сказать по совести, не следовало бы его впускать в сказку, этого вредного мальчишку. Совершенно не за что! Можно было бы найти сколько угодно мальчишек с гораздо лучшими отметками по поведению. Но он не стучался в двери сказки, не просился - он просто вошел. Ну, что тут будешь делать?

Прошло восемь лет. Теперь его тоже звали Учеником - он был любимым учеником Человека, многообещающим питомцем его научной школы. Уличный заморыш вымахал в долговязого молодого человека, узкого, как жердь, с небрежнорасхлябанными и вместе с тем подчеркнуто независимыми манерами, с отменно острым языком и колкой иронической улыбочкой, которая так часто поднимала кверху углы его большого подвижного рта. Он не признавал пиджаков, ходил в свободно висящем длинном джемпере с подкаченными рукавами, из которых высовывались его длинные, по-прежнему ловкие руки, с распахнутым воротом рубашки и, конечно, без галстука. Если Ученик стоял, то непременно подпирая стену, развалясь; если сидел - то на столе, поджав под себя одно колено, а на другое положив острый подбородок - и именно в такой позе проводил со студентами практикум на тему “Основные расчеты при конструировании теплокровных подземных движущихся систем” в аудитории на восьмом этаже Дома-Иглы. Долговязый молодой руководитель смотрел на студентов удивительно наивными, ясными глазами - особенно после того, как вывел очередную сверхкрамольную формулу или сбросил с пьедестала очередного сверхувесистого кумира, который, будучи глиняным, тут же рассыпался в прах.

Ученик по-прежнему состоял при Звере. И по-прежнему Зверь говорил своим твердым металлическим голосом, чисто и правильно, как иностранец: “Поскольку дядя заболел, надо тебе уйти сегодня раньше”. Ученик имел удивительное, просто катастрофическое количество родственников разных степеней, и все были склонны к внезапным опасным для жизни заболеваниям. “Да, иди”, - говорил Зверь и вздыхал. Может быть, потому, что скучал, когда оставался один. А может быть, просто по техническим причинам. И Ученик уходил, насвистывая, сунув руки в карманы брюк и бренча мелочью.

Теперь он уже не воровал яблок из чужих садов. Но некоторым отцам (а также, по слухам, и мужьям) не мешало шепнуть, чтобы они накрепко запирали все двери и окна.

А то как бы птичка не улетела из клетки, когда послышится знакомый свист из глухих садовых зарослей, из густой, сырой, слепившейся листвы… Впрочем, полно, можно ли наглухо, накрепко запереть молодую девушку? Кажется, это даже в сказке невозможно.

Человек любил Ученика. Человек знал цену Ученику. Это была ослепительно яркая, дерзкая звездочка, которой предстояло разгореться и стать звездой цервой величины. Но Ученику не хватало усидчивости, серьезности, основательности. Ах, какие у него были шатучие ноги, у этого длинного парня, какие жадные завидущие глаза по части всяких удовольствий и развлечений, какие загребущие руки и какая луженая глотка!

Человек ругал Ученика, как умел, - коротко, скупыми словами, хмурясь, огорченно пожимая плечами. А когда тот уходил, Человек чуть улыбался. Молодость, что поделаешь.

Годы, когда хочется бродить до рассвета по ночным улицам родного города. Когда запахи порта манят и волнуют, а рассыпчатый женский смех где-то за углом дома отдается во всем теле… Правда, развлечения Ученика, вероятно, носили более осязаемый и конкретный характер, но Человек мерил по себе, исходил из опыта собственной юности.