Былого ищу следы… - Евграф Васильевич Кончин

Если вам, уважаемые читатели, покажется, что об одних написано много, а о других мало, то, поверьте, это не от каких-либо личных симпатий или антипатий. Все эти люди одинаково мне дороги, и я постарался о каждом сказать как можно больше, подробнее. Просто об одних мне повезло собрать больше материала - нашлись родственники, друзья, документы, воспоминания, письма, о других же немного осталось сведений. Поэтому буду благодарен, если вы, дорогие читатели, дополните мой рассказ.

И еще вот о чем я хотел бы сказать. Один мною уважаемый коллега прочитал рукопись и отметил, что она «тяжеловата», что нужно бы убрать ряд примеров, фактов, выписок из документов и протоколов. Наверное, он прав. Но я не последовал его доброму совету. И вот почему. Все эти сведения я отыскивал с большим трудом - по крупинкам, по строчкам, стараясь по ним воссоздать атмосферу того времени. Удалось это или нет - не мне судить. Но в одном я уверен: лет через 10 - 20 большинство этих свидетельств уже не сыщешь, и, быть может, тогда они помогут какому-нибудь исследователю пли литератору.

18 декабря 1941 г. Заседание, посвященное памяти Б. П. Денике. Собралось 60 человек!

Устроители вечера памяти видного советского искусствоведа Бориса Петровича Денике, незадолго перед тем умершего, не ожидали, что придет много народу. Время было самое тяжелое в жизни народа и страны - враг стоял у Москвы. Казалось бы, до научных ли заседаний?! Здесь еще морозы ударили крепкие, снегу намело - не пройдешь, не проедешь. Транспорт ходил плохо - как добираться по затемненной и настороженной Москве? А собралось, как с огромным удовлетворением подчеркивает Бритова, 60 человек!

Сохранился, к моему удивлению, в музейном архиве и протокол собрания. Очевидно, писали его по довоенной еще привычке, чтобы все было, как положено. Не предполагали, что через несколько десятков лет эти листки с торопливыми строчками станут памятником своего времени. И выступающих было много. Вечер прошел торжест-венно и свидетельствовал прежде всего о жизнестойкости музейного коллектива, об умении продолжать работу даже в чрезвычайно неблагоприятных условиях военного времени.

В музейном архиве же нашел упоминание о том, что в январе 1942 г. в музее состоялась лекция известного искусствоведа, профессора Московского университета Виктора Никитича Лазарева. Но лишь краткое упоминание. И все. Только много позже узнал об этом подробнее из письма Ирины Александровны Кузнецовой, отправленного 8 февраля 1942 г. Марии Зосимовне Холодовской. «Лекция Виктора Никитича о рисунке Возрождения была очень интересной, - сообщала она. - Видела некоторых знакомых… И странно было смотреть на похудевшие, небритые лица, на головы и шеи, закутанные во что попало, потому что в зале было очень холодно! И слышать увлеченные возгласы о «музыкальности линии Боттичелли», видеть возбужденные лица и горящие глаза…»

…Часто я приходил в небольшую комнату на втором этаже кабинета графики на улице Маршала Шапошникова, где разместился музейный архив. Меня гостеприимно усаживали у окна, за единственный столик для посетителей. Заведующая архивом Александра Андреевна Демская, много мне помогавшая материалами и добрыми советами, выкладывала передо мною соответствующие папки. Из разных входящих и исходящих бумаг, актов, заявлений, протоколов вставал перед моими глазами мир суровый и наивно трогательный, беспощадный и добросердечный, мир легендарный.

Даже внешний вид этих бумаг был весьма красноречив. Они писались на осьмушках школьных тетрадных листов, на чистой стороне довоенных выставочных плакатов - как-то они уцелели и вот пригодились. Писались карандашом, теперь еле видимым, или же блеклыми чернилами. Лишь в середине 1943 г. в музее появилась плохонькая машинка.

Бумаги, бумаги, бумаги… Они, естественно, не могут заменить свидетельства живых людей. Но что сделаешь, если многих участников тех событий уже нет с нами. За многие годы работы в различных архивах я проникся большим почтением к документам, какими бы отрывочными, малопонятными и суетными они ни казались на первый взгляд. При внимательном изучении бумаг восстанавливаются не только факты, имена, поступки, но и ощущения, впечатления, краски прошедших дней. Тем более что оригиналы прошлых записей уже не подвержены временным коррекциям, как память или отношения человеческие, они точно, порою коряво, но с позиций своего времени сохраняют первозданную истинность. С большим почтением я отношусь к архивным бумагам!

Из них я узнал, что сотрудники музея за военные годы только лекций и бесед провели более тысячи. Выступали перед бойцами, отправлявшимися на фронт. Прямо на московских вокзалах. На эвакуационных пунктах, на заводах и фабриках, в клубах и красных уголках. И, конечно, в госпиталях. Здесь читались циклы лекций по искусству, показывались диапозитивы. Смирнова рассказывала о батальном жанре в русской графике, об образе А. В. Суворова в изобразительном искусстве, о героическом прошлом русского народа, Либман - об Отечественной войне 1812 г. в живописи и графике, Погребова - о том, как и когда русский народ бил немецких захватчиков.

Большой популярностью на агитпунктах московских вокзалов пользовались темпераментные выступления экскурсовода Марии Васильевны Никифоровой - в музее она работала с 1932 г. В музейном архиве я отыскал любопытный документ - сообщение военного коменданта Казанского вокзала майора Ильина. «Являясь патриоткой нашей Родины, - пишет он, - товарищ Никифорова неустанно несла в массы большевистское слово, тем самым вкладывала и свою лепту в наше общее дело - разгром немецко-фашистских захватчиков. Она работала здесь с июня 1941 года по май 1945 года».

В сорок первом Мария Васильевна становится коммунистом.

25 января 1942 г. Сильный мороз - 43 градуса ниже нуля. Весь день убираем снег из залов…

Итак, музей остался без крыши. А первая военная зима выдалась суровой, с сильными морозами, обильными снегопадами, многодневными метелями. В музее промерзли стены. Лопнули трубы парового отопления. Бездействовали освещение и водопровод. Даже в гравюрном кабинете, как упоминает в одном из своих писем Холодовской Елена Ивановна Смирнова, «температура держалась на уровне 10 - 12 градусов ниже нуля, когда на улице было минус 18 - 17. Когда же было минус 34 - 37, то на градусник, который висел в кабинете, мы боялись даже смотреть…».

Каждое утро начиналось с уборки снега в залах, на лестнице, в фойе, в Итальянском и Греческом двориках. И так изо дня в день, многие, многие недели.

- В залах верхнего этажа, - вспоминает сотрудница гравюрного кабинета Антонина Николаевна Водо, - полы были иной раз покрыты толстым слоем льда, который мы с трудом разбивали ломом и в ведрах выносили