Демоны Хазарии и девушка Деби - Меир Узиэль

Остальные тоже присели на перила носилок в смятых одеждах, затянули снова пояса. Сидели по двое, молчали в тоске и заброшенности.

Холод усиливался, костер продолжал тлеть. Все еще ощущался запах разваренных костей, фасоли и лука.

Так они молчали, вымещая всю злость и боль на ветках, зачищая их ножами и обламывая.

«Надо быстро пересечь ручей» – сказал один из них, и все покачали головами в знак согласия.

Ручей явно обмелел, течение ослабело, видны были камни дна. Кто-то из парней разлил по тарелкам варево, и все его с аппетитом съели, удивляясь, что вообще можно есть в такие ужасные минуты.

Тут они решительно встали, вырыли три мотлы. Земля была напитана водой. И тела скользнули в это месиво. Парни чувствовали полный провал в этом влажном погребении, но провал этот, как ни странно, немного укрепил их дух. Но как пережить исчезновение детей? Что скажут по ту сторону ручья?

Они отметили место их пребывания на дорожной карте, воткнули колья на могилы. Собрали и упаковали все, что осталось. Затем подняли на плечи огромные носилки и вошли в воды ручья в своих крепких сапогах. Перешли ручей с легкостью и почти мгновенно, не слыша слабый смех, исходящий из глуби вод.

На другом берегу решили поспать перед продолжением своего пути, о котором никто из них в эти минуты не хотел думать. Что они скажут родителям детей. Итальянцам, которые захотят услышать о судьбе девушек. Мужу больной женщины, который так ее ждал с лекарствами, которые наконец-то привез с древнего берега Хазарского моря. Что они скажут бабке детей, двоюродной сестре самого Кагана?

Глава четвертая

Они проснулись. Стоящий на страже в половине седьмого утра растолкал их. Рассвет был ясный, прозрачный, без единой капли тумана. Покрыв себя талесами и надев тфилин, они благословили утро, разрозненно, без особого желания и без особой точности.

Скорбь ощущалась в их молитвах. Были бы они в своих домах и селах, в Хазарии, собрали бы белых и чистых голубей и надели бы им на шеи черные ленточки. Но здесь, во время странствия, в пустыне, не было никаких церемоний траура. Да и захоронение было не по религиозным законам, без песнопений и величаний – из страха перед Богом – смерти.

Березовая роща в двухстах метрах от них дала им ветви – соорудить с помощью частей разобранных огромных носилок легкие тачки, которые можно было волочь по земле. Ведь носилки им уже больше не были нужны: дети и больная женщина исчезли.

Господи, больше их нет.

Они оглянулись на ручей, прежде, чем двинуться дальше, пытаясь разгадать случившееся. Он спокойно струился, чуть шелестя. Они положили на носилки все вещи и двинулись к березовой роще, извлекли топоры и пустили их в работу.

Разобрали носилки, часть хороших бревен прислонили к деревьям. Может, увидит кто, и возьмет их в свою пользу. Жаль их бросать в траве, оставить гнить под снегом.

Груз был быстро распределен между ними, и шест от флага торчал за спиной одного из парней, и флаги с изображением зерновых колосьев и белой звезды весело развевались вопреки скорбному настроению.

«Пошли», – сказал один из мужчин, более молодых, и слова его звучали в ритме мелодии, – «быстрей, уже утро проходит, а нам еще путь в сто верст. Быстрота продвиженья и натиск…»

«Десять!» – откликнулись громко все остальные боевым кличем хазарского войска, и начали быстрое движение, почти бег.

Зима была влажной, покрытой густыми сорняками и зарослями, иногда почти болотом, местами лиственными деревьями, без единой тропы. Но даже между деревьями они почти летели, подбадривая себя, четкими движениями, пробиваясь сквозь заслоняющие дорогу ветви, распугивая оленей и зайцев, поднимая в небо кукушек и ворон.

В обед сделали привал под высокими прямыми соснами. Поели сухую и холодную пищу, а не варенную, которая расслабляет. Жевали сушеную рыбу и соленые огурцы, огорченные, что нет ни пива, ни кофе, ни хотя бы чаю, и в желудках изжога, которую никакой напиток не успокоит, как и боль от потери детей и гибели женщин.

Исчезло чувство успеха, который сопутствовал им в начале странствия месяц назад, когда они легко добрались до цели и вышли в обратный путь с детьми и обмененными пленницами. Все потеряно и нет выхода. В голове одного из них, Давида, вертелась песенка, которую напевал его отец: «Мудрец, пред тем, как встать над краем бездны, готов к тому, чтоб выход отыскать». Но чего стоят эти слова сейчас, эта отеческая мудрость? Каким образом выбраться из бездны? Нет выхода. Насколько чудесным было чувство до сих пор, и вот же, исчезло. Успехов становится все меньше. Так вот постареют и обнаружат, что часть из них проживают в отчаянии, в ощущении неудач, провалов, которые не желают исчезнуть, забыться, затушевать неотступное чувство горечи и боли.

Встали, двинулись дальше по земле Хазарии, перешли мостами еще три ручья, и грубо сбитые мосты вели через пограничные ручьи, которые тоже становились все полноводней, но вовсе не были похожи на тот кипящий ручей.

К вечеру, до того, как начало смеркаться, увидели дым, тянущийся из трубы хижины, и поспешили, помогая друг другу в ходьбе. Лучше постучаться в какую-нибудь дверь, чем спать в лесу. Лучше поговорить с кем-нибудь из местных жителей. Лучше встретить, в конце концов, хазара, рассказать ему о черепахах и ручье, спросить его, может, он что-то знает о детях, знает, где их искать, кто их захватил. Может, он даст совет, что делать и что здесь происходит?

Глава пятая

Они приблизились к более высокой хижине. Как все дома в Хазарии, она была сделана из кожи. Каменные дома в Хазарии были запрещены. Не строили прочные сооружения, ибо иудеи в диаспоре должны были быть готовыми в любой миг двинуться в землю Израиля. Дома же в Хазарии не сооружались для оседлой жизни. Любой чужеземец или купеческий караван видели временность этого жилья, понимая жителей, которым не было смысла прилагать слишком много сил для строительства, ибо еще неделя, еще месяц или год, и все двинутся в страну Сионскую, в Иерусалим.

Но в таких отдаленных и обособленных районах разрешалось обшивать кожу извне досками из дуба для защиты от диких собак и волков, которые в голодные зимы приходили и грызли кожу стен. Доски эти побурели от снега, и солнца, и годовые кольца замысловатыми рисунками выделялись на стыках досок, по углам хижин.

За досками была кожа, обильно смазанная жиром. В помещениях лежали матрасы из кожи, набитые морской травой, с покрывалами из нежной и тонкой кожи, цветной и наиболее дорогой из кож, сшитой из треугольников и восьмиугольников, полос и полукружий, подходящей по декоративности стенам.

Даже в самой заброшенной хижине внутренние стены были сделаны из мягкой и дорогой кожи. Конечно, это не шло в сравнение с модными ее формами в городах, домах графов или во владениях Кагана, но вся кожа была мастерски обработана, издавала приятный запах лаванды.