Осьмушка - Валера Дрифтвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старшачьи места в этом круге вроде даже никакие не особенные. Самые удобства здесь почему-то предоставлены двум старухам, а Тис-Штырь и Рэмс-Коваль попросту пришли и уселись на землю рядом, где было свободно. Пенни рассматривает татуировки на руках у Коваля, а потом ей приходит на мысль, что ручищи эти – как у давнего работяги, хотя он сам вроде довольно молодой. Вот у Тиса-Штыря пальцы хищные, костяшки набитые до костных мозолей. Опасные руки.
В единый миг эти опасные руки змеиным броском цапают и подхватывают маленькую Шарлотку, щекочут её под бока – та заливается визгливым хохотом, выпускает кота.
– Не таскай Дурака, говорю, ему не нравится! Ловишь – ай молодца, быть тебе знатным охотником! А таскать-то зачем?..
Пенни морщится, кривит губы, отводит взгляд. Почему-то на детей здешних ей смотреть тошнее всего. Рыбья требуха и то не так воротила.
Ушмыгнувший кот на секундочку останавливается, глядит на Пенни изумительно глупым взглядом и скрывается в спокойной густой траве.
* * *
Пенелопа чувствует, что совсем разомлела от еды, от мытья и от усталости. На новом месте расслабляться не годится, но она ничего не может поделать. Время от времени к ней подходит какой-нибудь из молодых, зовёт «играть» – то ли пляшут они так, то ли дерутся, кто их разберёт. Пенни отнекивается, и они уходят позвать кого-нибудь ещё. Только Ёна – лаячьи голубые глаза – получив отказ, не проваливает, а садится рядом, поджав ноги.
Облепленные спиногрызами старшаки завывают что-то отчаянное, некоторые им подпевают.
Глаза у Пенелопы открыты, но всё же ей кажется, будто она уже спит и видит весёлый суматошный сон, внутри которого ей почему-то не очень весело. Да. Драться-то приходилось. А вот на танец её, нескладёху, отродясь не звали…
Пенни не замечает, как кончилось песенное вытьё, и вздрагивает от неожиданности, услышав собственное имя.
– Пенелопа Уортон, – произносит орк-старшак.
Ёна опять подталкивает плечом, взмахивает снизу вверх раскрытой ладонью: вставай! Пенни бросает в дрожь: «Ну вот, началось! В чём теперь-то провинилась, где накосячила?..» Коленки разгибаются как чужие. Она одёргивает на себе чистую чёрную майку, поблёкшую от прежних стирок. Смотрит себе под ноги.
– Живи с нами. Помогай в добыче и других делах, как сумеешь.
Пенни молчит, коротко взглядывает на старшаков, не знает, как ей полагается ответить.
– У костров Штырь-Ковалей есть для тебя место, – добавляет Коваль.
– Ночевать будешь в Зелёном доме, – говорит Тис. – Там сейчас много места, как Булаты своим домом зажили. Ладно устроишься.
Пенни кивает, кажется даже говорит «спасибо». Кажется, больше на неё не обращают особенного внимания, и она снова садится, криво улыбаясь. Ну да, как же. «Есть для тебя место». «Живи с нами». Ей так уже говорили, может быть, немножко другими словами. Только через некоторое время всегда выяснялось, что места для неё нет.
Ёна хлопает Пенни между лопаток, скалится острыми зубами:
– Ну везуха. Я тоже в Зелёном живу!
– И я, – отзывается кто-то.
– Так и мы тоже!
– Удачно как вышло-то!
* * *
Умолкли, угомонились маляшки: старшенькие близнята Рцыма и Дхарн. Шкодную Шарлотку сон в кои-то веки застал аккурат между ними, уже отселёнными с родительского лежака.
– И у костра-то нынче не повыламывались, – говорит Рэмс впотьмах, вытягиваясь под одеялом.
Орочья ладонь мягко прикасается к его шее. Кончики пальцев гладят под челюстью, касаются губ.
– О-ой, людская теребень, Луна моего неба, – тихий голос Тиса совсем рядом с ухом, дыхание – по короткой щетине виска. – Ну давай сейчас повыламываемся.
Молчанка становится жаркой, тесной, будто одна на двоих шкура, тяжёлой.
И сладостной до упоения.
Ну не всё же время за лагерь-то бегать орать, как подлетки сбесившиеся.
По времени так можно же и у себя в дому…
– Оп.
– Шт?
– Да межняк-прибыточек возле дома мнётся. Слух и нюх-то мне ещё не отшибло.
– Шт!
– Сходи выйди, узнай, чего не спится среди ночи.
Некоторое суматошное время Рэмс проводит, шаря вокруг в поисках порток. Подбирает, кажись, не свои, а Тисовы – длинноваты по солпинам, а что поделаешь. Нелегка бывает старшачья доля, да и сам же говорил – если что, обращайся.
Пенелопа Уортон стоит прямо возле входной занавеси, немного скособочившись, втянув шею, будто хочет казаться мельче.
– Пенелопа? Чего?..
– Чего, – она цокает языком, глубоко вздыхает. – Да не лягу я там спать.
– А что не понравилось?
– Да я и внутрь не зайду. Вы за кого меня принимаете.
– Просто скажи, что не так.
– Там шестеро орков в одной палатке.
– Так раньше было восемь, – подаёт ехидный голос Штырь из-за полотняной стенки жилища.
Коваль хлопает себя по лбу:
– Ну я сдури-ил. Надо было заранее тебе сказать. В Зелёном доме нэннэчи Сал живёт, от угла за занавеской. Будешь там под её прислухом. И лёжку твою мы около неё уже полотном отгородили. Будет где переодеться, где от рож наших отдохнуть, пока привычки нету… Слушай. Наши не обидят. И Тис им строго сказал, чтоб даже с шутейками к тебе не совались. Ну? Пойдём, провожу скоренько.
Да.
Возможно, если проводить скоренько, а вернуться аккуратно и тихо, то…
Горхат Нэннэ, терпежу бы Штырю Твоему и Ковалю Твоему, да маляшкам их крепких снов сегодня, да Пенелопе Уортон бы тоже чего-нибудь хорошего по великой Твоей щедрости…
* * *
Пенни лежит в «своём» закутке между двух брезентовых стен-перегородок Зелёного дома, укутавшись серым шерстяным одеялом до самого подбородка. По здешним меркам этот «дом» – большая палатка – считается весьма просторным.
И ведь так спать хотелось! А теперь, блин, и сна ни в одном глазу.
Белоглазая старуха, слышно, не спит, то ли бусины какие-то перебирает там в темноте, то ли вяжет что-то. «Лучше сразу помереть, чем ослепнуть», – думает Пенни.
С другой стороны кто-то тихонечко скребёт ногтями по перегородке, и Ёнин голос шепчет:
– Эй, Уортон, а Уортон! Здоровско! Я тут, я со Ржавкой местами поменялся. Слышь. Если что понадобится, так ты меня тогда через занавеску пни.
Пенни молчит. Пусть думает, что она уже спит давно.
Бабка из своего угла шикает на Ёну:
– Цыц мне! Я всё слышу!
«Ох, и куда же ты попала, Пенелопа Уортон.
Попала, да пока не пропала.
Пропащая ты», – говорили тебе тыщу раз, Пенелопа Уортон.
«Идите вы нахрен», – мысленно
