Пробуждение - Джон Голсуорси

Он тихо заплакал во сне. И кровать начала вертеться; она была и внутри его и снаружи; ходила все кругом и кругом и становилась как огонь, и старуха Ли из "Выброшенных морем" вертела ее. Ух, какая она была страшная! Быстрее, быстрее, пока он, и кровать, и старуха Ли, и луна, и кошка - все не слилось в одно колесо и кружилось, кружилось, поднимаясь все выше, выше - страшно страшно - страшно!

Он закричал.

Голос, говоривший: "Милый, милый", проник сквозь колесо, и он проснулся, стоя в постели, с широко открытыми глазами.

Рядом с ним стояла мать, волосы у нее были, как у Гуинивир, и, вцепившись в нее, он уткнулся в них лицом.

- Ой, ой!

- Ничего, мое золото. Ты теперь проснулся. Ну, ну, все прошло.

Но маленький Джон все говорил: "Ой, ой!" Голос ее продолжал, мягкий, как бархат:

- Это лунный свет упал тебе на лицо, родной.

Маленький Джон всхлипнул ей в плечо:

- Ты сказала, что он красивый. Ой!

- Но спать он мешает, Джон. Кто впустил его? Это ты раздвинул занавески?

- Я хотел посмотреть, сколько времени; я... я высунулся, я... я слышал, как ты играла; я... съел миндальное пирожное.

Но на душе у него становилось спокойнее, и в нем проснулось инстинктивное желание оправдать свой испуг.

- Старуха Ли кружилась у меня внутри и стала вся огненная, пробормотал он.

- Но, Джон, чего же и ждать, если ты будешь есть пирожные в постели?

- Только одно, мама. От него музыка стала гораздо лучше. Я ждал тебя, я уж думал, сейчас завтра.

- Милый ты мой, сейчас только одиннадцать часов. Маленький Джон помолчал, потерся носом о ее шею.

- Мама, папа у тебя в комнате?

- Сегодня нет.

- Можно к тебе?

- Если хочешь, мой хороший.

Придя наконец в себя, маленький Джон отодвинулся.

- Ты сейчас совсем другая, мама; гораздо моложе.

- Это мои волосы, милый.

Маленький Джон взял их в руки, они были густые, темно-золотые, с серебряными нитями.

- Я люблю их, - сказал он, - я тебя больше всего люблю вот такую.

Схватив мать за руку, Джон потащил ее к двери. Он закрыл за собой дверь со вздохом облегчения.

- Ты с какой стороны ляжешь, мама?

- С левой.

- Ну, хорошо.

Не теряя времени, чтобы она не успела передумать, маленький Джон залез в постель, которая показалась ему гораздо мягче, чем его собственная. Он опять глубоко вздохнул, зарылся головой в подушку и лежал, разглядывая битву колесниц и мечей и пик, которая всегда происходила на одеялах, там, где на свет были видны волоски.

- По-настоящему ведь ничего не было, правда? - сказал он.

Не отходя от зеркала, мать ответила:

- Только луна и твое разгоряченное воображение. Нельзя так волноваться, Джон!

Но маленький Джон, все еще не владея своими нервами, ответил хвастливо:

- Я и не испугался, по правде-то.

И он все лежал, разглядывая колесницы и пики. Время тянулось.

- Ой, мамочка, поскорей!

- Милый, надо же мне заплести косы.

- Сегодня не надо. Завтра ведь опять придется расплетать. Мне спать хочется, а если ты не придешь, расхочется.

Мать стояла перед трехстворчатым зеркалом, вся белая, и он видел ее с трех сторон; шея была повернута, волосы блестели в свете лампы, темные глаза улыбались. Все это было ни к чему, и он сказал:

- Иди же, мама, я жду.

- Сейчас, мой родной, сейчас.

Маленький Джон закрыл глаза. Все кончилось к лучшему, только пусть бы уж она поскорее! Кровать дрогнула, она легла. И, не открывая глаз, он сонно проговорил:

- Хорошо, правда?

Он слышал, как она сказала что-то, почувствовал прикосновение ее губ у себя на носу и, прижавшись к той, что лежала без сна и любила его всеми помыслами, погрузился в безмятежный сон, который отделил его от прошлого.

1920 г.