Нержавеющий клинок - Фока Бурлачук

Возле дома Халимона Михаил услышал звуки балалайки и пьяный надрывный женский голос:

И пить будем, и гулять будем,А смерть придет — помирать будем…

«Нашли время веселиться», — подумал Михаил и ускорил шаг, ему хотелось поскорей пройти мимо дома Халимонов. Он догадался, что там отмечают день рождения хозяйки. Чем ближе подходил Михаил к своему дому, тем сильнее им овладевала какая-то неосознанная тревога. То в одной, то в другой стороне деревни лаяли собаки. Дом Халимона уже остался далеко позади, однако, разрывая ночную тишину, Михаила догоняла и, словно плетью, хлестала залихватская песня:

А смерть пришла — не застала дома,А застала в кабаке возле самогона…

С трепетным волнением Михаил ступил на тропинку в огороде. На минуту остановился. Он уже видел избу, где родился и вырос. Старенькая, под соломенной крышей, над которой склонился раскидистый клен, словно стараясь заглянуть в окно, изба, казалось, вросла в землю. Клен, давно посаженный отцом, чуть-чуть поскрипывал. Дрожащей рукой Михаил постучал в окно и услышал голос матери: «Мишенька». Она открыла дверь и повалилась ему на грудь, заголосила:

— Нету теперь у вас отца, Мишенька. Не дождался тебя, бедняжка, а он так хотел тебя видеть, так ждал… Вчера похоронили… Пойдем в избу, ты же голоден…

Мать зажгла лампу, устало опустилась на лавку, положив на колени руки, которые никогда не бывали без дела. Глаза ее ввалились и глядели перед собой неподвижно в одну точку.

— Успокойся, мамочка, успокойся, — и, чтобы отвлечь мать, спросил: — А где же братья?

— В сарае, на сене. Ложись и ты, отдохни с дороги.

Мог ли он уснуть в доме, где только вчера похоронили его отца? Не ложилась и мать, она по-прежнему сидела на лавке и бессвязно рассказывала, как все произошло. Слез у нее уже не было, она только тяжко стонала.

Утром Михаил взял под руку обессилевшую мать и вместе с ней побрел на кладбище. Взгляд цеплялся за надписи на крестах и надгробных памятниках. На многих были имена знакомых людей. Кажется, совсем недавно Михаил их видел, слышал их голоса… Как коротка и скоротечна человеческая жизнь! Здесь, на кладбище, смерть уравняла всех: имущих и неимущих, глупых и мудрых, злых и добрых. Над могилой деда Халимонов возвышался огромный, кованный из железа крест, как бы подчеркивая мнимое величие того, кто покоится под ним. Михаил знал, что где-то рядом похоронен и брат отца, дядя Семен, погибший в начале гражданской войны, но деревянный крест давно уже сгнил, могила осела и заросла травой, стала безымянной. 6 дяде долго ходили легенды. Рассказывали, что он один дрался с десятью беляками. Восьмерых уложил и только после этого погиб сам. Обида и боль сжали сердце Михаила: у дяди выросли сын и дочь, они и по сей день живут в селе, почему же никто из них не позаботился о могиле родного отца?

Человек, думал Михаил, высшая ценность бытия. И когда он уходит, люди хранят о нем память, не забывают…

Как бы разгадав его мысли, мать сказала:

— Тяжкое время было тогда, сынок. Голод косил людей, жизнь каждого теплилась на волоске…

В субботу Бурки отмечали день рождения сына. Михаил задержался там допоздна, а когда собрался уйти, на улице пошел сильный дождь. Пришлось остаться заночевать.

— Как дела у Риты? — спросил Кузьма Петрович, когда они остались вдвоем.

— Разве я вам не рассказывал? Их курс выпустили на два месяца раньше и сразу же всех призвали на военные сборы. Как только возвратится — сразу пойдем в загс. Больше откладывать не будем. Мать уже ждет не дождется своей невестки. Вы одобряете мой выбор, Кузьма Петрович?

— Я женился без чьих-либо одобрений. Это дело сугубо личное, Миша.

Михаил долго лежал с открытыми глазами: думал о Рите, вспомнил, как его самого призвали в армию на двухмесячные сборы после окончания института. Танковая часть, в которую он попал, с утра и до вечера находилась на полигоне. Натомившись за день, он мгновенно засыпал, а когда труба горниста играла подъем, ему казалось, что он только что прилег. Подымался с трудом и с завистью посматривал на кадровых командиров, которые, казалось, не знали усталости, когда он думал, что никогда не привыкнет к армейской жизни, где все расписано по минутам.

В лицо ударили лучи солнца. Михаил повернулся на другой бок и в тот же миг услышал голос хозяйки:

— Эй, вы, лежебоки, пора вставать, завтрак готов. Грешно проспать такое утро.

