Столкновение - Юрий Пахомов

Меня приняли в нахимовское училище, насколько я знаю, по протекции вдовы какого–то маршала.

Сказать по совести, я, как и Левон, в двадцать первом веке чувствую себя неуютно. Мой век — двадцатый, и лучшие годы в нем середина пятидесятых — начало восьмидесятых. Та самая «оттепель», плавно перетекшая в «застой». Ни «оттепели», ни «застоя» я не заметил. Я просто жил.

Курсантские годы — золотая пора. Мы, «питоны», особой разницы прежней жизни с учебой в нахимовском не почувствовали: привыкли к дисциплине, порядку, казарменной жизни, а вот ребятам, пришедшим с гражданки, со школьной скамьи, в первые месяцы пришлось туго.

Память удерживает только хорошее, светлое, то, что похуже, — неудачи, провалы, укладывается на самом донышке, чтобы однажды, в горький час, когда придется подводить итоги, проявить себя. Но ведь когда это будет? А пока на тебе суконная форменка, ладная бескозырка, перешитая известным портным Абрамом Моисеевичем, а на плечах погоны с белым кантом и золотыми якорями на черном фоне, ты молод, полон сил и живешь предощущением счастья.

Высшее военно–морское училище имени Фрунзе — бывший его Императорского Величества Морской кадетский корпус — представляет собой единый архитектурный ансамбль и занимает едва ли не целый квартал с небольшой долей гражданских построек, глядящих окнами на Большой проспект Васильевского острова. Мудрые проектировщики позаботились, чтобы было побольше шхер, заповедных, спрятанных от глаз начальства уголков и закоулков, где можно укрыться для своих надобностей кадету, гардемарину и курсанту более поздних времен. Помещения эти были уютно обставлены скрипучими шкафами, продавленными креслицами и ветхими столиками красного дерева. Там, одурев от занятий и муштры, можно было расписать «пульку», выпить украдкой пива и поговорить на далекие от службы темы, там же сочинялись стихи, создавалась история курсантского братства.

В казармах поражало обилие гальюнов, такое впечатление, что кадеты и гардемарины периодически страдали кишечными расстройствами и недержанием — болезни утонченные, дворянские, не то, что у простого курсантского люда: «Рукой отламывай, ногой откатывай».

Кроме уголков и шхер в училище была, конечно, и парадная часть: галерея Героев, Зал революции, картинная галерея с полотнами Айвазовского, Боголепова и других художников–маринистов, и, наконец, Компасный зал, пол которого изображал картушку, выложенную из разноцветных ценных пород дерева. Наступить на один из лучей картушки мог только недотепа, салага или случайный посетитель — традиция свято хранилась со времен Морского кадетского корпуса.

От одной мысли, что по коридорам и лестницам ходили великие флотоводцы, на душе делалось светло и возвышенно, и ты сознавал свою причастность к большому делу, ощущал на плечах приятную тяжесть адмиральских погон, а в воздухе слышались сухие хлопки тугой, наполненной ветром парусины, и из вентиляционных отверстий веяло йодистым запахом моря.

Конечно, все это для особо одаренных, романтически настроенных курсантов, простой курсач старался избегать парадных мест, не дай бог еще налетишь на начальство или на какого–нибудь любознательного старичка- адмирала. В шхерах надежней, да и дышится легче.

Курсант, бывший нахимовец, знает множество способов сорваться в самоволку, к тому же во время учебы наверняка пополнит новыми приемами эту сложную, требующую хладнокровия, дерзости и личного мужества науку. Свистануть в окно в трусах и маечке под видом бегу- на–спортсмена — полдела, потому как самовольщик и в самом деле спортсмен, но как объяснить дотошному дежурному по училищу, зачем ему для пробежки понадобился пятилитровый флотский чайник? Ибо опытный офицер знает, что при более удачном раскладе чайник непременно наполнился бы «Жигулевским» в ближайшем чепке и был бы передан на самодельных талях в Артиллерийский корпус училища.

На волю уходили через чердаки, соседние крыши, ловкачи спускались по опасно потрескивающим водосточным трубам, а один любитель свободы покинул «систему» (так курсанты называли училище) в пустой бочке из- под квашеной капусты, загруженной в кузов грузовика. От самовольщика потом несколько дней разило запахом этой славной закуски, а в кубрике стоял тревожащий душу бражный аромат.

