Ангелы уходят не прощаясь - Виктор Лихачев

— Что вы шепчитесь? — В голосе мужчины послышался металл. — Вы деньги нашли?

— Нет, в один голос произнесли Пашка и его сообщник. Только Пашка сказал это неуверенно и тихо, а парень громко и где-то даже с вызовом.

— Показывайте сумки! — Произнес мужчина. — Я свои кровные сразу узнаю.

Пашка хотел возмутиться, но решил, что лучше всего будет показать свои деньги. Ведь все они были в рублях, а не в валюте. Он покажет и уйдет, а уж как они потом с этим парнем разберутся — их дело.

Пашка достал «Северную повесть».

— Вот, смотри, это мои деньги. Твои я бы так быстро не спрятал.

— Кто тебя знает, может ты шустрый. — С этими словами мужчина взял книгу из рук Пашки и стал задумчиво перебирать купюры.

— Убедился? — Пашка стал заводиться. — Теперь отдавай. В этот момент парень, стоявший за Пашкиной спиной вдруг сказал:

— Отстань от человека, мужик, вот твои бабки, — и протянул пакет незнакомцу.

Пашка с уважением посмотрел на своего сообщника. Молодец, все-таки решил отдать деньги. Мужчина с видимым облегчением протянул книгу Пашке, но произнес укоризненно:

— А говорите, не брали. — Сунул свиток в карман и быстро пошел прочь. Правда, почему-то в противоположную сторону. Однако Пашка, у которого словно камень упал с плеч, на это не обратил внимания. А парень произнес:

— Давай в разные стороны, деревня. Видать, мужик крутой. Как бы нам морды не набили. — И с этими словами побежал на другую сторону улицы.

У кассы народа не было. До отхода автобуса оставалось пять минут. Успел! Пашка назвал место, куда ему надо было ехать и полез в сумку за Паустовским. Раскрыл книгу… Денег не было. Пашка похолодел. Руки и ноги вмиг стали ватными. Он лихорадочно стал листать страницы — все тщетно.

— С вас восемьдесят семь рублей пятнадцать копеек, — сказала кассирша. — Если можно, дайте с мелочью.

— Сейчас, сейчас. Простите. — Едва дышавший от ужаса, Пашка полез в сумку. На пол полетели одежда, свертки с гостинцами, документы. Денег нигде не было. И тут только до него дошло, что их украли. Украли эти двое. Забыв о сумке, он рванул на улицу. Потом бросился обратно, бормоча про себя: «Как же так?» и «Только не это, Господи!» Схватил сумку и вновь побежал на улицу. Пашка бежал, оглядываясь по сторонам, надеясь увидеть мужчину в куртке. Добежал до вокзала, бросился к таксистам:

— Вы… вы… — ему не хватало воздуха, — не видели человека в куртке кожаной, с меня ростом.

Таксисты засмеялись:

— А мы все в кожаных куртках, и все с тебя ростом. Как он выглядит, человек твой? Приметы особые есть?

— Приметы? Да, вспомнил — он рыжий.

Опять дружный смех:

— В наших краях, почитай, каждый второй мужик — рыжий. Да что случилось-то?

— Деньги у меня украли, — тихо сказал Пашка. — Все деньги. Домой вез. — И вдруг заплакал. Заплакал по-детски беспомощно. Смех стих.

— Эх, паря, — произнес самый пожилой из таксистов. — Обули тебя. Много хоть денег было?

Пашка назвал сумму. Кто-то удивленно присвистнул:

— Ого!

— Я полгода в Москве работал. На стройке. Копил. — Продолжая плакать, и шмыгая носом, чуть слышно ответил Пашка.

— И денежки твои плакали тоже, — насмешливо произнес один из таксистов. — В следующий раз умнее будешь.

— Замолчи, — цыкнул на него старший. — Человеку и так плохо. — Затем обратился к Пашке:

— Хоть какие-то деньги остались? В какие края едешь?

Пашка назвал свой районный центр.

— Далеко!

— Может мне в милицию пойти? — С какой-то робкой надеждой спросил Пашка.

— Бесполезно, — махнул рукой пожилой таксист. — Да и не возьмут они у тебя заявление.

— Почему?

— А им это надо? Скажут, что свидетелей нет — и прощай. Вот что, ребята, — обратился он вдруг к своим коллегам, — давайте поможем бедолаге. — И с этими словами дал пятьдесят рублей. Другие мужики тоже полезли в карманы, доставали деньги и передавали их старшему. В основном десятки. Затем тот пересчитал деньги.

— Вот, возьми, — протянул он их Пашке. — Сто шестьдесят рублей пятьдесят копеек, как в аптеке.

— Спасибо вам, — с голосом Пашки что-то случилось. — Спасибо. Я обязательно верну.

— Забудь. Ну, ладно, парень, счастливо тебе, а нам работать надо.

