Красная пирамида - Рик Риордан

Я растерянно заморгал. Невозможно, чтобы таксист мгновенно успел найти себе новых пассажиров. И потом, что за странные слова произнес отец? Он не любил дурацких шуток.

— Пап…

— Лондонские такси долго не пустуют, — тоном знатока лондонских такси заявил отец. — Идемте, дети. Нас заждались.

Он толкнул створку чугунных ворот. Мы с Сейди остановились и переглянулись.

— Картер, что все это значит?

— Сам не знаю. И не очень хочу знать.

— Можешь оставаться здесь и мерзнуть. А я не успокоюсь, пока не получу объяснения.

Сейди повернулась и пошла вслед за отцом.

Вспоминая все это, скажу: мне надо было бы бежать оттуда со всех ног и как можно дальше. И Сейди утащить с собой. Но вместо этого я тоже прошел через музейные ворота.

2. ВЗРЫВ НА РОЖДЕСТВО

Я уже бывал в Британском музее. По правде говоря, я бывал в стольких музеях, что лучше об этом не говорить. А то вы будете считать меня полнейшим занудой.

[Слышите? Это Сейди вопит, что я и есть полнейший зануда. Спасибо, сестричка!]

Музей был закрыт. В его окнах не горел свет, но хранитель и двое охранников ждали нас на ступенях.

Хранитель оказался невысоким лысым человеком. Его лысина блестела, словно ее чем-то смазали. Я видел мумии, у которых было больше волос и зубы в более приличном состоянии. Он долго тряс отцу руку. Мне это напомнило встречу какой-нибудь рок-звезды.

— Здравствуйте, здравствуйте, доктор Кейн! Ваша последняя работа по Имхотепу[4] — какой блеск! Не представляю, как вам удалось перевести эти заклинания.

— Им-хо… Это кто? — шепотом спросила Сейди.

— Имхотеп. Сановник высокого ранга. Архитектор. Говорят, он был еще и магом. Спроектировал первую ступенчатую пирамиду. Думаю, это ты знаешь.

— Не знаю и знать не хочу, но спасибо за разъяснение, — ответила Сейди.

Отец поблагодарил хранителя за любезное разрешение посетить музей в это предпраздничное время.

— Доктор Мартин, позвольте вам представить Картера и Сейди, — сказал отец, опуская ему руку на плечо.

— Так-так. Это, само собой, ваш сын. — Тут хранитель озадаченно уставился на Сейди. — А кто эта юная леди?

— Моя дочь.

Доктор Мартин тупо моргал. Кому не нравится считать себя человеком широких взглядов и вдобавок вежливым! Но всех выдает выражение лица, когда они слышат, что Сейди — из нашей семьи. Сначала меня это бесило. С годами я привык и не ожидал другой реакции.

— Конечно, конечно, — забормотал доктор Мартин, возвращая себе улыбку. — Прошу вас сюда, доктор Кейн. Мы весьма польщены вашим визитом.

Охранники заперли входные двери, затем взяли наш багаж. Один из них нагнулся над отцовским рюкзаком.

— Нет, спасибо, — натянуто улыбнулся отец. — Это я ношу сам.

Охранники остались в вестибюле, а нас хранитель повел в Большой двор.[5] Вечером он выглядел жутковато. Тусклый свет, проникавший сквозь стеклянную сетчатую крышу, превращал стены в настоящую паутину перекрещивающихся теней. Мы шли по белому мраморному полу, и эхо копировало каждый наш шаг.

— Камень. Камень, — повторял отец.

— Даже не представляю, какие тайны вы надеетесь из него извлечь, — сказал удивленный хранитель. — Это же наш самый известный экспонат, изученный вдоль и поперек несколькими поколениями египтологов.

— Конечно, — согласился отец. — Но иногда бывают сюрпризы.

— Что папа задумал? — шепотом спросила Сейди.

Я не ответил. Я догадывался, о каком камне шла речь.

Непонятным оставалось другое: зачем отцу понадобилось тащиться сюда под Рождество да еще вместе с нами?

Если бы не та чертова вспышка и двое неизвестных, отец рассказал бы нам что-то очень важное, связанное с гибелью нашей мамы возле Иглы Клеопатры. Сейчас он шел, постоянно озираясь по сторонам. Неужели боялся, что странная парочка может появиться снова? Как они сюда проберутся, когда в музее полно охранников и хитроумных систем наблюдения? Уж здесь-то нас никто не потревожит. Так я думал и надеялся.

Мы свернули в Египетское крыло. Вдоль стен темнели статуи фараонов и богов, но отец шел мимо них, направляясь в главному экспонату в центре зала.

— Какая красота, — пробормотал отец. — Надеюсь, это не копия?

— Нет, что вы, — заверил его хранитель. — В обычные дни мы, само собой, выставляем копию. Но для вас поставили подлинник.

Перед нами был кусок темно-серой скалы высотой около трех футов и шириной фута в два. Он стоял на пьедестале, защищенный стеклянным куполом. Поверхность камня покрывали три яруса высеченных строк. Вверху тянулись традиционные египетские иероглифы. Средняя часть… Тут я напряг память и вспомнил, как отец называл эту письменность. Демотическое письмо. Оно распространилось во времена, когда в Египте правили греки и в египетский язык проникло много греческих слов. Это было что-то среднее между иероглифами и буквенным письмом. Строки нижнего яруса были написаны по-гречески.

— Розеттский камень, — догадался я.

— А при чем тут компьютерная программа? — удивилась Сейди.

Мне хотелось обозвать ее дурой, но меня опередил хранитель. Он нервно рассмеялся и сказал:

— Простите, юная леди, но этот камень появился гораздо раньше компьютеров. Он послужил ключом к расшифровке египетских иероглифов. Розеттский камень был найден солдатами армии Наполеона в одна тысяча семьсот девяносто девятом году и…

— Да, правильно, — закивала Сейди. — Теперь вспомнила.

Ничего-то она не вспомнила. Просто согласилась, чтобы этот лысый тип заткнулся со своей популярной лекцией. Но неожиданно лекцию продолжил наш отец:

— Видишь ли, Сейди, до находки этого камня простые смертные… я хотел сказать, люди веками бились над расшифровкой египетских иероглифов. Принципы древней письменности считались утраченными навсегда. Но английский ученый — его звали Томас Янг[6] — доказал, что все надписи на Розеттском камне передают одни и те же сведения. Его работу продолжил другой ученый — француз Шампольон.[7] Он сумел, говоря современным языком, «взломать код» иероглифов.

— Ну и что на нем написано? — спросила Сейди, равнодушно жуя резинку.

— В общем-то, ничего особенного, — ответил отец. — Нечто вроде благодарственного письма от нескольких жрецов, адресованного тогдашнему египетскому царю Птолемею Пятому.[8] В те далекие времена Розеттский камень никакой особой ценности не представлял. Но за века он превратился в могущественный символ. Пожалуй, это самое важное связующее звено между Древним Египтом и современным миром. Я был просто глупец, что раньше не сообразил насчет его потенциала.