Склонность к самоволкам обычно увеличивалась осенью, когда Питер накрывала очередная волна эпидемии гриппа и в училище объявлялся карантин. Увольнений в город нет, манящий мир смутно проглядывается в окно, и организм, еще не пораженный инфекцией, испытывает неукротимое желание, требующее немедленной разрядки. Меня за напитками не отправляли, причина — мой вес почти центнер, подымать на пожарном шланге такую махину себе дороже. Использовать же водосточные трубы я не мог по причине их незамедлительного обрушения. Я входил в бригаду подымальщиков.

Куда можно было курсанту бросить кости во второй половине пятидесятых годов? Голова кругом. Для людей, опять–таки утонченных, существуют Мариинка, Пушкинский театр, БДТ, филармония, музеи, вернисажи. Курсант попроще выбирает танцевальный вечер в Мраморном зале или клубе имени Капранова — девушки там сговорчивее, и счастливец может пережить несколько сладких мгновений в коммуналке на Лиговке или улице Рубинштейна, чутко прислушиваясь к шагам в коридоре. Для подлинных любителей танцев больше подойдет клуб имени Первой пятилетки, ибо церемониалом там руководит известный в городе танцмейстер Хавский, элегантный господин с плешью, прикрытой рыжеватым париком. Говорит он аристократически картавя и делает деликатные замечания, если рука танцующего курсанта соскальзывает значительно ниже талии партнерши. Знакомства здесь завязывались более прочные, иногда на всю жизнь. Но, конечно же, самый высший уровень — танцевальные вечера в самом училище, в знаменитом Зале революции. Сюда, как мотыльки на огонек, слетались самые красивые девушки Северной Пальмиры, с этих вечеров, после производства их суженых в офицеры, разъезжались они на флоты, в отдельные, спрятанные между сопок гарнизоны, и долгие годы в их ушах звучала музыка училищного оркестра, рождающая приятные воспоминания…

4

Меня распределили на подводную лодку Северного флота в Полярный — там я мичманом проходил стажировку и знал все прелести закрытого гарнизона. Дружок мой, Левон Горгинян, отличник и золотой медалист, имел право выбора, однако Северу не изменил, напросился на атомоход, только что спущенный со стапелей и готовящийся к государственным испытаниям. Пути наши надолго разошлись.

Тот, кому довелось служить на средних лодках 613‑го проекта, знает, что это такое. На всю жизнь в ноздрях застрянут запахи железа, мокрой резины и дизельного выхлопа. Во втором отсеке стол, над ним софиты, на этом столе в случае необходимости доктор будет нас резать, отсекая ненужное. В надводном положении во время качки тарелку со щами на столешнице не удержать, елозит, норовя обдать горячим варевом соседа, а в случае резкого дифферента на корму — и такое бывает — створки посудного шкафчика распахиваются, тарелки и кружки превращаются в летательные аппараты, и горе тому, кто попадет в зону их воздействия. Я уже на третий день похода получил тарелкой по кумполу и ходил с героической повязкой.

Одна из важнейших задач штурмана определиться с координатами, получить точное место корабля — без этого ты не штурманец. Гукнет голос командира из динамика «Каштана», и ты с секстаном, как акробат на трапеции, уже балансируешь на трапе, а в мыслях одно: скорее бы на мостик и успеть схватить звездочку, пока небесные светила не заволокло снежной моросью. Желательно при этом определить, что это за звезда, и лучше, когда она не одна, а несколько. Далее следует успеть совершить ряд действий, пока торчит антенна и лодка не пошла на погружение.

Но это что, в крайнем случае, тебя разок волной ополоснет и будет, а вот ребятам на верхней вахте приходится круто. Водолазное белье, «канадка» и поверх всего хим- комплект защищают от мокряди относительно, особенно в шестибалльный шторм. А если волна величиной с поморскую избу — крепенький такой пятистенок — заходит с кормы, тут бабочек не лови и рта не раскрывай — стихия приложит твою морду лица об ограждение рубки, и тогда не отчитаешься перед женой или подругой по возвращении в базу, потому как ссадины очень напоминают царапины от женских коготков.

Отпуск проскочил незаметно. Махнул сначала в Ленинград, думал, Левончика застану, тот уехал за день до моего прилета. Вернулся друг в Северодвинск до срока, его атомоход уходил в Западную Лицу. Левон сорок суток просидел в библиотеках, сдавал кандидатский минимум и сдал. Я на такие подвиги не способен. Аршак Мартиросович предложил пожить у них, я поблагодарил и отказался, в отпуске я предпочитаю одиночное плавание. Снял номер в гостинице «Октябрьская», оторвался по полной программе, дальше в Москву, к тетке. Ее что–то разнесло, ходит с одышкой, но работу бросать не собирается. Ни с того ни с сего о загробном мире заговорила, о завещании, а ей только шестьдесят стукнуло.