Утро действительно было прекрасным. Умытые ночным дождем листья на деревьях в лучах солнца казались полированными. Михаил вскочил с постели, подошел к окну и распахнул его. В комнату ворвались свежая прохлада и воробьиная трескотня.

Хозяйка встретила его упреком:

— Ах, ты, затворник, почему не сказал, что твоя любимая на сборах?

— Если бы я не сказал, откуда бы ты знала? — отшутился Михаил. — Скоро возвратится. Готовь свадебный подарок.

— Я суеверна. Заранее приобретать свадебный подарок нельзя: свадьба может не состояться.

Михаил рассмеялся:

— Шутишь, Оля. Это исключено. Все будет, как запланировано.

После завтрака они с Кузьмой Петровичем сели играть в шахматы. Они любили эту игру, победитель награждался стаканом газированной воды с сиропом. Игра затянулась. Только в начале двенадцатого Михаил покинул гостеприимный дом. На пороге его догнала шутка Кузьмы Петровича:

— Не забудь, за тобой должок.

Михаил дошел до центральной площади и обратил внимание на людей, столпившихся у репродуктора, черневшего на высоком столбе, а вскоре услышал голос диктора, дважды повторившего, что будет передано важное правительственное сообщение. «Важное правительственное сообщение передается не каждый день», — подумал Михаил и остановился. А через минуту услышал тревожный голос Молотова. Михаил снова бросился к Буркам, неся им тревожную весть.

— Война! — прямо с порога выпалил Михаил.

Перепуганная Ольга вяло опустилась на стул, а Кузьма Петрович отложил газету, которую читал, подошел к репродуктору и включил его. «Наше дело правое. Враг будет разбит! Победа будет за нами!» — словно клятва, прозвучали в репродукторе слова.

— Что же теперь будет? — растерянно спросила Ольга, глядя на мужа.

— Будем драться. Нам не впервой. Гитлер забыл, что путь от Берлина до Москвы значительно длиннее, чем от Москвы до Берлина. Вот мы ему и напомним, — ответил Кузьма Петрович и ушел в другую комнату звонить по телефону.

Война, словно ураган гигантской силы, одним взмахом разбила мечты, разорвала судьбы. Мгновенно стерлись мелкие человеческие обиды, ссоры. Общее горе сблизило людей, сделало их добрей.

Повестку в военкомат Михаил Овчаренко получил поздно вечером и обрадовался ей. Он, молодой и здоровый, чувствовал себя неловко под взглядами стариков и женщин. Его сверстники уже воюют, а ему, видите ли, выдали «броню». Два месяца Михаил пробивал эту «броню» через военкома, а вот, наконец, долгожданная повестка…

Из военкомата Михаил направился прямо к Илье Васильевичу. Старый учитель, орудуя топором и пилой, ремонтировал забор вокруг дома.

— Бог в помощь! — поприветствовал его Михаил.

Илья Васильевич всегда был рад своему бывшему ученику. Оторвавшись от работы, он весело ответил:

— На бога надейся — будешь без штанов ходить. По твоему лицу вижу, Миша, что у тебя приятная новость. Может, твоя невеста приехала?

— Нет, Илья Васильевич. Сегодня отбываю на фронт. Пришел проститься.

— Вот оно что… Ну, что ж, от всего сердца поздравляю. — Илья Васильевич пожал Михаилу руку. — Пойдем посидим на скамейке. Кому же бить немчуру, как не молодым? Куда зачислили?

— В танковые войска, — с гордостью ответил Михаил.

Из-за угла дома показался черный кот, подошел к хозяину и прыгнул ему на колени. Илья Васильевич погладил его ладонью, кот прикрыл глаза, замурлыкал.

— Плохи дела наши, Михаил. Вчера был в райкоме. Предложили эвакуироваться. А куда нам, больным и старым? Останусь здесь, хотя хорошо понимаю, что может быть худо. Жаль только, что не успели мы отправить внука в Ленинград, а сейчас уже поздно… Пойдем в избу, «посошок» на дорогу полагается, а дорога тебе предстоит трудная и далекая. Я когда-то, как и твой отец, служил в кавалерии у Буденного. Теперь на лошадях далеко не уедешь, а прежде лошадка была главной ударной силой. Ни одно животное не помогло столько человеку в труде и бою, как лошадь. Лошадке, Миша, надо поставить памятник…

Илья Васильевич вышел на кухню. В этом доме Михаил бывал не раз, и все здесь было ему знакомо. Та же старенькая, точенная шашелем мебель, тот же пузатый вычищенный чайник, полки с книгами. Взгляд Михаила остановился на портрете Ленина. Портрет был все в той же самодельной рамке. Когда хозяин возвратился, Михаил сказал: