Вашингтонское убийство - Элберт Карр

— Том разговаривал с вами?

— Да, немножко. Пробормотал что-то — в том смысле, что ему так неловко, и он сам не понимает, как это вышло, и пусть его оставят одного, все будет в порядке. Говорил он чуть слышно, глаза у него закрывались сами собой. Никто не заметил — ни мы, ни он сам,— что у него глубокая царапина на руке, повыше запястья. Понимаешь ли, на этих самых кустах здоровенные шипы. Вот в эту царапину, безусловно, и попала инфекция.

Напряжение, с которым она обдумывала каждое его слово, было явственно ощутимо — казалось, оно доступно слуху, как звук.

— И никто не обратил внимания, что у него на руке царапина?

Во взгляде, который метнул на нее Чивер, отразились весьма разнообразные чувства: видно было, что он раздражен бесконечными расспросами, а в то же время его восхищает эта настойчивость и забавляет несоответствие между хрупкой женственностью ее облика и энергичным напором.

— А знаешь.— проговорил он беспечно,— тебе бы называться не Сарой, а Дианой. Так и вижу тебя на пьедестале — с луком и колчаном со стрелами. Богиня-охотница, прелестная и беспощадная. Мраморная статуя.

— По временам я и вправду чувствую, что превращаюсь в мраморную статую,— с горечью проговорила она.

— Ты действительно любила его?..

— Да, по-настоящему.

— Бедная девочка! Мне так жаль, Сар...

Узкой рукой она сделала легкий жест, выражающий дружеское понимание.

— Прости меня. Джерри. Ты так терпелив со мной. Я тебя долго не задержу. Так мы говорили насчет царапины.

— Насчет царапины,— повторил он.— Никто из нас ее не заметил. Она была под рукавом пиджака. Никому и в голову не пришло туда заглянуть. Мы просто укрыли Тома одеялом и оставили его на кушетке — не тащить же было его в комнату для гостей, чтобы чужие увидели его в таком состоянии. Мне тоже пришлось изрядно выпить в тот вечер, так что утром я заспался— была суббота. И только часов в десять, за кофе, я вдруг вспомнил про Тома. Пошел в ту комнату, где он лежал, а его там нет. Клифтон, наш дворецкий, рассказал мне, что Том проснулся рано и вызвал такси и что вид у него был очень скверный. Немного спустя я позвонил к вам домой, спросил Тома, как он себя чувствует. Голос у него был куда бодрей. Он извинился за беспокойство, сказал, что сам не понимает, как его угораздило столько выпить,— вчера ему все казалось, что голова у него раздувается, как воздушный шар. Еще он сказал, что, должно быть, схватил в саду ревматизм — суставы и шея залубенели, как перестоявшийся тоффи[4]. Ты же знаешь, он любил старинные фермерские словечки.

Она медленно наклонила голову в знак согласия.

— А он ничего не говорил про эту царапину на руке?

— Нет, в тот момент ничего. Потом пришла Этель, и я ей все рассказал. Она забеспокоилась. Говорит, как бы Том не простудился насмерть — ведь он столько времени пролежал на сырой земле,— и чтобы я непременно сегодня же зашел его проведать. Я в тот день играл в гольф в «Горящем пне», а обратно поехал через Джорджтаун и зашел к вам. Открыла ваша горничная и говорит, что мистер Бэртон плохо себя чувствует и никого не велел принимать, но я все-таки поднялся к нему наверх и вижу, он лежит пластом и у него явно жар. Он сказал, что шея уже совсем не сгибается, что до сих пор ему не хотелось звать врача, но, пожалуй, надо бы.

— Ну, а что же насчет царапины на руке?

— Вот-вот, я как раз к этому подхожу. Я заметил, что он все время трогает правую руку, посмотрел и вижу: повыше запястья глубокая царапина, а кругом покраснело и распухло. Он мне сказал, что утром промыл ее, но толку никакого.— Тут Чивер шумно вздохнул, словно показывая, что его утомило столь длительное напряжение памяти.— И тогда до меня дошло: ведь те же симптомы были у нашего садовника, когда тот заболел столбняком: жар, шея не гнется, кожа вокруг царапины воспалена. И я не стал терять времени. Мне было известно, что Том и Фред друг друга недолюбливают, так что я спросил, не вызвать ли мне его постоянного врача, а он говорит — никакого врача у него нет, он уже сколько лет докторам не показывался, и чтобы я вызвал Фреда. Даже пытался пошутить: мол, Фред наблюдал его с первой минуты и было бы глупо менять врача в самый интересный момент. Мне это запомнилось, потому что он засмеялся, но лицо у него сразу же искривилось, и он сказал, что ему больно смеяться. В общем, Фред тут же приехал, ввел ему сыворотку и дал снотворное. Сказал, что положение очень серьезное, и несколько дней, пока Том не выкарабкается, у его постели должны круглосуточно дежурить сиделки. Он позвонил к себе в больницу...

— Минуточку, Джерри, извини. Когда Фред вводил сыворотку, он верил, что это спасет Тома?

— А как же! Полагаю, что верил. Правда, насколько я могу припомнить, он этого не говорил, но уж, конечно, мы никак не думали, что Том умрет. А куда ты, собственно, клонишь?

— Просто хочу представить себе всю картину. Ладно, дальше, Джерри.

— Ну так вот. Как я уже сказал, Фред позвонил к себе в больницу, чтобы раздобыть для Тома сиделку. Но в субботний вечер это было решительно невозможно. Я позвонил Керку — думал, может, ему удастся кого-нибудь разыскать через государственный департамент. Он тут же примчался, но найти никого не сумел. Тогда я связался с Этель, спросил, нет ли у нее кого-нибудь на примете. Она сказала, что нет, но что она придет сама и побудет с Томом, покуда Фред не найдет сиделку. Ты ведь знаешь, во время войны она добровольно работала в госпитале.

— И когда же явилась сиделка? — спросила Сара.

— В воскресенье утром. А вечером она вызвала Фреда. В понедельник утром Фред позвонил нам и сообщил, что состояние Тома очень его беспокоит. Сыворотка, видимо, не подействовала. Так что Фред ввел ее вторично — сделал люмбальную пункцию, так это у них называется. К этому средству прибегают лишь в самых крайних случаях. Я сразу же поехал к Тому. Керк был уже там. Послушай, ты и в самом деле считаешь, что тебе надо знать все эти подробности?

— Да. Решительно все.

— Что ж, будь по-твоему. Все у него одеревенело, он не мог раскрыть рта, малейшее движение причиняло ему невыносимую боль. Чтобы снять боль, ему впрыснули изрядную дозу морфия. Но больше всего меня потрясла его жуткая ухмылка, словно он нехотя улыбался какой-то скверной шутке.

— Да, знаю,— ровным голосом проговорила Сара.— Это называется «risus sardonicus»[5]. — И, заметив, что Чивер удивленно вскинул брови, добавила:— Я много прочитала о столбняке.

— Значит, тебе известно, как это бывает,— сказал Чивер.— Страшные судороги и все прочее. Фред говорил: ему первый раз в жизни пришлось столкнуться с такой острой формой. Есть Том не мог, поворачивать его они боялись, поэтому вводили глюкозу внутривенно. Но ничего не помогло. Это была его последняя ночь. В понедельник под утро он скончался.

Сара сидела неподвижно, смотрела в окно и слушала доносившееся из сада пение. Песня была странная, незнакомая, гитара звенела все громче, и ее стонущие, исступленные звуки вызывали у Сары в памяти джунгли Амазонки.

После короткого молчания Чивер тихо проговорил:

— Сар, я передать тебе не могу, как мне его жаль.

— Знаю,— ответила она тихо.— Скажи мне, Фред будет у вас сегодня?

— Обычно он заезжает, если свободен. Я ему говорил: пора хорошенько приструнить Никки, пока она не...

Договорить он не успел. За спиной у него открылась дверь, и раздался сердитый голос Этель:

— Джерри, гости спрашивают тебя. Или ты думаешь, что я могу справиться одна? Я с ног валюсь от усталости, а ты сидишь, занимаешься разговорчиками...

Сара поднялась.

— Этель, тут моя вина. Мне нужно было расспросить Джерри о Томе. Пожалуйста, пойми меня.

Нарумяненное лицо под нелепым рыжим париком слегка смягчилось.

— Понимаю, милочка. Ну, ничего. Ты прости, если я слишком резко. Совершенно не сплю: снотворные меня не берут; нервы расшатались, и из-за каждого пустяка выхожу из себя.

— Сара получила письмо от Тома,— вставил Чивер.— Оно дошло до нее совсем недавно. И у нее создалось впечатление, что смерть Тома не была результатом несчастного случая.— Он повернулся к Саре: — Ты ведь не против того, чтобы я посвятил во все Этель?

— Конечно, нет. Письмо я дам тебе прочитать после.— И она взяла сумочку в руки.

— Правильно. А сейчас пойдем,— подхватила Этель.

По пути в салон их остановил Фред Чивер.

— Сара,— проговорил он, печально моргая,— Никки сказала мне, что ты здесь. Ты не могла бы уделить мне несколько минут? Мама, отец, вы не возражаете? Мне бы хотелось поговорить с Сарой с глазу на глаз, мы выйдем в сад.

Фред был высокий, худощавый, лицом слегка напоминал мать. Он выглядел старше своих сорока лет — темные волосы его поредели, и на высоком лбу образовались большие залысины, голубые глаза устало взирали на этот скучный, безрадостный мир. Сара порой пыталась представить себе, какой вид он принимает у постели больного,— лицо у Фреда было на редкость подвижное, казалось, на нем отражаются все его чувства, а манера сжимать рот в ниточку и беспрестанно моргать вряд ли действовала на пациентов успокоительно.