Знакомая касса. Женщина — кассир накинулась было на Пашку: «Я билет пробила, а вы убежали…» Но посмотрев в Пашкины глаза замолчала. Он протянул деньги. Получив билет, растерянно остановился посреди шумного зала. До отхода автобуса оставался целый час. Вокзал жил своей жизнью. Мимо Пашки сновали десятки людей, на него не обращавших никакого внимания. И вдруг он почувствовал, почувствовал впервые в жизни, что ему не хочется жить. Как он теперь вернется домой? Какими глазами посмотрит на мать, сестренку? Вновь встала перед глазами картина: он идет по деревне, Танюха, завидев его, выбегает из дома и со всех ног бежит к нему. И картина эта, раньше доставлявшая ему столько радости, на сей раз причинила почти физическую боль. Он, не понимая, что собственно делает, бродил из угла в угол, время от времени наталкиваясь на спешащих людей, пока не оказался в вокзальном буфете.

Вообще-то он был непьющим человеком. Последний раз пил полтора года назад, когда пришел из армии. Он подошел к стойке и после недолгих раздумий попросил:

— Стакан портвейна и котлету.

— Сколько будете брать хлеба? — невозмутимо спросила буфетчица.

— Два, нет, один кусок.

— Котлету подогреть?

— Не надо. Нет, подогрейте.

Он никогда не пил портвейна. Что означают три цифры 7 на бутылке, Пашка не знал. Но портвейн был самым дешевым из всех спиртных напитков, продававшихся в буфете. Пашка нашел свободный столик у окна. Ему было немножко неловко, поэтому он быстро выпил свой портвейн. Оказалось, что он пьется намного легче, чем водка. Сначала Пашка даже был разочарован: портвейн показался похожим на забродивший сок. Но уже буквально через минуту, когда он судорожно заедал выпитое котлетой, живот заполнила приятная теплота, а в голове немного зашумело. Через минуту захотелось выпить еще. Пашка залез в карман и достал оттуда пятьдесят рублей. Может быть те самые, что дал ему старший таксист. Впервые за весь день безысходность и потерянность уступили место злости. Ему захотелось взглянуть в глаза тем подлецам, разыгравшим его, как щенка. Но их он больше не увидит, Пашка это понимал. А вот другим людям, которых было много вокруг, он вдруг захотел посмотреть в глаза. И вообще, разве это справедливо, что до него, Пашки, Павла Сергеевича Воробьева, никому в целом мире нет дела? Ему вдруг захотелось встать на лестницу, ведущую из зала в буфет и закричать на весь вокзал, нет, на всю Тверь… Опять нет, на всю Россию: «Люди, мне плохо! Я никому не сделал зла, почему же со мной так поступили? Люди!!!»

Пашка решительно отошел от столика, но вместо лестницы подошел к буфету. Достал смятый полтинник.

— Пожалуйста, мне еще…

И вдруг взгляд его случайно упал в дальний конец буфета. Там, на полу сидела женщина, судя по виду, славянской национальности. На ее руках спал ребенок. Больной ребенок. В левой, свободной руке женщина держала табличку, на которой было написано: «Люди добрые! Помогите, пожалуйста. Нужны деньги на срочную операцию». Пашка слышал, что развелось полным полно людей, спекулирующих на чужой сердобольности. От ребят, коллег по бригаде, он слышал, что в Москве за день такие люди получают до тысячи рублей, которые потом у них забирает мафия. Но здесь была не Москва. А еще… Еще они встретились глазами с этой женщиной. И такую боль, такую безысходность увидел в них Пашка, что вдруг к своему удивлению почувствовал в ней родственную душу.

— Молодой человек, так я не поняла, вам чего?

— Мне? — Пашка вздрогнул. — Мне ничего. — И отойдя от стойки подошел к женщине с ребенком. Протянул ей пятьдесят рублей.

— Возьмите, пожалуйста.

И не дожидаясь ответных слов, быстро направился к выходу. До отправления автобуса оставалось пять минут.

До отъезда оставались четыре, три, два дня. Писатель отдал последние распоряжения, упаковал свой немудреный багаж, не забыв заранее купить билеты и до Москвы, и до Энска. Чтобы быть спокойным за свою холостяцкую квартиру, отключил антенну у телевизора, газовую плиту, холодильник, в котором, впрочем, оставался только один сушеный омуль — последнее напоминание об иркутской поездке. Писатель, отдав должное мастерству байкальских рыбаков, съел омуля, запив его местным пивом, а утром… Это вновь была «какая-то сила», но на этот раз она подняла его не к письменному столу, а к унитазу. Похоже, это было отравление. Писателя несло в самом буквальном смысле этого слова. На еду он и смотреть не мог. Немудрено, что за два дня «байкальского побоища» писатель потерял шесть килограммов. Но хуже было другое: от слабости его шатало. До отъезда оставалось два часа. Подняв свой багаж, писатель понял, что дальше ближайшего дома ему не дойти. Но обратной дороги не было. Внутренний голос, становясь все громче, шептал ему: «Куда тебе ехать? Оставайся! Оклемайся недельку-другую, а потом поедешь. Или… не поедешь. Что тебе делать в этой глуши? Ведь написал же здесь «Пашку»? Значит, не важно где, когда, важно чем — сердцем, душой. А ведь этого у тебя никто не отнимет».